Увеличить, кликни на фото
Автор/Редактор: Aborigen
Правда, ему и делиться не надо было. Он везде и всюду обходился своими И был он посноровистей иного механика, любил поковыряться в новой Никогда и никого не унизит Игнатьич вопросом: «Ну, что у тебя, рыбачок, -- Чем тебя и благодарить, Игнатьич? И примется хозяин лодки со вздохом наматывать шнур на скользкий от Слух был, что у Игнатьича лежит на книжке семьдесят тысяч старыми. У Игнатьича стояло возле Опарихи три конца. Чуть на отшибе от Командор не отступал, давил братца и таки вытеснил его за Золотую Но даже молчаливая фигура старшего Утробина за рулем -- вызов До войны в низовьях Енисея серединой лета эвенки, селькупы и нганасаны И таким-то дубакам, как в Чуши рекут наезжих хапуг, уподобился местный -- Ты че, совсем уж залил оловянные шары! -- наступала она на мужа. -- В прежнее время за такую дерзость он бы искуделил супругу, исполосовал -- Пьяный был дак... И ведь вот что занятней всего -- говорит-то старший брат путем все, в Командор скрипнул зубами, махнул у лица рукой, словно кого отлепляя, и С двух первых самоловов Игнатьич снял штук семь-десять стерлядей, Он не снимал стерлядь с крючков, а стерляди, стерляди!.. Бурлила, Шла тяжелая, крупная рыбина, била по тетиве редко, уверенно, не Незавидная, рисковая доля браконьера: возьми рыбу да при этом больше Пронесло! Грузовая самоходка, похрюкивая, будто племенной пороз со В этот миг заявила о себе рыбина, пошла в сторону, защелкали о железо За кормой взбурлило грузное тело рыбины, вертанулось, забунтовало, Что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в Течение на стрежи вихревое, рваное. Лодку шевелило, поводило из стороны «Да что же это я? -- поразился рыбак, -- ни Бога ни черта не боюся, Осетр висел на шести крючках. Игнатьич добавил ему еще пяток -- Жабры осетра захлопали чаще, заскрипели решительней. «Сейчас пойдет!» Надо ждать, жда-ать! Ну а дождешься, так что? Делить осетра? Рубить на Кто он сейчас? Какой его облик вылупается? Лучше Дамки, недобитого Чалдонская настырность, самолюбство, жадность, которую он почел Упускать такого осетра нельзя. Царь-рыба попадается раз в жизни, да и Игнатьич вздрогнул, нечаянно произнеся, пусть и про себя, роковые слова «А-а, была не была!» -- удало, со всего маху Игнатьич жахнул обухом Вода! Он хлебнул воды! Тонет! Игнатьич выбил себя наверх, отплюнулся, хватил воздуха, увидел перед «Господи! Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она Рыба унялась. Словно бы ощупью приблизилась к лодке, навалилась на ее И рыба, и человек слабели, истекали кровью. Человечья кровь плохо «Чем? В чем поможет-то? Сдохнуть? Окочуриться? Не-ет! Не дамся, не Потревоженная рыба раздраженно чавкнула ртом, изогнулась, повела Он, затихнув, ждал, чувствуя, что и сам погружается в дрему. Зверь и человек, в мор и пожары, во все времена природных бед, не раз и Хотя на этом свете все и всякое бывало, да не все людям известно. Вот и -- Не хочу-у! Не хочу-у-у-у! -- дернулся, завизжал Игнатьич и принялся И принялся ловец уговаривать рыбу скорее умереть. Прислушался -- никакого отзвука. Тишина. Такая тишина, что собственную На реке чуть посветлело. Далекое небо, луженное изнутри луной и Наступил поздний час. Верхний слой реки, согретой слабым солнцем осени, Не надо смотреть на реку. Зябко, паскудно на ней ночью. Лучше наверх, Вспомнился покос на Фетисовой речке, отчего-то желтый, ровно Он шевельнулся и услышал рядом осетра, полусонное, ленивое движение его «Да уж не оборотень ли это?!» И из-за нее, из-за этакой гады забылся в человеке человек! Жадность его А-ах ты, гад, бандюга! Машиной об столб, юную, прекрасную девушку, в Опять дед вспомнился. Поверья его, ворожба, запуки: «Ты как поймаш, Ни облика, ни подробностей жизни деда, ни какой-нибудь хоть Пробил его крестный час, пришла пора отчитаться за грехи. В сорок втором году на чушанскую лесопилку пригнали трудармейцев -- Игнатьич, тогда еще просто Зинка, Зиновий, или Зиновей, как звал его В разлив, в половодье, когда ночи сделались совсем коротки и Как он Глашке про лейтенанта брякнул, она и руки уронила. С той поры легла меж двумя человеками глухая, враждебная тайна. Бесследно никакое злодейство не проходит, и то, что он сделал с Глахой, Ответа на письмо не пришло. Ни на одну женщину он не поднял руку, ни одной никогда больше не сделал -- Прос-сти-итееее... -- Не владея ртом, но все же надеясь, что хоть Волна от пролетевшей лодки качнула посудину, ударила о железо рыбу, и Удар. Рывок. Рыба перевернулась на живот, нащупала вздыбленным гребнем «Иди, рыба, иди! Поживи сколько можешь! Я про тебя никому не скажу!» -- Телу -- оттого, что рыба не тянула
Опубликовано: 20.10.2013
На странице: aborigen.rybolov.de
Царь-рыба
В поселке Чуш его звали вежливо и чуть заискивающе -- Игнатьичем. Был
он старшим братом Командора и как к брату, так и ко всем остальным чушанцам
относился с некой долей снисходительности и превосходства, которого,
впрочем, не выказывал, от людей не отворачивался, напротив, ко всем был
внимателен, любому приходил на помощь, если таковая требовалась, и, конечно,
не уподоблялся брату, при дележе добычи не крохоборничал.
силами, но был родом здешний -- сибиряк -- и природой самой приучен почитать
«опчество», считаться с ним, не раздражать его, однако шапку при этом лишка
не ломать, или, как здесь объясняются, не давать себе на ноги топор ронить.
Работал он на местной пилораме наладчиком пил и станков, однако все люди
подряд, что на производстве, что в поселке, единодушно именовали его
механиком.
технике, особенно в незнакомой, дабы постигнуть ее существо. Сотни раз
наблюдалась такая картина: плывет по Енисею лодка сама собой, на ней дергает
шнур и лается на весь белый свет хозяин, измазанный сажей, автолом,
насосавшийся бензина до того, что высеки искру -- и у него огонь во рту
вспыхнет. Да нет ее, искры-то, и мотор никаких звуков не издает. Глядь,
издали несется дюралька, задрав нос, чистенькая, сверкающая голубой и белой
краской, мотор не трещит, не верещит, поет свою песню довольным, звенящим
голоском -- флейта, сладкозвучный музыкальный инструмент, да и только! И
хозяин под стать своей лодке: прибранный, рыбьей слизью не измазанный,
мазутом не пахнущий. Если летом, едет в бежевой рубахе, в багажнике у него
фартук прорезиненный и рукавицы-верхонки. Осенью в телогрейке рыбачит
Игнатьич и в плаще, не изожженном от костров, не изляпанном -- он не будет о
свою одежду руки вытирать, для этого старая тряпица имеется, и не обгорит он
по пьянке у огня, потому что пьет с умом, и лицо у Игнатьича цветущее, с
постоянным румянцем на круто выступающих подглазьях и чуть впалых щеках.
Стрижен Игнатьич под бокс, коротко и ладно. Руки у него без трещин и
царапин, хоть и с режущими инструментами дело имеет, на руках и переносице
редкие пятнышки уже отлинявших веснушек.
