День первый

Едва уходящее к закату солнце коснулось кудрявых березовых вершин и стало краснеть. Молодые березки расступились и пропустили на поляну перед крепким, рубленным в лапу домом, покрытую пылью автомашину. Не успела подкатить к высокому крыльцу, как из-за угла дома вышел старик. Был он усат и держал в одной руке лопату. Артемка с заднего сидения видел его профиль, его внимательные, усталые глаза, морщины на лбу и шее, сильной и загорелой. На плечи старика, несмотря на тепло, была накинута брезентовая куртка, местами заштопанная. Старик был Артемкиным дедом Иваном, который каждый год присылал в город мед и варение, но не разу не приезжал сам.
- Батя! - Только и вымолвил Артемкин отец, а потом они долго стояли обнявшись и молчали.
Наконец старик отстранился, показывая на мальчика в машине, спросил:
- Артемка?
- Он.
- Ну, что ж ты там сидишь, как в скрадке? Выходи уже.
Артемка осторожно опустил ногу, огляделся. По небу бежали светлые облака, пахло нагретой водой и травой.
- Ну, подойди к деду-то - сказал отец, открывая багажник.
Мужественное, с открытым взглядом лицо старика ничем не выдавало волнения, но Артемка заметил, как дед едва заметно глотнул воздух, не сводя с него глаз. Его левая рука все еще крепко сжимала лопату.
- Привет дед - улыбнулся мальчик.
- Здорово внук. Отличник?
- Не, хорошист.
- Нормально, отец твой вовсе троечником был.
- Батя!
- Что, батя? И колы таскал и хулиганничал, забыл уже?
- Ничего я не забыл……
- То-то. А ты Артемка проходи в дом, а хочешь так и вокруг погуляй, здесь медведей нет.
- А на речку можно?
- Почему нельзя? Конечно можно.
- Осторожно там - погрозил пальцем отец. - Скоро стемнеет.
На реке, совсем синей от елок и тени, плавала чайка. Вдруг раздался легкий шорох, и среди травы внезапно, как ведение, возникла темно-бурая голова зверька с небольшими глазками. Вид зверька возбудил в Артемке неотступное любопытство, он шагнул в его сторону, но зверек мгновенно исчез в траве, как будто растворился. Побродив немного по берегу, Артемка побежал к дому.
Отец с дедом сидели за столом, разговаривали.
- Дед, я на реке видел кого-то в коричневой шерсти, вот такого большого - и Артемка показал руками размер зверька.
- И не знаешь кого? - Спросил дед.
- Нет - пожал плечами Артемка.
- Откуда ему знать, в городе-то - вступился за сына отец.
- Ты хочешь сказать - глядя на сына, спросил дед, - что он у тебя не знает, как называются птицы и звери, рыбы и деревья?
- Знает, конечно, кое-что…
- Ну-ка Артем, каких зверей ты знаешь?
- Тигра, льва, медведей, леопарда, верблюда…… э-э-э-э. С носом, такой…. А вспомнил - тапир. Я в зоопарк каждый год хожу.
- А наших, сибирских зверей, ты каких знаешь?
- Медведь, волк….. заяц.
- И все?
Артемка задумался, но больше никого не вспомнил.
- Да ладно батя. Им сейчас полезнее в компьютерах разбираться, чем в зверушках.
- Не скажи сын. Компьютеры ваши железки бездушные, к тому же говорят вредные для здоровья - дед встал из-за стола, снял с полки миску. - Зверушки, говоришь? Зверушки, они, как и мы, божьи твари и думается мне, что даже и не бессловесные. Не зря Дерсу Узала говорил, что они те же люди, только рубашка у них другая.
Дед положил в миску вареную картофелину, соленый огурец, куриное крылышко. Поставил тарелку рядом с собой.
- Садись Артем кушать, а завтра мы с тобой разберемся, что там за зверь такой ходит, а завтра не разберемся, так у нас с тобой целая неделя впереди. Ешь!
Валентин, наливая в рюмки водки, коротко взглянул на отца и тихо сказал:
- Душа и тело, батя, конечно, есть и у животных, и у людей. Но душа включает в себя только такие вещи, как восприятие, память и эмоции. У человека же, в отличие от животных, есть еще дух. Он проявляется в таких вещах, как совесть, неудовлетворенность, а у зверей этого нет. Отсюда можно предположить, что в душах животных есть и интеллект, и чувства, и все прочее, а вот насчет сознания….. не знаю.
- Наши младшие братья, Валька, могут даже творить. Петь, например. Строить замечательные сооружения: плотины, муравейники, гнезда. Некоторые даже рисовать умеют. А ты «не знаю»!
- Но, это все батя, не осмысленное творчество - за кусок еды, за похвалу. Животные не будут ничего делать вопреки инстинкту. Не уместно называть творчеством строительство того же муравейника, поскольку муравьи всего лишь воспроизводят то, что и муравьи сто и тысячу лет назад. И «рисование» животного не несет в себе элемент самовыражения, и затем эстетической оценки результата, как это происходит у людей. Животное и греха то не знает, потому что не может поступать иначе, чем должно по своей природе.
- «Что Господь отчистил, то не почитай нечистым»... А отчистил нам Господь весь мир. Сказано же: «Мир вам!» - возразил дед.
Валентин сделал вид, что не услышал и продолжил:
- Нас отличает от животных самое главное - свобода, как способность освободиться от инстинктов…… и, осмысленное творение. В этом высшая свобода - в возможности уподобиться Творцу, к которому ты, батя апеллируешь.
- Бог, Валька, управляет людьми и животными, всем миром, по своей премудрости и правде. Бог свое человеколюбие простирает и на скотов, и питает их, как и людей, чтобы через них благотворить людям.
- И все же, отличие человека от животного - рефлексия. Человек может не только думать о чем-то, но и думать о том, что он думает о чем-то - животное, батя, этого лишено. В этом практически проявляется дух, который в человеке, и этот дух может его возвысить над собственным существованием.
- Какой-то ты Валька мудреный стал…..
Артемка, ел вкусную картошку, ничего не понимал в разговоре деда с отцом и думал о чем-то своем.

Утром, чуть свет, Артемка подошел к краю поляны. На кустах ольшаника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат не известных ему цветов, кружил голову. В глубине леса призывно и страстно закуковала кукушка. Она перелетала, все, отдаляясь, и чистый звук ее голоса, казалось, растворялся в вершинах деревьев. Все было не так, как в городе.
Шорох шагов заставил оглянуться.
- Дед, а кукушка прямо на лету кукует?
- На лету то же - рассматривая внука, сказал дед. - А почему такой худой? Не ешь, что ли?
- Ем. Просто так устроен, наверное.
- Поправим мы это устройство, пошли-ка завтракать, пока отец твой спит.
Дед положил тяжелую руку на плечо внука.
- А ты-то, почему Артемка так рано встал?
- Тихо здесь как-то, не привычно, вот и проснулся.
- Разве тихо? Однако ты не прислушивался. Вот слышишь - дед поднял вверх палец.
«Ци-ци-ци» - услышал Артемка.
- Это синички звенят - прошептал дед.
«Тфю-лип, тфю-лип» - донеслось с другой стороны.
- А это поползень свистит, на кого похож свист-то?
- Не знаю.
- Да откуда же тебе знать, так когда-то ямщики свистели на нашем Чуйском тракте, да только и я тех ямщиков тоже не застал.- Дед приостановился. - О! Слышишь?
И стоило Артемке прислушаться, как все вокруг наполнилась птичьим гомоном. Он еще не знал, что в кроне ели пронзительно кричит дятел, что ему, сипло, вторит пристроившаяся на вершине ивы кедровка, а в кустах тальника тивикает кукша. Но он уже слышал их отдельные голоса и они ему нравились.
Позавтракали творогом со сметаной. К чаю, заваренному на травах, поставил дед перед Артемкой блюдце, на котором переливался янтарный мед.
- Макай оладью в мед и ешь, в меде вся лесная сила и здоровье. Как доешь, пойдем с тобой на вчерашних зверей смотреть, а отец пусть себе отсыпается.