едрена мать?» Он перелезет в лодку, вежливо отстранит хозяина рукой,
покачает головой, глядя на мотор, на воду в кормовом отсеке, где полощется
старая рукавица или тряпка, култыхается истоптанная консервная банка,
заменяющая черпак, прокисшие рыбьи потроха по дну растянуты, засохший в щели
пучеглазый ерш. Вздохнет выразительно Игнатьич, чего-то крутанет в моторе,
вытащит, понюхает и скажет: «Все! Отъездился мотор, в утиль надо сдавать».
Либо оботрет деталь, почистит, отверткой ткнет в одно, в другое место и
коротко бросит: «Заводи!» -- перепрыгнет в свою лодку, достанет мыло из
карманчика лодки, пластмассовую щетку, руки помоет и тряпицей их вытрет. И
никакого магарыча ему не надо. Если пьет Игнатьич, то только на свои и свое,
курить совсем не курит. В детстве, говорит, баловался, потом -- шабаш -- для
здоровья вредно.
-- Благодарить? -- усмехнется Игнатьич. -- Ты бы лучше в лодке
прибрался, сам обиходился, руки с песком да с мылом оттер. Чисто чухонец,
прости Господи! -- Оттолкнется веслом Игнатьич, шевельнет шнурок -- и готово
дело -- только его и видели! Летит дюралька вдаль, усы на стороны, из-за
поворота иль из-за острова еще долго слышен голосок, и, пока не умолкнет в
просторах нежный звон мотора, полорото торчит рыбак средь лодки и удрученно
размышляет: в одной деревне родились, в одной школе учились, в одни игры
играли, одним хлебом вскормлены, а поди ж ты!.. «Шшоткой руки! С мылом!
Шшотка сорок копеек стоит, мыло шешнадцать!»
бензина и копоти маховик, с некоторой пристыженностью и досадой в душе на
свою неладность, а если прямо сказать -- на недоделанность. ...
Само собой, ловил Игнатьич рыбу лучше всех и больше всех, и это никем
не оспаривалось, законным считалось, и завидовать никто ему не завидовал,
кроме младшего Утробина, который всю жизнь чувствовал себя на запятках у
старшего брата, а был с мозглятинкой -- гнильцой самолюбия, не умел и не
хотел скрывать неприязни к брату и давно уже, давно они отурились друг от
друга, встречались на реке да по надобности -- в дни похорон, свадеб,
крестин. Игнатьич имел лучший в поселке дом, небольшой, зато самый красивый,
с верандочкой, с резными наличниками, с весело выкрашенными ставенками, с
палисадником под окнами, в котором росли малина, черемуха, цветки ноготки,
мохнатые маки и неизвестные здешнему народу шаровидные цветы, корни которых
похожи на брюковки. Привезла их из Фрунзе и приучила расти в суровом
чушанском климате жена Игнатьича, работавшая бухгалтером на одном с мужем
предприятии.
Игнатьич слухи эти не опроверг, болтливую работницу сберкассы, выдавшую
«тайну вклада», не одернул, но счет свой перевел в Енисейск. И притихла
работница сберкассы, старалась на улице с Игнатьичем не встречаться, если
разминуться все же не удавалось, опускала глаза и, торопливо пробегая,
навеличивала: «Здрасте, Зиновий Игнатьич!»
фарватера, чтоб не получилось, как у Куклина, не нашел бы темной осенней
ночью лодку нос парохода и не клюнул бы ее. Однако и в сторонке от стрежи
дивно брал стерлядей Игнатьич. Младший братан -- чеченская каторжная рожа --
окружал концы старшего брата своими концами. Сокрушенно покачав головой,
Игнатьич поднимал тяжелые якорницы, переставлял самоловы выше по реке и
снова брал рыбу уловисто.
каргу, почти «в поле чисто». И отступился, полагая, что теперь-то братец шиш
обрыбится. Но на новом месте пошла на самоловы Игнатьича стерлядь хотя и
реже, зато самая отборная, мельче килограмма, считай, не попадалось. И
тронуло суеверные души чалдонов подозрение: «Слово знает!» Командор увидел
как-то лодку брата, самосплавом идущую по реке, и покажись ему, что старший
ехидно усмехнулся. Командор схватил ружье, щелкнул курками. Игнатьич
побледнел, подобрался. «Опусти ружье, молокосос! В тюрьме сгною...» --
«Не-на-ави-и-ижу-у-у! -- взвыл Командор и, отбросив ружье, затопал сапогами,
топтал рыбу так, что хрястало под подошвами: -- Сгинь! Пропади! Застрелю!..»
-- «Хар-рош! Ох, хар-р-рош! Ни ума, ни заклику, как говорится! Не зря
мать-покойница каялась, не зря, что в зыбке не прикинула тебя подушкой...»
-- Игнатьич плюнул и умчался не оглядываясь.
Командору, скорготал он зубами, клялся про себя нащупать самоловы очесливого
братца и осадой, измором, нахрапом ли выжить его с реки или загнать в такой
угол, где ерш -- и тот не водится.
ставили по берегу чумы и ловили подпусками -- переметами красную рыбу,
наживляя на уды кусочки подкопченных над очагами вьюнов. Очень лакомы,
видать, эти кусочки, коли дурило-осетрище хватает их вместе с почти голым
крючком. К цевью уд бойе всегда навязывали тряпочки, берестинки, ленточки.
Но они везде и всюду любят делать украшения, и на одежду свою нашивают
всякую всячину, и на обувь, однако из-за тряпочек этих, из-за нюха ль
совершенно верного брали они рыбу центнерами. Наезжие артельщики, по
сезонному договору промышляющие рыбу, возле тех же песков или островов
паслись, но возьмут двух-трех осетришек, стерляди на варю -- и вся добыча. И
тогда, переломив стыд и сердце, начинали они притираться своими наплавами к
снастям бойе. «Почто так делаш? Рыпы плават мноко. Засем по реке колесиш,
засем снасти путай!?» Кочевали с места на место бойе, теряя дорогое
промысловое время, но рыбу брали и брали, а наезжие, тика в тику бросившие
переметы туда, где рыбачили инородцы, вынали голые крючки.
житель, исконный рыбак, да еще и руку поднял на человека, да и не просто на
человека, на брата, да и не просто руку -- ружье! Поселок упивался
скандалом, перемещал новость со двора во двор, катил ее колесом.
Жена Командора глаз не казала на улицу.
Совсем выволчился! Мало тебе дочери, кровинки! Брата родного свести со свету
готов! Давай уж всех нас заодно...
бы так, что до прощеного дня хватило, но после гибели Тайки вызубилась она,
потеряла всякий страх, чуть что -- прет на него всем корпусом, тюрьмой
грозит, глаза аж побелеют, щеки брюзгло дрожат, голова трясется -- чует
баба: свергнут грозный чеченец в самом себе, добивает, дотаптывает, стерва.
И отправился на поклон к брату младший Утробин. Через дорогу плелся
будто через тюремный двор. Игнатьич дрова колол, издали приметил брата,
задом к нему поворотился, еще старательней половинил березовые чурки.
Командор кашлянул -- брат дрова колет, из-за тюлевой занавески в окно
встревоженно выглядывала пухленькая, меднорожая жена Игнатьича в легоньком,
кружевами отделанном халатике. Взять бы за этот халат да теремок подпалить
-- крашеный-то эк пластал бы! Командор сдавил коричневыми лапищами штакетник
так, что вот-вот серу из дощечек выжмет.
Игнатьич воткнул топор, повернулся, кепку поправил:
-- А пьяному, что ли, закон не писан? -- помолчал и словно в школе
принялся поучать: -- Не по-людски ведешь себя, брательник, не по-людски. Мы
ведь родня как-никак. Да и на виду у людей, при должностях...
Командор с детства всяких поучителей переносить не мог, ну просто болел
нутром при одной только попытке со стороны людей чего-то выговорить ему,
подсказать, сделать назидание. Отволохай, отлупи, рожу всю растворожь, но не
терзай словами. И ведь знает, знает характер младшего старший брат, но,
видишь ты, в кураж впал и не повинную голову сечет, а кишки перепиливает,
перегрызает, можно сказать. «Ну-ка, давай, давай! Ты у нас наречистый, ты у
нас громкой! Покажи свою разумность, выставь мою дурь напоказ. Баба твоя ухо
навострила. Хлебат всеми дырьями, какие у ей есть, слова твои кисельные.
То-то завтра в конторе у ей работы будет, то-то она потешится, то-то
потрясут мою требуху, мои косточки служащие дамочки!»
точку. И насчет населения поселка, которому только и надо, чтоб браться в
топоры. Потеха! Развлечение! И насчет работы -- сымут с должности капитана,
коли пьянствовать не бросит. И насчет промысла темного, хитрого, который
надо союзно вести -- Куклин-чудотворец завещал, -- голимая все правда, но
вот вроде как близирничает братец, спектакль бесплатный устраивает, тешит
свою равномерную душу, вот-вот и Тайку, пожалуй помянет. Тогда не вынести
Командору -- топор выхватит...
скорее домой подался, и тоже взялся колоть дрова на зиму, да с такой силой
крушил дерево, что которые поленья аж через заплот перелетали, и кто-то
крикнул с улицы: «Пли!», баба заругалась: «Эко, эко лешаки-то давят! Не
рабливат, не рабливат, возьмется, дак и правда што как на войне!..» В работе
Командор немного разрядился, отошел, мысли в нем выпрямились, не клубились в
башке, не путались, разума не затемняли. «Вечно так не будет, -- с каким-то
непривычным для него, тоскливым спокойствием решил он, -- где-то, на чем-то,
на какой-то узкой тропинке сойдемся с братцем так, что не разойтись...»
В студеный осенний морок вышел Игнатьич на Енисей, завис на самоловах.
Перед тем как залечь на ямы, оцепенеть в долгой зимней дремотности, красная
рыба жадно кормилась окуклившимся мормышем, ошивалась, как нынешние
словотворцы говорят, возле подводных каменных гряд, сытая играла с пробками
и густо вешалась на крючья.
заторопился к третьему, лучше и уловистей всех стоящему. Видно, попал он им
под самую каргу, а это дается уж только мастерам высшей пробы, чтоб на гряду
самуе не бросить -- зависнет самолов, и далеко не сплыть -- рыба проходом
минует самолов. Чутье, опыт, сноровка и глаз снайперский требуются. Глаз
острится, нюх точится не сам собою -- с малолетства побратайся с водою,
постынь на реке, помокни и тогда уж шарься в ней, как в своей кладовке...
К третьему концу Игнатьич попал затемно, ориентир на берегу --
обсеченная по маковку елка, так хорошо видная темной колоколенкой даже на
жидком свету, уперлась в низкие, брюхатые тучи, мозглый воздух застелил
берег, река, жестяно и рвано отблескивающая в ночи, ломала и скрадывала
расстояние. Пять раз заплывал рыбак и тянул кошку по дну реки, времени
потерял уйму, промерз вроде бы до самых костей, но зато, лишь подцепил и
приподнял самолов, сразу почувствовал: на нем крупная рыбина!
изогнувшись в калач, почти на каждой уде стерлядка, и вся живая. Иные рыбины
отцеплялись, уходили, которая сразу вглубь, которые подстреленно
выбрасывались и шлепались о воду, клевали острием носа борт лодки -- у этих
поврежден спинной мозг, визига проткнута, этой твари конец -- с порченым
позвоночником, с проткнутым воздушным пузырем, с порванными жабрами рыба не
живет. Налим, на что крепкущая скотина, но как напорется на самоловные уды
-- дух из него вон и кишки на телефон.
толкалась попусту, не делала в панике тычков туда-сюда. Она давила вглубь,
вела в сторону, и чем выше поднимал ее Игнатьич, тем грузнее она делалась,
остойчивей упиралась. Добро, хоть не делала резких рывков -- щелкают тогда
крючки о борт. ломаются спичками, берегись, не зазевайся, рыбак, -- цапнет
удой мясо иль одежду, ладно, крючок обломится, ладно, успеешь схватиться за
борт, пластануть ножом капроновое коленце, которым прикреплена к хребтовине
самолова уда, иначе...
смерти бойся рыбнадзора -- подкрадется во тьме, сцапает -- сраму наберешься,
убытку не сочтешь, сопротивляться станешь -- тюрьма тебе. На родной реке
татем живешь и до того выдрессировался, что ровно бы еще какой, неведомый,
дополнительный орган в человеке получился -- вот ведет он рыбу, болтаясь на
самоловном конце, и весь в эту работу ушел, азартом захвачен, устремления
его -- взять рыбу, и только! Глаза, уши, ум, сердце -- все в нем направлено
к этой цели, каждый нерв вытянут в ниточку, через руки, через кончики
пальцев припаян рыбак к тетиве самолова, но что-то иль кто-то там, повыше
живота, в левой половине груди живет своей, отдельной жизнью, будто
пожарник, несет круглосуточно неусыпное дежурство. Игнатьич с рыбиной
борется, добычу к лодке правит, а оно, в груди-то, ухом поводит, глазом
недреманным тьму ощупывает. Вдали огонек мелькнул, оно уж трепыхнулось:
какое судно? Опасность от него? Отцепляться от самолова? Пускать рыбину
вглубь? А она, живая, здоровенная, может изловчиться и уйти. Напряглось все
в человеке, поредели удары сердца, слух напружинен до звона, глаз силится
быть сильнее темноты, вот-вот пробьет тело током, красная лампочка внутри
заморгает, как в пожарке: «Опасность! Опасность! Горим! Горим!»
свинофермы Грохотало, прошла серединой реки. Следом грустный кораблик
неспешно волокся, музыка на нем играла однотонная, протяжная, на вой метели
похожая, и под эту музыку на верхней, слабо освещенной палубе умирали три
парочки, плотно сцепившись перед кончиной и уронив друг дружке бессильные
головы на плечи. «Красиво живут, -- Игнатьич даже приостановил работу, --
как в кино!»
крючки, голубые искорки из борта лодки высекло. Игнатьич отпрянул в сторону,
стравливая самолов, разом забыв про красивый кораблик, про парочки, не
переставая, однако, внимать ночи, сомкнувшейся вокруг него. Напомнив о себе,
как бы разминку сделав перед схваткой, рыбина унялась, перестала диковать и
только давила, давила вниз с тупым, непоколебимым упрямством. По всем
повадкам рыбы, по грузному, этому слепому давлению во тьму глубин угадывался
на самолове осетр, большой, но уже умаянный.
разбрасывая воду, словно лохмотья горелого, черного тряпья. Туго натягивая
хребтину самолова, рыба пошла не вглубь, вперед пошла на стрежь, охлестывая
воду и лодку оборвышами коленцев, пробками, удами, ворохом волоча
скомканных, умаянных стерлядей, стряхивая их с самолова. «Хватил дурило
воздуху. Забусел!» -- мгновенно подбирая слабину самолова, думал Игнатьич и
увидел рыбину возле борта лодки. Увидел и опешил: черный, лаково
отблескиваю- щий сутунок со вкось, не заподлицо, обрубленными сучьями;
крутые бока, решительно означенные остриями плащей, будто от жабер до хвоста
рыбина опоясана цепью бензопилы. Кожа, которую обминало водой, щекотало
нитями струй, прядущихся по плащам и свивающихся далеко за круто изогнутым
хвостом, лишь на вид мокра и гладка, на самом же деле ровно бы в толченом
стекле, смешанном с дресвою.
формах ее тела, от мягких, безжильных, как бы червячных, усов, висящих под
ровно состругнутой внизу головой, до перепончатого, крылатого хвоста -- на
доистори- ческого ящера походила рыбина, какой на картинке в учебнике по
зоологии у сына нарисован.