От дедовой заимки с пасекой, бежала вдоль реки неторная лесная тропа. В болотистых низинах цвели на ней темно-голубые колокольчики и кукушкины башмачки, по сухим прогалинам поросла она густой сочной травой.
Артемка с сумкой от противогаза, в котором лежал его обед, шагал впереди, дед с ружьем на плече и биноклем на груди сзади.
- Скажи-ка мне Артем, что это за дерево? - Спрашивал дед.
- Елка, наверное.
- Нет, это пихта. И отличить ее от ели можно по шишкам. На пихте они сидячие, - дед показывал пальцем вверх, - а на ели, висячие. Можно и по коре, отличить, которая серая на пихте и серая с красноватым оттенком на ели. И хвоинки, конечно, то же разные. - Дед приподнял ветку поближе - Вот смотри. Каждая хвоинка уплощенная. А на елке хвоинки более колючие, поменьше размером и четырехгранные. Уяснил?
- Ага.
- Тогда как увидишь елку, скажешь мне.
- Ладно.
Прошли шагов триста, «фэр-р-р», вылетела из куста птица. Артемка даже вздрогнул.
- Рябчик это.
- Рябчик? У нас мама рябчики иногда жарит на сковороде.
- Ну да?
- Точно тебе говорю. Кусочки хлеба в масле обжарит, сахаром посыплет и говорит, что это рябчики.
Дед весело засмеялся.
- Хочешь, Артемка я тебе тайну раскрою насчет ваших жареных рябчиков?
- Хочу.
- Это отец твой маму научил рябчиков таких готовить, а его научила его бабушка, когда ему лет четырнадцать было. А случилось это так. Раз прибежал Валька со школы, а ему бабушка и говорит, сходи, мол, в ледник и принеси мяса кусок, а то ужин готовить не с чего. А Валька ей: «не надо в ледник, я сейчас сбегаю на часок-другой в лес и рябчиков настреляю». Схватил ружье и убежал. Бегал, бегал и ничего не убил. Домой пришел голодный и спрашивает бабушку, что на ужин будет. Та и отвечает: «рябчики». И ставит перед Валькой тарелку обжаренного в масле хлеба. С тех пор, как только кто из детей хотел хлеба жаренного, просили «рябчиков».
- А разве папа охотником был?
- Был. В деревне все были охотниками.
- А почему он сейчас не охотник?
- Не знаю. Придем вот домой, ты его и спроси.
Теперь плотно утоптанная тропинка вилась по зеленому лугу, огибая белоствольные березки.
- Вон там мы с тобой свернем - показал вперед дед. - И пойдем вдоль маленькой речки. Не устал?
- Нет.
Дед смотрел на внука и думал: «Какой-то он не складный, узкоплечий, бледный. Походка не уверенная, два раза уже спотыкался….. Надо Вальку спросить, болеет, может чем». Вспомнились свои дети. Нет, они не были похожи на Артемку. Жили тогда в большой деревне в крепком большом доме на берегу Бии. Как только подворачивался случай мальчишки убегали со двора то в лес, то на реку. И не имело значения, зима за окном, лето или осень. Всегда загорелые с выцветшими волосенками, с исцарапанными руками и коленями они были веселы и подвижны, как ртуть. Дед еще раз осмотрел внука, вздохнул.
- Ты Артемка, во что играть-то любишь?
- В «Цивилизацию».
- Это как - не понял дед.
- Это, деда на компьютере. В общем, там нужно строить свою страну с городами. В городах строить всякие здания, чудеса света, солдат, поселенцев. Потом эту страну можно расширять, открывая новые земли и строя на них новые города. Можно расширять границы, захватывая силой или с помощью дипломатов чужие города.
- И в чем смысл игры?
- Нужно захватить весь мир с помощью оружия или доминированием.
Дед задумался.
- А ты как побеждаешь? Оружием?
- Оружием легче и быстрее. Доминированием труднее и дольше. Я тебе покажу, компьютер мы с собой привезли.
- Надо же, как в жизни прямо - сказал дед, а про себя подумал, что Артемка точно не такой, каким был его Валька. Валька в таком возрасте кроме как о лапте да велосипеде не о чем не думал.

Вот уже тропка нырнула в густой березняк и пробежала по нему от одной крохотной полянки до другой. На полянках трава густая, в березняке редкая, почти нет ее на прелых листьях. Как-то незаметно тропинка вовсе исчезла среди уже смешанного леса.
- Пришли Артемка - тихо сказал дед. - Сейчас нужно осторожно подойти к речке, так осторожно, чтоб ни ветка сухая под ногами не треснула, ни деревце не качнулось.

Наконец они оказались на берегу, где перед взором мальчика предстало произведение исключительной красоты, над которым тысячи лет трудились все созидательные и разрушительные силы природы. Между высоким противоположенным берегом и низким с их стороны, сверкал серебряным зеркалом затон. В его спокойных водах отражались широкие кроны тополей, кленов, осин, а также кроны елей уносящих свои остроконечные вершины в голубое небо. Ивы и вербы сияли узкими листочками в ярком свете ослепительной зеленью и трепетали в потоке золотых солнечных лучей. В радостном свете утра в чистом, насыщенном лесными ароматами воздухе разносились веселый стрекот, скрип, жужжание и шелест тысяч насекомых. Все эти звуки сливались в тонкую мелодию, в которой каждый голос упорно выводил свое соло и стремился заглушить остальные.
- Смотри туда - прошептал дед, показывая на кустик ивы, росший у самой воды. - Видишь?
- Что?
- Веточки склонившихся к ручью деревьев надкусаны, разжеваны, как будто размочалены.
- Ага.
- Так Артемка выглядят следы жировки бобрят, которые, появились на свет весной, а сейчас, в середине лета, стали уже большенькие и пробуют свои зубки на этих деревцах.
- А где они?
- Давай заляжем здесь и понаблюдаем - предложил дед, осторожно опускаясь на ковер из осоки и таволги.
- Смотри, какую запруду они смастерили.
Запруда была похожа на узкую плотину, из которой торчали толстые ветки, и тоненькие прутики, крепкие колья, и даже ствол дерева. Промежутки между ними были заполнены темным илом.
- Полтина эта старая - шептал дед. - Они ее теперь только иногда ремонтируют. Вон видишь, свежие палки воткнули. На бинокль.
По берегам образовавшегося затона рос сплошной пояс тростников и рогозов. На середине затона, там, где глубже, красовались кувшинки.
- А бобры-то где? - не унимался Артемка.
- А вон! - Ткнул пальцем дед на показавшуюся на поверхности воды ушастую голову. - Ты такого зверя вчера видел?
- Где-где - шептал Артемка, водя биноклем из стороны в сторону.
- Да брось ты его, так смотри. Вон он.
Бобр тем временем внимательно оглядел окрестности, принюхался, но, видимо, не заметив ничего подозрительного, поплыл прямо на наблюдателей.
- Вижу - закричал Артемка.
Бобр замер на месте и, заметив людей, тотчас нырнул, оглушительно хлопнув хвостом по воде, предупредив, таким образом, об опасности своих сородичей.
- Вспугнули - прошептал дед. - Но, он снова скоро появиться. Видишь на воде, возле берега зелень?
- Ага.
- Это водяной орех - чилима называется. Бобры им питаются.
Ждать пришлось недолго - бобр, вскоре вынырнул и, снова ударив по воде хвостом, ушел под воду. Через минуту снова появился и повторил маневр.
- Это он говорит нам: «Знаю, что вы прячетесь в кустах. Уходите с моего прудика!» - прошептал дед.
- Сердится?
- Ага, осерчал на нас за то, что нарушили его привычную жизнь. Теперь так и будет нырять пока мы не уйдем.
- Уйдем? - Поднял на деда глаза Артемка.
- Как решишь.
- Давай дед уйдем, а то он голодным из-за нас останется.
- Он Артемка и под водой кушать может. У него так плотно смыкаются губы, что вода в рот не попадает.
Дед с внуком пошли вдоль берега.
- Вот это их тропка - показал под ноги дед - по таким тропкам семья ходят к местам жировок и заготовок кормов. Постоянно их утаптывая и подрывая грунт, бобры превращают такие дорожки в заполненные водой каналы, по которым потом скрытно добираются к местам кормежки, уплывают от врагов и переправляют заготовленные ветви деревьев. Знаешь, для чего они чурки сплавляют в свою заводь?
- Чтоб плотину ремонтировать.
- Нет. Для того, что бы зимой с них кору объедать. Это они запас кормов на всю зиму создают, чтоб подо льдом у них лежал. А если мало заготовят, то им придется рыть под снегом ходы из своих нор к кустам тальника и питаться его корой. Заготавливают они осиновые, тальниковые чурки, а вот березу не сплавляют, потому что она тонет.
Остановились возле толстой березы.
- Видишь, это бобры грызли кору - показал дед на шейку пня. - С берез они поедают только мягкий, сочный луб.
Артемка услышал незнакомое слово, но не стал спрашивать, что значит «луб». Здесь, в лесу, ему все было не знакомо, но все интересно.
- Вот на пне ясные следы бобровых резцов. По ним Артемка можно легко определить возраст бобра.
- Как это?
- Очень просто. Резцы старого бобра шириной два с половиной - три миллиметра, молодых бобров полтора- два, а у молодняка от половины до миллиметра. Вот если бы мы долго за ними наблюдали, то увидали бы, может всех бобров, хотя и так ясно, что в норе живет одна семья. А одна семья состоит из взрослых самца и самки и двух-трех бобрят, которые будут жить с родителями не меньше двух лет, пока не родятся новые бобрята.
Они уже отходили от речки, когда за их спиной раздался громкий шлепок по воде - это наверняка, старый бобр о чем-то предупреждал остальных. А мгновение спустя с разных концов заводи раздались такие же сигналы тревоги, подхваченные другими членами небольшой бобровой семьи.
Дед с внуком переглянулись и засмеялись.
- А тот бобр, которого ты вчера видел, он из этой семьи ушел искать для себя новое место жительства. Вот и идет вдоль реки в поисках подходящего ручья или речушки, в общем, свою цивилизацию строить будет, как в твоей игре.
Артемка остановился, внимательно посмотрел на деда.
- Ну, ты дед даешь! Клево!
Дед прижал голову внука к груди.
- Клево, Артемка, клево. Завтра на рыбалку с тобой пойдем, вот там точно клево будет.