в сторону, брало струями на отур, и слышно было, как скрежещут о металл
рыскающей дюральки плащи осетра, сточенные, закругленные водой. Летошний
осетр еще и осетром не называется, всего лишь костерькой, после -- карышем
или кастрюком, похож он на диковинно растопыренную шишку иль на веретенце,
по которому торчат колючки. Ни вида, ни вкуса в костерьке, и хищнику
никакому не слопать: распорет костерька -- проткнет утробу. И вот, поди ж
ты, из остроносой колючки этакий боровище вырастает! И на каком питанье-то?
На мормыше, на козявках и вьюнцах. Ну, не загадки ли природы?!
Совсем где-то близко закрякал коростель. Игнатьич напрягся слухом --
вроде как на воде крякает? Коростель -- птица долгоногая, бегучая,
сухопутная и летная, давно пора ей убегти в теплую сторону. А вот поди ж ты,
крякает. На близком слуху -- вроде как под ногами. «Не во штанах ли у меня
закрякало?!» Игнатьич хотел, чтобы веселые, несколько даже ернические
шуточки сняли с него напряжение, вывели бы из столбняка. Но легкое
настроение, которого он желал, не посетило его, и азарта, того дикого
азарта, жгучей, все поглощающей страсти, от которой воет кость, слепнет
разум, тоже не было. Наоборот, вроде бы как обмыло теплыми, прокислыми щами
там, слева, где несло дежурство оно, недреманное ухо. Рыба, а это у нее
коростелем скрипел хрящатый рот, выплевывала воздух, долгожданная,
редкостная рыба вдруг показалась Игнатьичу зловещей.
одну темну силу почитаю... Так, может, в силе-то и дело?» -- Игнатьич
захлестнул тетиву самолова за железную уключину, вынул фонарик, воровато, из
рукава осветил им рыбину с хвоста. Над водою сверкнула острыми кнопками
круглая спина осетра, изогнутый хвост его работал устало, настороженно,
казалось, точат кривую татарскую саблю о каменную черноту ночи. Из воды,
из-под костяного панциря, защищающего широкий, покатый лоб рыбины, в
человека всверливались маленькие глазки с желтым ободком вокруг томных, с
картечины величиною, зрачков. Они, эти глазки, без век, без ресниц, голые,
глядящие со змеиной холодностью, чего-то таили в себе.
боровина даже не дрогнул от острых уколов, просекших сыромятно-твердую кожу,
лишь пополз к корме, царапаясь о борт лодки, набирая разгон, чтобы броситься
по туго в него бьющей воде, пообрывать поводки самолова, взять на
типок тетиву, переломать все эти махонькие, ничтожные, но
такие острые и губительные железки.
-- похолодел Игнатьич. Не всем умом, какой-то его частью, скорее опытом он
дошел -- одному не совладать с этаким чудищей. Надо засадить побольше
крючков в осетра и бросить конец -- пусть изнемогает в глуби. Прискачет
младший братец на самоловы, поможет. Уж в чем, в чем, а в лихом деле, в
боренье за добычу не устоит, пересилит гордыню. Совхозная самоходка ушла за
вырубленной в Заречье капустой, и, пока судно разгрузит овощ, пока
затемняет, Командор к Опарихе не явится.
две, а то и на три части -- с братцем механик увяжется, этакий, на бросового
человечишку Дамку похожий обормот. В осетре икры ведра два, если не больше.
Икру тоже на троих?! «Вот она, вот она, дрянь-то твоя и выявилась!
Требуха-то утробинская с мозглятинкой, стало быть, и вывернулась!..» -- с
презрением думал о себе Игнатьич.
бандеровца Грохотало иль младшего братца? Все хапуги схожи нутром и мордой!
Только иным удается спрятать себя, притаиться до поры до времени, но
накатывает случай, предел жизни настигает, как говаривал покойный Куклин, и
сгребает всех в кучу -- потом одного по одному распределяет на места. Кто
держится на своих собственных ногах, живет своим умом, при любом соблазне
хлебает под своим краем, не хватая жирных кусков из общего котла, характер
свой на дешевку не разменивает, в вине себя не топит, пути своей жизни не
кривит -- у того человека свое отдельное место в жизни и на земле, им
заработанное и отвоеванное. Остальное все в хлам, в утиль, на помойку! «Ах,
умница-разумница! -- усмехнулся Игнатьич, -- все-то ты разумеешь, все-то
тямлишь! Игрунчик! Докажи, каков рыбак?» -- раззуживал, распалял самого себя
старший Утробин.
азартом, ломали, корежили человека, раздирали на части.
-- Не трожь! Не тро-о-ожь! -- остепенял он себя, -- не осилить!..
Ему казалось, если говорить вслух, то как бы со стороны кто-то с
непритухшим разумом глаголет, и от голоса его возможно отрезветь, но слова
звучали отдельно, далеко, глухо. Лишь слабый их отзвук достигал уха ловца и
совсем не касался разума, занятого лихорадочной работой, -- там
планировались действия, из нагромождений чувств выскребалась деловитость,
овладевая человеком, направляла его -- он подскребал к себе топорик, острый
крюк, чтоб поддеть им оглушенную рыбину. Идти на веслах к берегу он не
решался, межень прошла, вода поднялась с осенней завирухи-мокрети, рвет,
крутит далеко до берега, и рыба на мель не пойдет, только почувствует
осторожным икряным брюхом твердь -- такой кордебалет выкинет, такого шороху
задаст, что все веревочки и уды полетят к чертям собачьим.
то не всякому Якову. Дамке отродясь не попадала и не попадется -- он по
реке-то не рыбачит, сорит удами...
-- больно уж много всякой всячины наслушался он про царь-рыбу, хотел ее,
богоданную, сказочную, конечно, увидеть, изловить, но и робел. Дедушко
говаривал: лучше отпустить ее, незаметно так, нечаянно будто отпустить,
перекреститься и жить дальше, снова думать об ней, искать ее. Но раз
произнеслось, вырвалось слово, значит, так тому и быть, значит, брать за
жабры осетрину, и весь разговор! Препоны разорвались, в голове, в сердце
твердость -- мало ли чего плели ранешные люди, знахари всякие и дед тот же
-- жили в лесу, молились колесу...
топора в лоб царь-рыбу и по тому, как щелкнуло звонко, без отдачи гукнуло,
догадался -- угодило вскользь. Надо было не со всей дурацкой силы бить, надо
было стукнуть коротко, зато поточнее. Повторять удар некогда, теперь все
решалось мгновениями. Он взял рыбину крюком на упор и почти перевалил ее в
лодку. Готовый издать победный вопль, нет, не вопль -- он ведь не городской
придурок, он от веку рыбак, просто тут, в лодке дать еще разок по выпуклому
черепу осетра обухом и рассмеяться тихо, торжественно, победно.
Вдох, усилие -- крепче в борт ногою, тверже упор. Но находившаяся в
столбняке рыба резко вертанулась, ударилась об лодку, громыхнула, и черно
поднявшимся ворохом не воды, нет, комьями земли взорвалась река за бортом,
ударило рыбака тяжестью по голове, давнуло на уши, полоснуло по сердцу.
«А-ах!» -- вырвалось из груди, как при доподлинном взрыве, подбросившем его
вверх и уронившем в немую пустоту. «Так вот оно как, на войне-то...» --
успел он еще отметить. Разгоряченное борьбой нутро оглушило, стиснуло, ожгло
холодом.
Кто-то тащил его за ногу в глубину. «На крючке! Зацепило! Пропал!» -- и
почувствовал легкий укол в голень -- рыба продолжала биться, садить в себя и
в ловца самоловные уды. В голове Игнатьича тоскливо и согласно, совсем
согласно зазвучала вялая покорность. «Тогда что ж... Тогда все...» Но был
ловец сильным мужиком, рыба выдохшейся, замученной, и он сумел передолить не
ее, а сперва эту вот, занимающуюся в душе покорность, согласие со смертью,
которое и есть уже смерть, поворот ключа во врата на тот свет, где, как
известно, замки для всех грешников излажены в одну сторону: «у райских врат
стучаться бесполезно...»
глазами паутинку тетивы, вцепился в нее и уже по хребтовине тетивы
подтянулся к лодке, схватился за борт -- дальше не пускало -- в ноги
воткнулось еще несколько уд спутанного самолова. Очумелая рыба грузно
ворочалась на ослабевшем конце, значит, сдвинула становую якорницу,
увязывала самолов, садила в себя крючок за крючком, и ловца не облетало. Он
старался завести ноги под лодку, плотнее прильнуть к ее корпусу, но уды
находили его, и рыба, хоть и слабо, рывками, ворочалась во вспененной саже,
взблескивая пилою спины, заостренной мордой, будто плугом, вспахивала темное
поле воды.
мне!» -- слабо, без надежды взмолился ловец. Икон дома не держал, в Бога не
веровал, над дедушкиными наказами насмехался. И зря. На всякий, на хоть бы
вот на такой, на крайний случай следовало держать иконку, пусть хоть на
кухоньке, в случае чего -- на покойницу мать спереть можно было -- завещала,
мол...
борт -- все живое к чему-нибудь да жмется! Ослепшая от удара, отупевшая от
ран, надранных в теле удами и крюком-подцепом, она щупала, щупала что-то в
воде чуткими присосками и острием носа уткнулась в бок человеку. Он
вздрогнул, ужаснулся, показалось, рыба, хрустя жабрами и ртом, медленно
сжевывала его заживо. Он попробовал отодвинуться, перебираясь руками по
борту накренившейся лодки, но рыба продвигалась за ним, упрямо нащупывала
его и, ткнувшись хрящом холодного носа в теплый бок, успокаивалась, скрипела
возле сердца, будто перепиливала надреберье тупой ножовкой и с мокрым
чавканьем вбирала внутренности в раззявленный рот, точно в отверстие
мясорубки.
свертывается в холодной воде. Какая же кровь у рыбы? Тоже красная. Рыбья.
Холодная. Да и мало ее в рыбе. Зачем ей кровь? Она живет в воде. Ей греться
ни к чему. Это он, человек, на земле обитает, ему в тепло надобно. Так зачем
же, зачем перекрестились их пути? Реки царь и всей природы царь -- на одной
ловушке. Караулит их одна и та же мучительная смерть. Рыба промучается
дольше, она у себя дома, и ума у нее не хватит скорее кончить эту волынку. А
у него ума достанет отпуститься от борта лодки. И все! Рыба одавит его
вглубь, затреплет, истычет удами, поможет ему...
да-а-амся!..» -- Ловец крепче сжал твердый борт лодки, рванулся из воды,
попробовал обхитрить рыбу, с нахлынувшей злостью взняться на руках и
перевалиться за такой близкий борт такой невысокой лодки!
хвостом, и тут же несколько укусов, совсем почти неслышных, комариных,
щипнуло ногу рыбака. «Да что же это такое!» -- всхлипнул Игнатьич, обвисая.
Рыба тотчас успокоилась, придвинулась, сонно ткнулась уже не в бок, а под
мышку ловца, и оттого, что не было слышно ее дыхания, слабо шевелилась над
ней вода, он притаенно обрадовался: рыба засыпает, уморило ее воздухом,
истекла она кровью, выбилась из сил в борьбе с человеком, вот-вот
опрокинется вверх брюхом.
Словно ведая, что они повязаны одним смертным концом, рыба не
торопилась разлучаться с ловцом и с жизнью, рулила хвостом, крыльями,
удерживая себя и человека на плаву, работала жабрами, и чудился человеку
убаюкивающий скрип сухого очепа зыбки. Морок успокоительного сна накатывал
на человека, утишая его тело и разум.
не два оставались один на один -- медведь, волк, рысь -- грудь в грудь, глаз
в глаз, ожидая смерти иной раз много дней и ночей. Такие страсти, ужасы об
этом сказывались, но чтобы повязались одной долей человек и рыба, холодная,
туполобая, в панцире плащей, с желтенькими, восково плавящимися глазками,
похожими на глаза не зверя, нет -- у зверя глаза умные, а на поросячьи,
бессмысленно- сытые глаза -- такое-то на свете бывало ль?
он, один из многих человеков, обессилеет, окоченеет, отпустится от лодки,
уйдет с рыбой в глубь реки, будет там болтаться, пока коленца не отопреют. А
коленца-то капроновые, их до зимы хватит! И кто узнает, где он? Как он
кончился? Какие муки принял? Вон старик-то Куклин года три назад где-то
здесь же, возле Опарихи, канул в воду, и с концами. Лоскутка не нашли. Вода!
Стихия! В воде каменные гряды, расщелья, затащит, втолкнет куда...
Однажды он видел утопленника. Тот на дне реки лежал, подле самого
берега. Выпал, должно быть, с парохода, почти к суше прибился, да не знал
того и сдался. А может, сердце отказало, может, пьяный был, может, и другое
что стряслось -- не выспросишь. Глаза утопленника, подернутые свинцовой
пленкой, пленкой смерти, до того были огромны и круглы, что не вдруг и
верилось, будто человечьи то глаза. Разгляделся Игнатьич, съежился -- так
велики, так уродливо вывернуты глаза утопшего оттого, что рыбка-мелочишка
выщипала ресницы, веки обсосала, и ушли рыбешки под кругляши глаз. Из ушей и
ноздрей человека торчали пучками хвосты сладко присосавшихся к мясу
налимишек и вьюнов, в открытом рту клубились гальяны.
дубасить рыбину по башке. -- Уходи! Уходи! Уходи-и-и-и!
Рыба отодвинулась, грузно взбурлила воду, потащив за собой ловца. Руки
его скользили по борту лодки, пальцы разжимались. Пока колотил рыбину одной
рукой, другая вовсе ослабела, и тогда он подтянулся из последних сил, достал
подбородком борт, завис на нем. Хрустели позвонки шеи, горло сипело,
рвалось, однако рукам сделалось полегче, но тело и особенно ноги отдалились,
чужими стали, правую ногу совсем не слыхать.
-- Ну что тебе! -- дребезжал он рваным голосом, с той жалкой,
притворной лестью, которую в себе не предполагал, -- все одно околеешь, --
подумалось: вдруг рыба понимает слова! Поправился: -- Уснешь. Смирись! Тебе
будет легче, и мне легче. Я брата жду, а ты кого? -- и задрожал, зашлепал
губами, гаснущим шепотом зовя: -- Бра-ате-ель-ни-и-ик!..
душу, сжавшуюся в комок, слышно. И опять ловец впал в забытье. Темнота
сдвинулась вокруг него плотнее, в ушах зазвенело, значит, совсем обескровел.
Рыбу повернуло боком -- она тоже завяла, но все еще не давала опрокинуть
себя воде и смерти на спину. Жабры осетра уже не крякали, лишь поскрипывали,
будто крошка короед подтачивал древесную плоть, закислевшую от сырости под
толстой шубой коры.
звездами, льдистый блеск которого промывался меж ворохами туч, похожих на
торопливо сгребенное сено, почему-то не сметанное в стога, сделалось выше,
отдаленней, и от осенней воды пошло холодное свечение.
остудило, сняло, как блин, и бельмастый зрак глубин со дна реки проник
наверх.
на небо смотреть.
керосиновым фонарем высвеченный или лампадкой. Покос без звуков, без
движения какого-либо и хруста под ногами, теплого, сенного хруста. Среди
покоса длинный зачесанный зарод с острием жердей, торчащих по полого
осевшему верху. Почему же все желтое-то? Безголосое? Лишь звон густеет --
ровно бы под каждым стерженьком скошенной травы по махонькому кузнецу
утаилось, и без передыху звонят они, заполняя все вокруг нескончаемой,
однозвучной, усыпляющей музыкой пожухлого, вялого лета. «Да я же умираю! --
очнулся Игнатьич. -- Может, я уж на дне? Желто все...»
тела почувствовал -- рыба плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным
брюхом. Что-то женское было в этой бережности, в желании согреть, сохранить
в себе зародившуюся жизнь.