День второй

Цветы, желтые, белые, синие смыкали над Артемкой прозрачные лепестки. Шершавые, жесткие стволы саблями и пиками, столбами и веревками преграждала ему путь к чему-то светлому и теплому. Он, маленький-маленький, продирался сквозь зеленые дебри не реально высокой травы и знал, что следом идет страшный, черный муравей. Временами он слышал его топот и скрип открывающейся челюсти. Вдруг он увидел свет в бесконечной зеленой паутине и кинулся туда. С каждым шагом тело становилось все легче и легче, шаги все длиннее и длиннее и, он взлетел. Взлетел и увидел то, к чему стремился - луч солнца. Луч ласкал и щекотал щеку. «Артемка, пора вставать, проспишь царствие небесное» - слышался сверху ласковый и знакомый голос.
Артемка открыл глаза, повернул голову и ослеп от яркого солнечного луча заглядывающего в открытое окно. Там, за окном что-то знакомо скрипело. У кровати стоял дед.
- Дед, а почему у муравьев челюсти скрипят?
Дед пожал плечами. А Артемка только теперь понял, что это был сон и тихо засмеялся.
Дед протянул руку к его лбу, пощупал и, наверное, все, поняв, широко улыбнулся.
- Вставай - взлохматил он волосы внука одной рукой, другой же взял с табуретки стоявшей возле кровати внука книгу в синем переплете.
- Жюль Верн - прочитал он - Фантастика?
- Нет, это «История великих путешествий» - ответил внук.
- Да? А я и не знал, что Жюль Верн такие книги писал. Мы читали раньше: «Вокруг света в 80 дней», «Вокруг Луны», «Великолепное Ориноко», еще что-то, забыл уже.
Дед наугад открыл книгу на закладке, прочел: «Французике мореплаватели. Открытия Буве де Лозье в Южных морях».
- И что он открыл этот Лозье?
- Он искал Неизвестную южную землю, но не нашел. Тогда же еще не знали об Антарктиде.
- Ты никак Артемка путешественником собрался стать?
- Нет - серьезно сказал внук. - Для того, что бы путешествовать денег много нужно.
- Так вырастишь, заработаешь.
- Проще в мореходку поступить - рассудительно ответил внук.
- Ну да или каким-нибудь океанологом стать или исследователем, только я слышал, что есть и путешественники.
- Я не знаю пока кем буду. Может как папа - строителем. Строители нормально зарабатывают и в отпуск ездят за границу. Мы в прошлом году на Кипре были, а оттуда на корабле плавали в Израиль и Египет.
- Ну да! И пирамиды видел?
- Ага.
- И как?
- Что?
- Пирамиды.
- Большие.
- И все?
- Все.
Дед внимательно посмотрел на внука и подумал о том, что ему когда-то эти самые пирамиды представлялись одним из чудес света, а вот на внука они, похоже никакого впечатления не произвели.
- Кроме того, что они большие тебе еще что-то запомнилось?
Артемка на секунду задумался.
- Дед на ослике там был, горбатый такой, старый-старый. Он был похож на старика Хатабыча, и полицейские на верблюдах еще.
- А Сфинкс?
- А что там смотреть, у него даже лицо отколото. А еще там очень жарко.
- Ну, ладно, вставай - дед шагнул к дверям, скрипнула жалобно половица.

Отец и дед сидели за столом.
- Тебе Артемка чай или молоко?
- Чай.
- Ты на рыбалке-то уже бывал? - ставя перед Артемкой чашку, из которой пахло мятой, спросил дед.
- Они с дедом Колей, сватом твоим, прошлым летом три раза рыбачили - сказал Валентин.
- Ага. У деда лодка есть с мотором, эхолот на котором всех рыб в реке видно и огромный такой сачок, чтоб рыб из воды вытаскивать - Артемка показал руками какой сачок.
- Так что ж вы деда с собой не взяли?
- Так у него работа, бабушка….. - ответил Артемка.
- Он хотел, но не получилось - дополнил Валентин.
- Дед, а мы джигом рыбачить будем?
- Чем!? - Не понял дед.
- Так проводка приманки называется и приманки то же. - Пояснил Валентин.
- Да ты, однако, рыбак настоящий! - Глядя на внука языком пытающегося слизнуть каплю меда свисающую с лепешки, сказал дед.
- А то! Я много поймал окуней и судаков, только мы с дедом Колей почти всех отпускаем. Знаешь дед, что нужно говорить, когда рыбку отпускаешь?
- Нет, не знаю.
- Плыви маленькая и позови маму или бабушку - Артемка засмеялся.
- Это дед тебя научил?
- Ага.
- Мы Артемка удочками рыбачить будем. Удочкой умеешь?
- Не, я только спиннингом. Дед мне специальный спиннинг дает, легкий такой, Ломиглаз называется.
- Знаю, что ноги может ломить, руки и даже зубы, а вот что бы глаз ломило….. «Ломиглаз», надо же - дед хихикнул.
- Это батя английское слово LAMIGLAS, так компания называется изготавливающая спиннинговые удилища. Видел я у Анатольевича этот спиннинг, только вот удивляюсь, как он Артемке его давать не боится, стоит этот спиннинг тысяч пятнадцать.
- Сколько?! - Удивился дед.
- Бывают батя и намного дороже, этот средненькой цены.
- И ты такие спиннинги покупаешь?
- Нет, у меня «Банекс» за три тысячи.
- С ума народ сошел. Что сват мой миллионер?
- Нет, он просто рыбак заядлый. У него приманок разных - горы. Прибомбасы, разные, в общем, это у него хобби.
- Хобби? - Дед почесал затылок.
- Дед, а мы кого сегодня ловить будем?
- Знамо кого, хариуса.
- Я батя с вами пойду. Поспинингую, может, таймешонка добуду. Есть еще в нашей реке таймени-то?
- Слышал, иногда ловят…. редко только. В прошлом году вот один поймал, килограмм на двадцать, говорят. Так он его продал хозяину турбазы, что на Телецком, аж за двадцать тысяч! А тот, что купил-то, взял тайменя дохлого, прицепил к леске и в озеро столкнул, прямо напротив турбазы. А через пять минут начал вытаскивать, да как заорет! А там залив не очень широкий и народ на берегу отдыхает. Увидел, конечно, народ с противоположенного берега, как он вытаскивал на берег этого тайменя, бил по голове камнем и поднимал для всеобщего обозрения. Ну, слух пошел, что в этом заливе напротив турбазы таймени огромные ловятся, и народ к нему на постой повалил. А мужик денежки с легковерных собирает, фотографии «пойманного» тайменя показывает и посмеивается. Так к нему до поздней осени народ за тайменем и ездил.
- Реклама батя, движитель торговли!
- Да-да. Ну, что поели? Тогда пойдем собираться.

Через нескошенный луг шли гуськом. Сильно пахло медуницей.
Дед думал о покосе, на который нужно идти завтра по росе. Валентин вглядывался в окрестности и вспоминал юность. Но почему-то вспоминалась не эта пасека, принадлежащая тогда Савельеву Петру, а остров за селом, где подростки ловили и жарили рыбу, собирали валежник и разжигали по вечерам большие костры. Артемка следил за птичкой неотступно летящей за ними, слушал, как гудят потревоженные в траве насекомые, и поправлял кепку, постоянно сваливающуюся ему на глаза.
- Валька ты иди, а мы с Артемкой поохотимся тут немного.
Дед положил в траву свою удочку, снял с плеч рюкзак и достал из него стеклянную банку с крышкой усеянной мелкими дырочками.
- Кузнечиков ловить умеешь?
- Нет.
- Это просто. Слышишь, сколько их в траве шелестит и стрекочет?
Артемка смотрел вокруг себя и никаких кузнечиков не видел.
- Смотри - дед сделал шаг в сторону и из-под ноги прыгнул зелененький скакун. Кузнечик приземлился на высокую травинку, от чего та закачалась как от дуновения ветерка. Дед сдернул с головы кепку и ловко набросил ее на травинку с кузнечиком. Потом опустился на колени, приподнял край кепки и осторожно вынул из-под нее, шевелящего от возмущения усиками, кузнечика.
- Понял?
- Ага.
- Лови Артемка все, что летает, прыгает и ползает.
- А зачем?
- Ну, мы же не знаем, на что именно сегодня рыба ловиться будет.
- А муравья ловить?
- Нет, муравья ловить не нужно. На тебе баночку - дед протянул внуку маленькую стеклянную банку с пробитой в нескольких местах крышкой.
Артемка шагнул в траву, из-под ног сразу прыгнул кузнечик. Он на секунду раскрыл крылышки, а упав в траву сложил их и замер, словно мертвый. Сколько Артемка не вглядывался в траву, кузнечика не нашел. Тогда он опять шагнул туда, куда тот приземлился. На этот раз выпрыгнули сразу два, и как только один из них нырнул в траву, Артемка накинул на это место кепку, придавив ее одной рукой. Банка в другой руке отчаянно мешала, тогда Артемка бросил ее в траву и стал медленно приподнимать кепку. Первая попытка не удалась, кузнечик или успел уползти или Артемка промахнулся, под кепкой было пусто. Прошло минуты две прежде чем Артемка закричал: «Поймал!» и подбежал к деду, показывая толстенького зеленого кузнеца с сильными ногами.
- Это зеленая кобылка - сказал дед. - Сади его в банку, но нам нужны кузнечики средних размеров, серые или коричневые. Но и светло-зеленые, то же подойдут.
На старой иве одиноко стоящей посреди луга сердито трещала сорока, рассказывая кому-то о том, как внизу по траве, ползают на коленях двое - стар и мал. То они машут руками, то бросают свои кепки, то сам бросаются в траву всем телом и время от времени радостно вскрикивают, показывая что-то друг другу.
- Все Артемка, хватит, уморился я за ними скакать - вытирая пот со лба, сказал дед. - Показывай, что там у тебя.
Артемка протянул банку.
- Знатно - похвалил дед, разглядывая через стекло копошившихся в банке
пленников. - Есть у нас еще червячки, так что хватит, я думаю.
Дед встал на ноги, огляделся.
- А где мы удочки-то побросали?
Артемка покрутил головой, пожал плечами.
- Не запомнил? - хитро поглядывая на внука, спросил дед.
- Неа….
- А пришли-то мы откуда?
- Вон оттуда - показал Артемка на прогалину в зеленой стене леса.
- Верно. Значит там - дед ткнул пальцем в сторону старой ивы.
Вот и река. Стоит на нее раз посмотреть и сразу становиться ясно - с характером река. Вырвавшись от своего родителя - огромного озера, несется она стремительным потоком по каменистой лощине, шумя на перекатах, вскипая у порогов и завалов. Вода в ней холодная, но чистая.
Валентина на берегу не видно.
- Наверное, ушел вверх - сказал дед. - Там на спиннинг сподручнее ловить, а мы с тобой устроимся вон там. - Дед показал на место, где река делилась сразу на три рукава, а рядом с берегом образовался небольшой галечный островок.
Встали сразу за этим островком напротив непролазной поросли тальника на противоположенном берегу.
Артемка посмотрел в сторону, где должен был рыбачить отец, но там река делала поворот, а берега своей похожестью напоминали братьев близнецов.
- Что брат задумался - донеслось до Артемки. - Разматывай удочку, цепляй на крючок кузнеца и делай как я. - Дед взмахнул удилищем и мелькнувший в прозрачном воздухе круглый пенопластовый поплавок плюхнулся рядом со струей бившей из-за островка. Плыл, покачиваясь, поплавок, плыл и кузнечик от дергающихся ножек которого, расходились на воде чуть уловимые микроволны. Наконец тонкая леска натянулась, поплавок замер и от него разбежались по воде «усы». Дед поднял удилище, поймал рукой леску, повертел перед глазами крючок с кузнечиком, что-то пошептал и снова забросил.
Артемка как завороженный смотрел на поплавок дедовой удочки.
- Эй, рыбак - окликнул его дед. - Уснул?
Артемка посмотрел на деда, улыбнулся и пошел вниз по течению к выглядывающему из воды камню, о который разбивалось течение.
Сделав все, как учил дед, Артемка впился глазами в свой поплавок. Поплавок понесло течением. Артемка проводил его на всю длину лески, вытащил, снова забросил. Приманка плыла по самой поверхности. Артемка видел ее первое мгновение, потом в глазах зарябило, и кузнечик потерялся. За поплавком что-то всплеснуло и Артемка от неожиданности, повинуясь какому-то инстинкту, резко потянул удилище вверх, и через мгновение прямо в его грудь ударилась серебряная рыбка.
- Деда-а-а-а! Поймал!
Дед помахал рукой.
Артемка бросил удилище, снял хариуса с крючка и зажав его в ладони побежал к деду.
- Во! - протянул он руку.- Смотри, какой большой!
- Хороший, только ты рыбалку-то почто бросил, раз клюет ловить нужно.
Артемка собирался кинуться обратно, но дед сказал:
- Сетку возьми, вон на камне, рыбку туда положи и в воду. Только камнем придави, а то унесет.
Клев был вялый. Удильщики, спускались по течению время, от времени выдергивая из прозрачной воды черноспинного хариуса. И хотя хариусы сегодня не дрались за наживку и не кидались на поплавок, дед с внуком к обеду добыли полтора десятка рыбин. Вернувшись к тому месту, где начали рыбалку, решили перекусить. Артемка жевал посыпанный крупной солью разрезанный вдоль огурец, вспоминая снова и снова заброску, короткую проводку, подсечку, изгибающееся удилище и упругий трепет упирающейся рыбы. Как же хорошо было смотреть в прозрачную глубину, где время от времени вдруг вскипал бурунчик.
Сквозь эти свои переживания Артемка слышал слова деда:

- Тут, мимо этого островка как бы рыбья дорога. По утрам хариусы спешат по ней на жировку вон к тому перекату и отмели что у острова, а потом возвращаются. Вечером опять проделывают то же. Только крупных хариусов здесь не бывает, крупная рыба боится близкого берега, шума, теней разных. А вот если идти вверх по реке по этому правому берегу, то придешь к скале близко подступающей к реке, там большой плес, течение крутит и заводь прямо под обрывом. Есть там пятачок небольшой со старой ивой где устроиться можно с удочкой. Вот там под ветвями этой ивы в глубине любят отдыхать крупные хариусы. Но ловить там нужно уметь. Часто они ни на что клевать не хотят. Хоть мушку ставь, хоть червяка вешай, не обращают никакого внимания и все тут.