По тому, как вольготно, с сытой леностью подремывала рыба на боку,
похрустывала ртом, будто закусывая пластиком капусты, упрямое стремление ее
быть ближе к человеку, лоб, как бы отлитый из бетона, по которому ровно
гвоздем процарапаны полосы, картечины глаз, катающиеся без звука под
панцирем лба, отчужденно, однако ж не без умысла вперившиеся в него,
бесстрашный взгляд -- все-все подтверждало: оборотень! Оборотень,
вынашивающий другого оборотня, греховное, человечье есть в сладостных муках
царь-рыбы, кажется, вспоминает она что-то тайное перед кончиной.
Но что она может вспоминать, эта холодная водяная тварь? Шевелит вон
щупальцами-червячками, прилипшими к лягушечьей жидкой коже, за усами
беззубое отверстие, то сжимающееся в плотно западающую щель, то отрыгивающее
воду в трубку, рот похож на что-то срамное, непотребное. Чего у нее еще
было, кроме стремления кормиться, копаясь в илистом дне, выбирая из хлама
козявок?! Нагуливала она икру и раз в году терлась о самца или о песчаные
водяные дюны? Что еще было у нее? Что? Почему же он раньше-то не замечал,
какая это отвратная рыба на вид! Отвратно и нежное бабье мясо ее, сплошь в
прослойках свечного, желтого жира, едва скрепленное хрящами, засунутое в
мешок кожи; ряды панцирей в придачу, и нос, какого ни у одной рыбы нет, и
эти усы-червяки, и глазки, плавающие в желтушном жиру, требуха, набитая
грязью черной икры, какой тоже нет у других рыб, -- все-все отвратно,
тошнотно, похабно!
обуяла! Померкло, отодвинулось в сторону даже детство, да детства-то,
считай, и не было. В школе с трудом и мукой отсидел четыре зимы. На уроках,
за партой, диктант пишет, бывало, или стишок слушает, а сам на реке
пребывает, сердце дергается, ноги дрыгаются, кость в теле воет -- она, рыба,
поймалась, идет! Сколь помнит себя, все в лодке, все на реке, все в погоне
за нею, за рыбой этой клятой. На Фетисовой речке родительский покос дурниной
захлестнуло. В библиотеку со школы не заглядывал -- некогда. Был
председателем школьного родительского комитета -- содвинули, переизбрали --
не заходит в школу. Наметили на производстве депутатом в поссовет --
трудяга, честный производственник, и молча отвели -- рыбачит втихую, хапает,
какой из него депутат? В народную дружину, и в ту не берут, забраковали.
Справляйтесь сами с хулиганами, вяжите их, воспитывайте, ему некогда, он все
время в погоне. Давят машинами, режут ножами людей, носятся по поселку
одичалые пьяницы с ружьями и топорами? Его не достанешь! Ан и достали!
Тайку-то, любимицу!..
цвет входящую, бутончик маковый, яичко голубиное -- всмятку. Девочка небось
в миг последний отца родимого, дядю любимого пусть про себя кликнула. А они?
Где были они? Чего делали?
Зиновей, малу рыбку -- посеки ее прутом. Сыми с уды и секи, да приговаривай:
“Пошли тятю, пошли маму, пошли тетку, пошли дядю, пошли дядину жану!” Посеки
и отпущай обратно и жди. Все будет сполнено, как ловец велел». Было, сек
прутом рыбину, сперва взаправду, подрос -- с ухмылкой, а все же сек, потому
что верил во всю эту трахамудрию -- рыба попадалась и крупная, но попробуй
разбери, кто тут тятя, кто тут дядя и кто дядина жена... Вечный рыбак,
лежучи на печи со скрученными в крендель ногами, дед беспрестанно вещал
голосом, тоже вроде бы от ревматизма искрученным, перемерзлым: «А ешли у
вас, робяты, за душой што есь, тяжкий грех, срам какой, варначество -- не
вяжитесь с царью-рыбой, попадется коды -- отпушшайте сразу. Отпушшай- те,
отпушшайте!.. Ненадежно дело варначье».
маломальской приметы его не осталось в памяти, кроме рыбацких походов да
заветов. Этот вот другорядь за сегодня вспомнился. Припекло! Но какой же
срам, какое варначество за ним такое страшное, коль так его скрутило?
Игнатьич отпустился подбородком от борта лодки, глянул на рыбину, на ее
широкий бесчувственный лоб, бронею защищающий хрящевину башки, желтые и
синие жилки-былки меж хрящом путаются, и озаренно, в подробностях
обрисовалось ему то, от чего он оборонялся всю почти жизнь и о чем вспомнил
тут же, как только попался на самолов, но отжимал от себя наваждение,
оборонялся нарочитой забывчивостью, однако дальше сопротивляться
окончательному приговору не было сил.
...Глашка Куклина, девка на причуды и выдумки гораздая, додумалась
однажды вываренный осетровый череп приспосо- бить вместо маски, да еще и
лампочку от фонарика в него вделала. Как первый раз в темном зале клуба
явилась та маска, народ едва рамы на себе не вынес. Страх, как блуд, и
пугает, и манит. В Чуши с той поры балуются маской малы и велики.
С Глашки-то Куклиной все и начинается.
резать доски на снарядные ящики. Команду возглавлял тонкий да звонкий
лейтенантик, из госпиталя. С орденом, раненый боевой командир появился в
Чуши первый и скромностью никого удивлять не собирался, девок, млеющих перед
его красотой и боевыми заслугами, он щелкал, как орехи. Само собой, орлиным
своим взором лейтенант не мог обойти видную деваху Глашку Куклину. Где-то в
узком месте подзажал он ее, и потекли по Чуши склизкие слухи.
дедушка, за жабры присуху-Глашку и к ответу. На грудь ему Глашка пала: «Сама
себя не помнила... Роковая ошибка...» -- «Ошибка, значит? Роковая!
Хор-рошо-о! Но за ошибку ответ держат! За роковую -- двойной!» Виду, однако,
кавалер никакого не показал, погуливал, разговорчики с дролей разговаривал,
когда и пощупает, но в пределах необходимой вежливости.
Ближе к весне боевого командира из тыла отозвали. Вздохнули мамы с
облегчением, улеглись страсти и слухи в поселке. Глашка оживляться начала, а
то как не в себе пребывала.
по-весеннему шатки, птицы пели за околицей и по лугам считай что
круглосуточно, младой кавалер увел Глашку за поскотину, к тонко залитой
вешнею водой пойме, прижал девку к вербе, оглоданной козами, зацеловал ее,
затискал, рукою полез, куда велели мужики, науськавшие парня во что бы то ни
стало расквитаться с «изменщицей». «Что ты, что ты! Нельзя!» -- взмолилась
Глашка. «Лейтенанту можно?! А я тоже допризывник. Старшим лейтенантом,
глядишь, стану!»
Поначалу-то он забыл и про месть, и про лейтенанта, поначалу он и сам
себя худо помнил. Это уж потом, когда пых прошел, когда туман с глаз опал,
снова в памяти высветлился лейтенант, чернявый, в сгармошенных сапогах,
орден и значок на груди его сверкают, нашивка за фронтовую рану огнем горит!
Это как стерпеть? Как вынести ревнивому сердцу? Трусовато оглядываясь,
кавалер сделал то, чему учили старшие дружки: поставил покорную девку над
обрывистым берегом, отвернул лицом к пойме, спустил с нее байковые штанишки,
крашенные домодельной краской, с разномастными, колотыми вальком,
пуговицами, эти пуговицы и запомнились сильней всего, потому что бедный
девичий убор приостановил было пакостные намерения. Но уже хотелось
изображать из себя ухаря, познавшего грех, -- это придавало храбрости
мокрогубому молодцу. Словом, поддал он хнычущей, трясущейся девчонке коленом
в зад, и она полетела в воду. Пакостник с мозгой -- место выбрал мелкое,
чтоб не утонула часом ухажерка, послушал, посмотрел, как белопузой нельмой
возится, шлепается на мелководье девчонка, путаясь в исподине, словно в
неводе, завывая от холода, выкашливая из себя не воду, а душу, и трусовато
посеменил домой.