Дед подал Артемке ломоть белого хлеба и кусок отварного мяса.
- А как же ты их там тогда ловишь?
- А сижу, наблюдаю за тем, что они едят, потом ловлю то же, на крючок и в воду.
- Их там видно разве?
- Не их конечно, а вот то, что они едят видно. Он же когда есть захочет всплывает к самой поверхности и принимается за охоту.

Плывет по улову, все рассматривает, даже самую маленькую мошку и ту видит. А что там только не плавает на воде-то. И насекомые разные, листочки сухие, хвоинки, парашютики от одуванчиков, пушинки. Все он заметит, все обследует. А если что ему по вкусу, комар например присевший на воду, он его цап и вот он бурунчик на воде. А то и выпрыгнет за комаром-то с плеском и шумом. А я все наблюдаю, примечаю, не забывая подбрасывать в воду то овода, то кузнеца, а то и бабочку небольшую. А когда пойму, что их сегодня особенно привлекает, на то и рыбачить начинаю. Порой они по два-три на одного овода набрасываются, вот тогда точно можно хорошо порыбачить, даже не имея с собой этих самых оводов, а прицепив обманку сделанную из шерсти. Они хоть и разборчивые, а все одно на обманку попадаются. Порой даже сорвется с крючка, а через какое-то время раз и попал.

Опять спустились к реке, чуть постояли у переката и пошли навстречу Валентину. Шли от излучины к излучине, от плеса к плесу пока не заметили его идущего на встречу. Воздух вокруг колебался теплыми струями. И кажется - кусты с засохшими веточками шевелят вскинутыми руками, тянуться к небу, умоляя его о чем-то. Это разница температур заставляет воздух струиться.
Яркое солнце ослепительно дробилось в речной глади - смотреть больно.
- А-у! - Замахал Артемка рукой. - Это мы!
Дед же сказал:
- Давай лучше его здесь подождем, под деревом.
- Давай - согласился Артемка.

Присели в траву. Тонкий, ни с чем не сравнимый аромат растекался по берегу.
Куда бы не посмотрел Артемка всюду бурная жизнь, на первый взгляд веселая и беззаботная. Но, присмотревшись, заметил, что все только и заняты тем, что добывают еду. Вот птичка все время крутится возле куста, ловко подхватывает на лету каких-то жучков. Стрекоза, сухо треща крыльями, хватает назойливого камора поднявшегося из затененной кустом травы.

- Ну, как? - Прищурив один глаз, спросил дед, когда подошел Валентин.
- Так себе. То ли рыба успела спуститься ниже, то ли все еще жирует где-то в ручьях. Не клюет, в общем.
- Что Артемка, накормим отца-то жареными хариусами раз он рыбачить разучился? - подмигнул дед внуку.
- Накормим - согласился тот, поправляя кепку. - Совсем не поймал?
- Совсем.
- А вот мы немного поймали в проводку на кузнечиков, правда мелочь, но на жареху в самый раз.
- Ну, вам проще.
- Чем же?
- Я же на тайменя ходил, а он редкость.
- А неча за ним гонятся, взял бы удочку как все люди и вся недолга.
- Да ладно - махнул рукой Валентин. - Что, домой?
- Пора, однако. Дел еще уйма. - Проскрипел дед поднимаясь.
- Рюкзак-то давай батя сюда.

И хотя взрослые считали рыбалку неудачной, Артемку до самого вечера не покидало хорошее настроение. Перед глазами стояла река, над которой летали птицы, а руки никак не могли забыть трепет рыбы, передаваемый через удилище. Теперь он точно знал, что рыбалка это самое лучшее занятие на свете и все равно где, на водохранилище с дедом Колей или здесь на горной реке с дедом Иваном, который сейчас вместе с отцом мастерит под навесом новый улей для пчел.

Николай Решетников Нвсб

Серега, ИМХО, злой ты какой-то в последнее время....

Подковырки какие-то постоянно, плохо, ИМХО, когда человек резко «бросает»....

Я вот и не думаю....

Сергей, к старости люди становятся сентиментальными и обидчивыми.... Это я про себя тоже....
Я не понял юмора : ЗА КАКИМ ХРЕНОМ ТЫ ЭТО НАПИСАЛ?
Я не скрываю свои «геройства» в молодости и сам открыл тему :"Откровение бракашей"....
Да, я подтверждаю, что самолично убивал вилами примерно таких монстров в 76-78 годах...
Что из этого? Сколько времени прошло с тех пор... Раньше только так и охотились за тайменем на Сахалине...
Добавлю, если бы мы хотели «нахапать» деликатеса, сетками бы наваляли столько, что не унести...
За последние несколько лет я отпустил на волю несколько выловленных мной тайменей (15, 12, 7 кг и т.д.)
Уж тебе-ли не знать, что раньше в Сибири местные аборигены «лучили» рыбу острогой ...

Ты меня РАЗОЧАРОВАЛ, друган....

Этого «Речного монстра» удалось поймать 29 декабря 2013 Роланду Ковачу с первого заброса на 15 см. рыбку из резины.
Рыбалка проводилась на реке Гайл (приток Драу) недалеко от города Виллах в Австрии...

МУЖИКИ
Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук
пришел на мгновение позже тоже резкий, острый
ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну
точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до
макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое
пятно.
- Черт - зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший
в снег, по которому дорожкой бежал звериный след.
Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него
смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и
приметлив - не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых,
способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни
выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.

- Самострел - удивленно прошептал Семен. - Здесь….Откуда?

Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле.
«Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами.

- Ну, уж хрен тебе - прошептал Семен. - И похуже бывало….

Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома.

- Ничего - опять прошептал он. - На войне люди и не с такими ранами выползали.
И тут же подумал: «Только кто это видел».

Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья.

Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка.

Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется.

- Точно - вслух произнес он. - Геологи!

Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.

Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена.

Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала.

- Спаси и сохрани нас господи - прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню.

«Семен» - только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала - в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь.

Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном - случилось что-то.

Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.

- Есть хочу мама, аж сил нету. - заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. - Что случилось.
Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:
- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..
- Да что ты ма! Что может с ним случиться?
- Чувствую я…
- Брось ты во всякие приметы верить - ласково сказал сын. - Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.
- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?
- Да запросто. Щас поем и пойду - согласился Андрей.
- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.
- А куда он пошел, сказал?
- Сказал, на Балыктах.
- Так далеко, зачем?
- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.
- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.
- А женишься?
- Да когда это будет….
- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то.
- Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?
- Нет только на Балыктах.
- Значит, к деляне нужно идти - отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. - Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел?
- В восемь.
- Значит уже назад давно идет - подытожил Андрей.

Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца.

На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157.

Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег.

- Тогда поползем - прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. - Нормально… так даже лучше.

Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело.

Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен.

Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.
- Очнулся? - спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой.

Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял.
- Нужно идти - прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз.

Сознание теперь покидало его часто. Метров сто - сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания.

Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами - и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой.

«Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся.

Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет.

Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей.

Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно.

Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.
- Оте-е-е-е-ц - донеслось из этой холодной мглы. - Оте-е-е-ц!

Грохнул выстрел.
Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки.

Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок.

Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч.
- Андрееей! - Неслось из-за распадка. - А-эй- эй-эй.

Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:
- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам…..

Н.Решетников Нвсб

Осенью последнего нашего школьного года произошел такой случай. Мы с Машкой охотились на зайцев в местечке Булгунях. День был пасмурный и сырой. Только вошли в первый распадок, как тишину осеннего леса разорвал выстрел, и я услышал радостный Машкин возглас.
- Иди сюда - крикнула она.

На глянцево блестящем брусничнике лежала косуля. Брусничник рос перекрещивающимися дорожками, - здесь падали деревья, одно на другое, и брусничник рос вдоль стволов, питаясь их сытной влажной гнилью, и тлело каждое дерево сотни лет, и осталась от него чуть видимая дорожка.
- Вот она - косуля! - Радостно сказала Машка. - Мясо - сок! Свежуй её мужчина скорее!

Я вынул нож, и тонкая шкура затрещала под острым лезвием. Быстро вылупилось нежное мясо. Из вскрытого живота пахнуло прелью внутренностей. Вдыхая пряный запах свежего зверя, Машка рассказывала, как она увидела набегающую на нее козу, как прицелилась, как стреляла.

Нож в моей руке все двигался и двигался. Росла гора разрубленного на куски мяса. Тускло отсвечивали потухшие глаза красивого животного, а Машка все говорила и говорила, чего за ней никогда раньше не замечалось.
Я удивленно взглянул на нее, лишь на мгновение встретился с ней глазами, но и этого хватило, что бы в груди что-то екнуло.
Оказывается, Машка была очень красива со своими золотистыми волосами. Не рыжими, а именно золотистыми.
Поняв, что я понял её взгляд, она побледнела, но он лишь на мгновение.

А я понял, что Машка стала какая-то другая, взрослая, что ли… Чужая… Я вдруг ухватился за это слово, как утопающий за соломинку. Раньше была родная, с первого взгляда родная, а теперь нет… теперь чужая…
На кустах ольшаника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат цветущего багульника кружил голову.
Больше мы вместе на охоту не ходили.

Теперь-то, задним числом, я склонен думать, что я нравился этой девочке. Мы ведь «дружили». Ходили вместе в кино, я у нее списывал задачки, писал за нее сочинения, мы рассуждали обо всем на свете, но ей и в голову не приходило с дружеской откровенностью искренне сказать мне, что я ей нравлюсь. Такие были времена.

Шло время - а время как вода в реке, убегает без надежды вернуться, посыпает пеплом горячие угли, меняет человеческие характеры и поворачивает судьбы людей.
Окончив десятилетку, разлетелись мы кто куда.
В родной поселок я вернулся лишь через пять лет. Зайдя к отцу на работу, он работал тогда начальником службы спецавтотранспорта, на доске почета увидел я фотографию красивой девушки с очень знакомыми чертами.
- Кто это? - спросил я.
- Маша Беломестнова - ответил отец. - Вы же вместе учились.
- Маша?! А почему здесь?
- Так она водителем у нас работала.
- А почему «работала»?
- Уехала, недавно.
- Куда?
- Не знаю. Но догадываюсь, почему уехала.
- Почему?
- Это целая история…
- Так расскажи.
Мы зашли в маленький отцовский кабинет.

- Раз интересно, слушай. Этой зимой, в конце ноября, нашли трое наших шоферов берлогу за Кенкеме. Нашли случайно, когда ездили дрова из тайги вывозить. А среди них ни одного настоящего охотника, так, зайцев погонять, да из кабины по косачам стрельнуть. Но решили они медведя этого в берлоге добыть. Не знаю уж как, но узнала о медведе Маша и попросила, чтоб эти горе-охотники её с собой взяли. Те, конечно покобенились, мол, не бабье это дело на медведя ходить, но все же не отказали, видно лестно им было, что такая краля просит. В общем, поехали на медведя четыре мужика и Маша со своим Бураном.

Пришли к берлоге, а как его оттуда достать, медведя-то, никто не знает. Спорили, спорили, решили вырубить жерди и его ими из берлоги выгнать. Двое стали жердями медведя тыкать, а трое с ружьями наизготовку встали в нескольких метрах от берлоги. Шерудят они жердями, а медведь и признаков жизни не подает. Осмелели мужики, тычут что есть силы и вдруг, чуть сбоку, шагах в двух всего, приподнялся и затрещал коряжник, разломился, взорвался сугроб, и, косматый, огромный, черный на белом снегу, поднялся огромный медведь. Спросонья, стемна глаза ему на свету ослепило, они вспыхнули дикими, красными точками, и грозный рев пронесся над тайгой.

Так он был ужасен медведь этот, что побросали мужики жерди и ружья и кинулись от него в разные стороны. Только Маша не сдвинулась с места. И в голову не стала стрелять, как будто знала, что только не опытный охотник стреляет в голову. Пуля под лопатку надежнее. Грохнул выстрел. Покатились по тайге отголоски. Медведь припал к земле, то ли затаился - хитрит, то ли зажимает лапами рану. Буран подскочил к нему, вцепился зубами, рвет, а косолапый уже и дух испустил.

Не скоро мужики к берлоге вернулись. А вернувшись, не могли в глаза Маше смотреть - стыдно.

После той охоты проработала Маша у нас месяц и уволилась. Противно ей, наверное, было рядом с такими «мужиками» вместе работать.

Цветы в Якутии ярки, но слабы запахом, и едва уловимый их аромат совершенно теряется в густом всеобъемлющем духе болотного багула - узколистного вереска. Ползучий кустарник, усеянный зонтиками белоцветной мелкотни, заполнил и горки, и болота, и сухие мшаники, и все прогалы между деревьями, - ему нипочем ни вечная холодная тень в щелистом распадке ключа, ни ярость солнца.

Они удивительные, эти северные цветы. Окраска их неяркая, скромная, не бьющая в глаза, словно бы на них лежит очень тонкий, почти неуловимый слой тумана. Вот таким цветком и была моя одноклассница Маша Беломестнова и не разглядел я этот цветок среди болотного богула заполонившего все вокруг.

Н,Решетников Нвсб

Мир Путина и Ходорковского

[b]Они оценили друг друга по гамбургскому счету и решили дальше не воевать [/b]

Я тут встретился в Берлине с Михаилом Борисовичем Ходорковским. Встреча состоялась за обедом в ресторане Lutter & Wegner. Если вы спросите, зачем я называю конкретный ресторан, я вам отвечу: мы, политологи на пенсии, так и живем. Ну как еще заработать денег, если не отрекламировать ресторан, в котором встречались Ходорковский с Белковским? А вот конспирологии тут никакой нет. Когда я узнал, что Владимир Владимирович Ходорковского типа отпускает, я просто написал экс-олигарху официальное письмо с просьбой о встрече. И эта просьба была удовлетворена. Вот и все. Дальше - самолет, а долгая немецкая виза у меня и так есть. Заслужил.

Ну что, без ложной скромности, я могу сказать: впервые за много лет встретил мужчину умнее себя. И если бы я был Путиным (скажем шире - президентом России), я бы, конечно, Ходорковского тоже посадил в тюрьму. Именно и только его. А не вообще «абстрактного олигарха».

(Много я этих олигархов на своему веку перевидал, но Ходорковскому из них никто и в подметки не годится. Точнее, знал только одного такого же крутого по интеллекту - Березовского. Но Боря, царствие ему небесное, был по психотипу криейтор, а не менеджер. И в этом смысле полярен пути и самоопределению Ходорковского. Березовский покончил с собой потому, что исчерпал себя как творец. Ходорковский не покончил с собой в тюрьме потому, что, как всякий типичный менеджер, умеет смотреть на все творение Господне отстраненно. В том числе и на ад, полноправный филиал которого - русская тюрьма. Ну ад и ад, и что? В этом плане экс-главный политзаключенный России - аналог Данте, на которого соотечественники показывали пальцем на улицах: он был в аду!.. А Данте было все равно.)

Потому что Михаил Борисович действительно опасен. Для любой власти и наипаче - для русской власти. Опасен своим всепроникающим умом и чувством юмора. Я, в общем, и себя никогда не считал человеком совсем уж скучным, но могу сказать: у Ходорковского юмор уж очень незаурядный. И он, конечно, наделен главным в таком случае умением: не ржать в голос над собственной шуткой, а дать возможность оценить шутку другим. Если эти другие, конечно, смогут.

Мне кажется, я чего-то понял про историю «Путин - Ходорковский».

...Кино называлось «Звездные войны», производства Джорджа Лукаса и Ко. Думаю, вы это кино тоже помните.

«Страх есть путь на темную сторону. Страх порождает гнев; Гнев порождает ненависть; Ненависть - залог страданиям. Я сильный страх в тебе ощущаю, - это слова Йоды, сказанные Энакину во время Совета Джедаев». (Цитата по Википедии.)

В 2003 году Путин был магистром Йодой, а Ходорковский - Энакином Скайуокером.

Тогдашний президент России (вы мне, конечно, скажете, что он же и нынешний, но будете не совсем правы) Владимир Путин очень сильно изменился за эти годы. Ранее он не совсем верил в то, что он действительно хозяин этой страны.

Со временем Владимир Владимирович постиг, что не боги горшки обжигают. Что быть и служить президентом этой страны не так уж сложно, ибо народ готов поклоняться любому, сидящему на троне. Независимо от объективных и субъективных достоинств/недостатков сидящего.