Отслужив в армии в городе Фрунзе, Зиновий привез с собой жену. Глаха
тем временем тоже вышла замуж за инвалида войны, тихого приезжего мужика,
который выучился на счетовода, пока валялся в госпитале. Жила Глаха с мужем
скромно, растила троих ребят. Где-то в глубине души Игнатьич понимал, что и
замужество ее, и вежливое «здравствуйте, Зиновий Игнатьевич!», произнеся
которое Глаха делала руки по швам и скорее пробегала, -- все это последствия
того надругательства, которое он когда-то над нею произвел.
чем, торжествуя, хвастался, когда был молокососом, постепенно перешло в
стыд, в муку. Он надеялся, что на людях, в чужом краю все быльем порастет,
но, когда оказался в армии, так затосковал по родным местам, такой щемящей
болью отозвалось в нем прошлое, что он сломался и написал покаянное письмо
Глахе.
В первый же по приезде вечер он скараулил Глаху у совхозного скотного
двора -- она работала там дояркой, сказал все слова, какие придумал,
приготовил, прося прощения. «Пусть вас Бог простит, Зиновий Игнатьевич, а у
меня на это сил нету, силы мои в соленый порошок смололись, со слезьми
высочились. -- Глаха помолчала, налаживая дыхание, устанав- ливая голос, и
стиснутым горлом завершила разговор: -- Во мне не только что душа, во мне и
кости навроде как пусты...»
хоть малой пакости, не уезжал из Чуши, неосознанно надеясь смирением,
услужливостью, безблудьем избыть вину, отмолить прощение. Но не зря
сказывается: женщина -- тварь божья, за нее и суд, и кара особые. До него
же, до Бога без молитвы не дойдешь. Вот и прими заслуженную кару, и коли ты
хотел когда-то доказать, что есть мужик -- им останься! Не раскисай, не
хлюпай носом, молитвов своедельных не сочиняй, притворством себя и людей не
обманывай! Прощенья, пощады ждешь? От кого? Природа, она, брат, тоже
женского рода! Значит, всякому свое, а Богу -- богово! Освободи от себя и от
вечной вины женщину, прими перед этим все муки сполна, за себя и за тех, кто
сей момент под этим небом, на этой земле мучает женщину, учиняет над нею
пакости.
кто-нибудь да услышит его, прерывисто, изорванно засипел он. --
Гла-а-а-ша-а-а, прости-и-и. -- И попробовал разжать пальцы, но руки свело,
сцепило судорогой, на глаза от усилия наплыла красная пелена, гуще зазвенело
не только в голове, вроде бы и во всем теле. «Не все еще, стало быть, муки я
принял», -- отрешенно подумал Игнатьич и обвис на руках, надеясь, что
настанет пора, когда пальцы сами собой отомрут и разожмутся...
Сомкнулась над человеком ночь. Движение воды и неба, холод и мгла --
все слилось воедино, остановилось и начало каменеть. Ни о чем он больше не
думал. Все сожаления, раскаяния, боль, муки отдалились куда-то, он утишался
в себе самом, переходил в иной мир, сонный, мягкий, покойный, и только тот,
что так давно обретался там, в левой половине его груди, под сосцом, не
соглашался с успокоением -- он никогда его не знал, сторожился сам и
сторожил хозяина, не выключая в нем слух. Густой, комариный звон прорезало
напористым, уверенным звоном из тьмы -- под сосцом в еще не остывшем теле
ткнуло, вспыхнуло, человек напрягся, открыл глаза -- по реке звучал мотор
«Вихрь». Даже на погибельном краю, уже отстраненный от мира, он по голосу
определил марку мотора и честолюбиво обрадовался прежде всего этому знанью,
хотел крикнуть брата, но жизнь завладела им, пробуждала мысль. Первым ее
током он приказал себе ждать -- пустая трата сил, а их осталась кроха, орать
сейчас. Вот заглушат моторы, повиснут рыбаки на концах, тогда зови --
надрывайся.
она, отдохнувшая, скопившая силы, неожиданно вздыбила себя, почуяв волну,
которая откачала ее когда-то из черной, мягкой икринки, баюкала в дни сытого
покоя, весело гоняла в тени речных глубин, сладко мучая в брачные времена, в
таинственный час икромета.
струю, взбурлила хвостом, толкнулась об воду, и отодрала бы она человека от
лодки, с ногтями, с кожей отодрала бы, да лопнуло сразу несколько крючков.
Еще и еще била рыба хвостом, пока не снялась с самолова, изорвав свое тело в
клочья, унося в нем десятки смертельных уд. Яростная, тяжко раненная, но не
укрощенная, она грохнулась где-то уже в невидимости, плеснулась в холодной
заверти, буйство охватило освободившуюся, волшебную царь-рыбу.
молвил ловец, и ему сделалось легче.
вниз, не висела на нем сутунком, душе -- от какого-то, еще не постигнутого
умом, освобождения.
Автор: В.Астафьев
Однако доводилось мне бывать на Енисее и без зова кратких скорбных телеграмм, выслушивать не одни причитания. Случались счастливые часы и ночи у костра на берегу реки, подрагивающей огнями бакенов, до дна пробитой золотыми каплями звезд; слушать не только плеск волн, шум ветра, гул тайги, но и неторопливые рассказы людей у костра на природе, по-особенному открытых, рассказы, откровения, воспоминания до темнозори, а то и до утра, занимающегося спокойным светом за дальними перевалами, пока из ничего не возникнут, не наползут липкие туманы, и слова сделаются вязкими, тяжелыми, язык неповоротлив, и огонек притухнет, и все в природе обретет ту долгожданную миротворность, когда слышно лишь младенчески-чистую душу ее.
В такие минуты остаешься как бы один на один с природою и с чуть боязной тайной радостью ощутишь: можно и нужно, наконец-то, довериться всему, что есть вокруг, и незаметно для себя отмякнешь, словно лист или травинка под росою, уснешь легко, крепко и, засыпая до первого луча, до пробного птичьего перебора у летней воды, с вечера хранящей парное тепло, улыбнешься давно забытому чувству -- так вот вольно было тебе, когда ты никакими еще воспоминаниями не нагрузил память, да и сам себя едва ли помнил, только чувствовал кожей мир вокруг, привыкал глазами к нему, прикреплялся к древу жизни коротеньким стерженьком того самого листа, каким ощутил себя сейчас вот, в редкую минуту душевного покоя...
В.Астафьев «Бойе»
Поездка в Красноярск 2013
«Сибирь - я тебе предан Матушка на века!
И в каких бы я не был странах и городах,
Я не забываю, что я - Сибиряк, никогда!»
Слова из песни
«Широка страна моя родная, много в ней озер, полей и рек...
Я другой страны не знаю, где так вольно дышит Человек...»
Я родился в Сибири и прожил свои молодые и «отроческие» годы в Новосибирске. Могу поэтому с чистой совестью причислить себя к СИБИРЯКАМ. Как и все послевоенные пацаны я начал быстро взрослеть не по годам и понимать «Что такое Хорошо, а что такое Плохо»... Мой отец рано ушел из нашей семьи, я не имею права его осуждать. Просто, так сложились звезды, наверное, было и Хорошее и не очень... Отец был замечательным человеком с «золотыми» руками сапожника. У меня остались детские и вполне взрослые впечатления об отце: редкие выезды на рыбалку и к нашим родственникам, его уроки по владению «крючком» для ремонта обуви, сапожным ножом, молотком и плотницким топором, аккуратность в любой работе и т.д. Я и сегодня могу подшить запросто валенки вполне профессионально и изготовить даже для этой цели этот самый сапожный «крючок» с помощью только одного надфиля, сделать «набойку» на туфли или ботинки, просто сшить для себя охотничью куртку на меху или элементарные «чуни» в резиновые сапоги из старой меховой куртки. Я не построил своего дома (так распорядилась Судьба), но «сляпал» несколько охотничьих зимовий, знаю, как «положить» на землю в нужное место самое высокое дерево и правильно расколоть топором любую «чурку», знаю, как построить надежный плот для длительного сплава. Могу «варить» электросваркой и «газом», знаю, как приготовить мясо или настоящую уху «по-сахалински», спечь лепешки и многое другое из таежной жизни... Многому другому полезному в Жизни я научился позже самостоятельно...