Еще, как мне представляется, Владимир Владимирович не без некоторого тщательно скрываемого удивления обнаружил, что и во главе других великих мировых держав сидят люди, скажем так, ничем особенно не выдающиеся. Простые такие чуваки и чувихи, которые зачастую перед путинским умом и обаянием устоять не умеют. (Обалдеть, правда?) И вообще, к 2013 году выяснилось, что Путин - чуть ли не самый яркий из лидеров большой восьмерки (G8) и даже большой двадцатки (G20). Кто мог это себе представить в 1999-м, когда Борис Ельцин сказал своему преемнику «берегите Россию»? Может, кто-то и мог, но мне человек с таким богатым воображением не знаком.

И потому - опять же, как мне кажется, ибо доказательств здесь нет и не может быть - Путин перестал бояться. Перестал бояться вообще. И Ходорковского в том числе. Отчего и решил своего главного оппонента помиловать, а дело ЮКОСа - типа в корне пересмотреть.

В общем, Путин отпустил Ходорковского тогда и только тогда, когда понял, что не уступает своему главному оппоненту ни в чем. Немецкая тайная дипломатия, о которой нынче принято говорить с подачи политолога Александра Рара, искусно вписавшегося в кадр встречи в берлинском аэропорту «Шонефельд», конечно, сыграла роль, но сугубо второстепенную. Без главного условия, описанного выше, Ходорковский не вышел бы на свободу.

И, как мне показалось, сам он это прекрасно понимает. Слишком умен, чтобы не понимать.

Именно потому Путин так хотел, чтобы Ходорковский написал прошение о помиловании. Ибо с точки зрения не столько формального права, сколько фактических понятий, по которым живет наша Россия, прошение - это признание. Но не вины, а ошибки. Мол, ввязался в серьезный бой в 2003 году, не просчитав ресурсов. Недооценив соперника. Управленческая ошибка - с кем не бывает?

А для человека с классическим управленческим сознанием, коим в полной мере наделен (и вознагражден?) Ходорковский, признание ошибки - это круче, страшнее, это более болезненно, чем признание вины. Т.к. менеджер имеет право быть виноват, но скорее всего не должен ошибаться. На то он и менеджер.

Путин и Ходорковский сегодня не враги. Они оценили друг друга по гамбургскому счету и пришли к выводу, что дальше воевать не надо. Ибо самое трудное для мужчины - это найти, с кем воевать. А самое распространенное - воевать против себя самого. «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой» (©). И если ты находишь реального противника, с которым воевать таки стоит, за пределами собственного ума и плоти, - то ты уже победил.

Потому Ходорковский и Путин сегодня оба - победители.

А самое страшное наказание для победителя - одиночество.

Посмотрим, как и в каком темпе они все это переживут.

материал: Станислав Белковский

Линк на страницу (откроется в новом окне)

© Электронное периодическое издание «MK.ru»

КУРППААСКЫ*

Проснувшись, Колька зевнул и потянулся. Холодный декабрьский день за замерзшим окном только начинал сереть, но от печи уже слышался треск разгорающихся лиственничных дров. Ни с чем не сравнимый звук раскатываемого скалкой на столе теста, доносился из кухни. Пирожки! Воскресение! Не нужно вставать в половине шестого и бежать по морозу в гараж к служебному автобусу. Потом трястись почти тридцать километров, что бы еще час ждать, в остро пахнущей горелым углем кочегарке, когда откроют школу.

Колька решительно откинул одеяло, выпрыгнул из теплой постели и приложил ладонь к оконному стеклу. От человеческого тепла лед превращался в воду которая стекая к подоконнику снова замерзала. Через оттаявший пятачок взгляд его скользнул по крыше соседнего дома по забору и поленнице. Тумана не было, значит не очень холодно. А взгляд уже убежал в противоположенную от окна сторону - к пирамиде с ружьями. Все на месте, Колька облегченно вздохнул. Значит, отец в лес не уходил, а братья вот они - спят. Все пять ружей стоящих в пирамиде были рабочими, но одно было особенное. В этой семье по отношению к ружьям вполне бы подошла поговорка: кто первым встал, того и валенки. ТОЗ-34Е был нарасхват. Пока все спали, можно было бы схватить ружье и бежать, но из кухни уже повело запахом растопившегося в сковороде жира, а перебороть в себе любовь к горячим пирожкам Колька не мог. Да и мать, наверняка попросит что-нибудь сделать по хозяйству. Натянув старые спортивные штаны и телогрейку, сунув голые ноги в валенки, выбежал во двор. День нарождался безветренный, ясный и морозный. Перед тем как вернуться в дом набрал из поленицы охапку дров. В кухне бросил их к печи, почти не наклоняясь.

- Потише, ты - обернулась от стола мать. - Разбудишь всех. - И добавила - льда принеси.
- А отец где?
- Что-то там на работе стряслось. Ушел.

Пока ножом наколол два ведра льда, созрел план предстоящей охоты. Решено было идти за куропатками на дамбу. Мимо прошмыгнул в нужник Мишка, значит, проснулись все.

Из горки пышных пирожков выбрал самый толстенький, откусил разок, так, на сухую. За то потом черпал чайной ложкой из пиалы растопленное сливочное масло, лил его в парящую мясную начинку пирожка и, закрыв от удовольствия глаза, откусывал. Масло текло по подбородку, сладкий чай обжигал губы. Вкусно!

- Ма, а чем вечером угостишь?
- Сыром, маслом, калачом, да печеным яйцом…
- Ну, правда….
- Картошкой, чем же еще.
Колька вздохнул. Каждый день одно и тоже: жареная картошка, соленый сиг, квашеная капуста.
Из-за стола Колька встал, когда почувствовал, что последний пирожок торчит из орта.
- Ух….. Хорошо…. - икнул. - Ма, я в лес сбегаю?
- А уроки? Как экзамены-то сдавать будешь?
- Сдам. Ты где видела, чтоб кто-нибудь, отучившись десять лет, аттестат не получил?
- Я с тобой - соскочил с табуретки Мишка.
- Сиди! - Тебе сегодня хранилище топить и двойку по химии исправлять…. Собрался он.
Мать легонько шлепнула младшего сына по затылку.
- Ну, ма….
- Сказала не пойдешь….
- Тогда я спать пойду…
- Во-во. Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок.

Каждый пацан в поселке знает, где можно пострелять куропаток, но не каждый умеет их ловить. Колька ловить умел, благодаря родному дядьке, показавшему, как это нужно делать. Вот и сейчас в его рюкзаке лежала бутылка с водой и пакетик с замороженной брусникой.

Лес стоял тихо и торжественно. Голые, зыбкие лиственницы, янтарные сосны в тяжелых нашлепках снегов - сейчас на них вспыхивали отражения не ярких солнечных лучей и снежинки мерцали как крошки слюды. Низкорослые березки, кустарники и всякое иное разнолесье притихли и даже не потрескивали от мороза.

Вот и Метрохин покос - длинная, узкая заснеженная равнина, окаймленная ерником и кустиками голубицы, карликовыми березками и ольховником. Колька идет по своим старым, позавчерашним следам с удовольствием вдыхая вымороженный, кристально чистый воздух. В первой лунке пусто, ягода на ее дне покрытая кристалликами льда поблескивает, как драгоценные рубины. Следы куропаток повсюду, а вот не увидела птица вкусную ягоду или не соблазнилась. Лазать куропатке под снег не привыкать, хоть она и сторожилка северная, но и она прячется от мороза под снег - погреется. И во второй лунке пусто. Колька пощупал кроя лунки - крепкие. Мороз свое дело знает. Дальше, вдоль ерника истоптано все. Птицы, кормившиеся почками карликовой березы, насорили у каждого кустика. А вот и перья торчат над снегом, словно детская рука в белой перчатке. Колька знает что это куропатка соблазнившаяся яркими, похожими на кровь ягодами, нырнула за ними на дно лунки склевала, а обратно выбраться уже не смогла - гладкий окоем лунки стиснул крылья не дал им расправиться. Вынул Колька закаменевшую птицу, лунку засыпал снегом, разровнял его рукавичкой. Отойдя на три шага, снял рюкзак, достал бутылку и аккуратно вдавил ее глубоко в снег. Вынув, убедился, что снежные стенки лунки не обвалились и только тогда открыл пробку набрал в рот воды и, нагнувшись над лункой, обрызгал ее как из пулевизатора. Постоял минуты две и снова заглянул в лунку. Кроя и бока заледенели, стали скользкими, засверкали зеркальными крупицами.
- Вот теперь в самый раз - прошептал Колька и высыпал в лунку несколько ягодок брусники.

В следующем ледяном колодце обнаружил еще одну куропатку. За то все остальные были пусты.
Новые лунки делал, пока не закончилась ягода. День набрал силу, мороз накалялся. Деревья гулко стреляли, но еще не звонко, как обычно бывает, когда температура падает ниже пятидесяти градусов.

Пробившись сквозь частокол мелкого листвянника, вышел на просеку, на чьи-то старые следы. Решил по ней дойти до озера, вокруг которого росли такие же кустарники как на Метрохинском покосе. По не глубокому снегу идти было легко, но стоило прибавить шагу, как от острого морозного воздуха перехватывало дыхание. Холод и подстегивал и одновременно мешал идти. Через километр белье стало влажным от пота, но мороз не добрался до тела.

Увидев под старой березой свежий мусор, Колька остановился и покрутил головой. Он знал, что насорили здесь угольно-черные птицы - косачи, прилетающие по утрам на березы. С мусором осыпали эти большие птицы с веток и легкое, не звонкое серебро - иней. Он представил, как они усаживались на этом дереве зобами к востоку, чтобы видеть рождение, в бело-золотой колыбели под бледно-голубым бесконечно высоким небом, солнца.

Треснула ветка, затем вторая. Потом с макушки подростка-лиственницы осыпался снег и наконец, замелькало темное пятно среди засыпанных снегом кустов. Подминая широкими лыжами мелкие кустики, на просеку вышел человек, которого Колька сразу узнал. Это был Боря Макеев, не настоящий охотник, но любитель выглядеть охотником. На нем была одета расшитая каким-то скандинавским орнаментом куртка, с капюшоном отороченным собачим мехом. Через плечо висел ягдаш с подвесами для дичи, с наплечником и художественным тиснением. Даже шапка у Бори была особенной, похожей на татарский треух времен Чингисхана.
Приблизившись, Боря освободил руку из лохматой варежки и протянул Кольке.

- Привет. Как дела? - Спросил он.
- Нормально - пожал плечами Колька.
- Ты куда идешь?
- К озеру, куропачей погонять…
- А я думал зайца из раскорчевки выгнать, но не удалось. Собака нужна для этого - прикуривая сигарету - авторитетно заявил Боря.
- Да кто их по такой погоде гоняет, мороз же.
- Так они в мороз и должны бегать, а не прятаться.
- Ну, конечно! Придумал тоже. Они, как и все существа в холод ищут, где потеплее. От мороза, Боря, не набегаешься…
- Может с тобой пойти? - то ли спросил, то ли вслух рассуждал Боря, не глядя на Кольку.
- Пошли если хочешь, только я без лыж долго идти буду.
- А, ничего, куда спешить-то - и Боря, переступая лыжами, повернулся в сторону озера.
- Ты иди вперед - предложил Колька. - Только смотри внимательно.
Борис был лет на семь старше Кольки, но предпочитал компании своих сверстников компанию подростков, с которыми играл в футбол и в хоккей, отвечал на вопросы о взрослой жизни и был с ними на равных.
- Подстрелил кого - спросил Боря.
- Нет еще.
- А видел?
- Нет.
- А я видел косачей.
- И что?
- Даже ружье скинуть не успел. Из-под снега вылетели…
- Ясно дело из-под снега, теперь только к вечеру на кормежку полетят.
- А куропатки?
- Что «куропатки»?
- Они тоже под снегом сейчас?
- Не, они как раз днем кормятся между кустиками низкими, березками, тальниками. Почки короче клюют. Летают они мало, так что подойти легко можно, главное найти.
- Найдем…
Колька сплюнул, слюна на лету обратилась в пузырчатую ледышку и шлепнулась в снег.
- Холодает, однако - заметил он.
- А мне ничего - откликнулся Боря. - Я Надькины рейтузы приспособил под трико, а сверху уже хэ-бэ и нормальлек.

Просека резко падала в низину посредине которой, идеально белым овалом дремало, под двух метровым льдом, озеро. К весне лед станет еще толще, а февральские метели наметут вокруг него непролазные сугробы.
- Борь давай разделимся, ты в одну сторону вдоль берега, я в другую. А там встретимся, на дороге что с дальнего привода идет.
- Давай, я пойду туда - Боря махнул влево. - Нет, туда. - И пошел вправо.
Колька не подходил близко к озеру зная о кочкарнике заметенном снегом. Там в некоторых местах можно было и по пояс провалиться. Шел он по склону низины, где снега было совсем мало, а кустарник находившейся внизу хорошо просматривался.
Гулко охнул Борин выстрел и следом, почти без промежутка второй.

«Лупит, как по уткам» - подумал Николай и сразу увидел стайку куропаток в ослепительно-белом наряде. Птицы, низко пролетев над озером, попадали в кусты ольховника, мимо которого Колька уже прошел. Скинув с плеча ружье, пошел Колька, прячась за редкими стволами, обратно. Вот и куропатки. Он видел трех, которые двигались. Остальные где-то замаскировались в снегу и затаились напуганные выстрелами. Подойдя метров на семьдесят к стае, чуткое ухо уловило предупредительный сигнал петуха своей стае: «коо». Промежуток в две секунды и опять: «коо». Колька взял ружье наизготовку. Еще десять метров и из кустов донесся пронзительный крик петуха, который извещал стаю, что опасность подтвердилась. Еще шаг и стая поднялась. Штук двадцать белоснежных птиц пронеслись над кустарником и сели метрах в двухстах.

Еще метров за сто пятьдесят расслышал Колька лающий крик петуха: кадэу - кадэу, потом густой, односложный «аг-аг-аг». О чем петух говорил своей стае, Колька не знал, но на этот раз стая подпустила ближе. Куропатка спокойная и бесхитростная птица и если на охотнике одет маскхалат, можно спокойно идти к стае во весь рост. Но и без маскхалата после трех-четырех подходов к стае без выстрелов, куропатки перестают улетать то ли от усталости, то ли им надоедает вся эта суета.
Первый выстрел по сидячей птице был очень удачен, куропатка ткнулась носом в снег и затихла. Вторым, влет сбил еще одну, но та раненая так быстро бегала между кустов, что Колька понял, что придется потратить еще один патрон.
- Четыре - Прошептал он, опуская птиц в рюкзак.

Стая отлетела метров на триста, почти к дороге, и Колька подумал, что было бы хорошо именно там подстрелить еще одну и спокойно идти домой. Он почти побежал вперед, опасаясь, что Борька опередит его и первым подойдет к куропаткам. Глаза шарили по белому снегу, пытаясь разглядеть еще более белых птиц. Колька не смотрел на деревья, зная, что куропатки зимой никогда на деревья не садятся, разве что в исключительных случаях опасности исходящей от совы. Сова легко берет куропатку на земле и никогда на дереве.

Так и не найдя стаю глазами Колька услышал ее по треску ломающихся веток. Птицы питались, несмотря на опасность. Так и не увидел их до того момента, когда слева из кустов рванулись первые три птицы.
От выстрела с дерева посыпался ручеек снега, рассыпаясь и поблескивая на солнце. Одна куропатка камнем упала в снег, а вокруг все взлетали и взлетали другие птицы, и их было уже не двадцать, а куда больше.
Туда, куда они улетели, дважды грохнуло и, в лесу наступила тишина.

Необычайную легкость ощущает охотник, вступив на твердую укатанную дорогу, на обочине которой лежат пучки сена упавшего с перевозимого по ней стога. Сено висит и на кустах близко подступающих к дороге.
Боря появился минут через десять.
- Ну, как?
- Две.
- А я три - показал большим пальцем на рюкзак за спиной Колька. - Что домой?
- Нет, ты иди, а я за ними…
- Давай - Колька протянул Боре руку. - Пока.
- Пока.

Мороз крепчал, в распадках вокруг поселка появился морозный туман, сухой как крахмал. Когда Колька подходил к дому, ему показалось, что туман скрипит на его зубах, очень хотелось есть.

Куруппааскы* - куропатка (якутский)

Н.Решетников Новосибирск