Своего сына этому я не научил, сегодня другое время, мой сын тоже не «чайник», я надеюсь... Он научился от меня другому: охоте на копытного зверя и медведя, управлению транспортом в тяжелых ситуациях, не «хныкать» в самых безнадежных случаях и найти самое верное решение, доброжелательному и уважительному отношению к своим родителям, своей семье, друзьям и просто неожиданным знакомым... Сам он научится и другому, что может помочь в непростой сегодняшней Жизни....
Судьба позже занесла меня на самый далекий остров земли русской, где раньше была самая страшная каторга, однако на Сахалин я уехал с семьей совершенно добровольно. 25 лет пролетели как один год, это были мои самые замечательные годы Жизни. После окончания института у меня было несколько вариантов: остаться в Новосибирске, друзья приглашали меня даже в Магадан с очень большими в то далекое время заработками, я остановил свой выбор на Сахалине. Моя семья тоже одобрила это решение...
«Убежать бы от Судьбы, да бесполезно...»
Маршруты моих путешествий проложены неоднократно на Сахалин, Дальний Восток, Сибирь, Запад России и т.д.
Давно мечтал побывать в Красноярском Крае. Судьбе было угодно, чтобы я осуществил свою мечту в этом году...
Недостаток своего общения я восполняю с помощью всемирной «паутины», иногда мои виртуальные знакомства в Интернете превращаются в реальную дружбу с замечательными людьми... Так случилось и в этот раз. Мой девиз: - «Жизнь даруется всем, Старость - только ИЗБРАННЫМ».
В прошлом году я неожиданно «наткнулся» на интересный сайт, посвященный Рыбалке и Охоте в Красноярском Крае. «Погулял» по страницам этого ресурса, мне он очень понравился, в первую очередь, очень доброжелательной обстановкой между увлеченными людьми этим «наркотиком». Также понравились замечательные отчеты, практические советы от «профи» и многое другое... Всю свою сознательную Жизнь я тоже, по возможности, занимался рыбалкой и охотой. Считаю, ИМХО, тот кто дружит с Природой и бережно к ней относится - это самые счастливые и правильные люди на свете...
Самокритично скажу про себя: человек я «прямолинейный» (до сих пор не понял = Хорошо Это или плохо?...), и всегда выражаю свои мысли открыто и честно. Когда я «гулял» по странице «Сайт красноярских Рыболовов и Охотников» ( http://www.bylkov.ru/ ), то обратил особое внимание на материалы одного из пользователей, с интернет-"кличкой" (НИКом) АТОС. Тот кто не знает АТОСа в Крсн Крае - бросьте в того дохлой щукой... я в этом позже убедился на Сисимском заливе... У Юры всегда самые свежие и содержательные новости по Рыбалке на водоемах КВХ и большинстве рек КРСН Края, дельные советы по снастям, замечательные фото и классные видео материалы. Уже позже я много раз встречал в Сети его отчеты на других ресурсах.
Практически всегда у Атоса в запасе шутка, с юмором он тоже дружит, у него очень много друзей...
Нужно-ли говорить, что мы с ним «за контачили» и Юра меня пригласил на рыбалку в КРС Край. В свою очередь, у меня созрело приглашение красноярского «Гуру» на рыбалку в «загнивающую» Европу, в частности Швецию на трофейного хариуса, Данию - за радужной форелью или какую другую «европейскую» лужу за какой - другой рыбкой... Между делом немного поговорили и про мой любимый Сахалин, на который я часто «мотаюсь» зимой и летом... Юра обещал подумать...
По плану у меня после Сахалина, на котором мы побывали в этот раз с сыном и его друзьями, поездка в Нвсб и Крсн. Несколько дней побыл на Родине, даже успел побывать на рыбалке со своим земляком на ОВХ. На Сахалине все было «супер»: рыбалка, охота на уточек (мишу не получилось - да, мы не очень то и хотели (хотя, были встречи), икра, крабы и т.д., в Нвсб со своим земляком с Сахалина удалось смотатся на рыбалку... Сажусь на поезд в сторону Крсн, утром уже на месте... Пару фоток с Сахалина и Нвсб...
С сыном и его друзьями сплавились (коротко) по реке Поронай, половили рыбку, парни погоняли утей, покушали икры и крабов...
С Олегом (другом сына) сплавились немного по реке Лангери: половили рыбки, Олегу удалось поймать пару таймешат на спин, увидели матерую медведицу с пестуном, получили много адреналина...
И вот меня уже встречает АТОС на вокзале. С «колес» сразу же у нас по плану поездка на КВХ (Красноярское водохранилище), Юра, как и обещал, хочет показать заморскому «чайнику» все прелести сибирской рыбалки... Ремарка: со своей шляпой не расстаюсь уже в своих поездках лет 7-8 (подарил мой сын), это моя визитная карточка... Подумал, в Крсн, наверное, уже зима, поэтому меня примут за идиота... Пришлось оставить мой «талисман» в Нвсб... Впрочем, ИМХО у Юры тоже есть свой талисман, предполагаю, что это удивительная по красоте и добродушию (когда не касаешься вещей хозяина...) собачка МАНЯ!
По пути заглянули на «знаковое» место - памятник «Царь-Рыбе», видно, что красноярцы свято чтут знаменитого писателя В.Астафьева. Несколько фото на память, красивейшее место выбрали для скульптуры сибиряки. Снимаю перед ними свою шляпу (которую оставил в Нвсб...) С чувством выполненного долга катим дальше, Юра рассказывает местные новости, немного о своей жизни тоже... Удивительно, но факт, чем-то (отдельными эпизодами наверное...) наши Судьбы чем-то немного похожи, несмотря на разницу в возрасте... Мы должны встретиться с двумя закадычного друзьями Атоса, перегрузиться на джипарь с прицепом, на котором будет катер. Дальше предстоит нашей компании неблизкий путь до КВХ, конкретнее - на Сисимский залив.
Приехали чуть раньше на сервисный Центр «Флагман» в г. Дивногорске, где стоит наш катер. Очень солидно и обстоятельно на базе, много техники, пообщались с директором - интересный мужик, как я понял - это местный «Кулибин», поэтому к нему «тянутся» серьезные клиенты со своими большими или малыми катерами и проблемами соответственно. Видно, что это Юрин хороший друг. А вот и наши компаньоны, Это Рома и Михаил, как я понял, настоящие друзья и частые попутчики Юры в больших и малых совместных походах. Не теряем времени, пакуемся, нам предстоит неблизкий путь. По дороге остановились возле пирожков, здесь все останавливаются, если хотят покушать местной выпечки...
В нашем коллективе есть и одна дама - Маня, маленькая и добрая собачка, ИМХО, этот самый талисман, с которым Юра практически не расстается в больших или малых походах...
По пути познакомились возле одной кафушки с этим зверем, Юра угостил его окуньками (на обратном пути), естественно... Наверное, мишане комфортно в этой «берлоге»: кормят вовремя, особо не беспокоят, правда, с «сексом» могут быть проблемы...
Наконец добрались до Партизанска, здесь мы должны спустить на воду плавсредства, оставить машину и двигаться в сторону залива. В местном магазине «затарились» копченой и свежей пелядью, на всякий случай... На берегу сильнейший ветер, значит, на воде штормит, погода против нас. «Но мы подводники, мы - моряки»... Решаем добираться до места на катере и на «надувашке». Юра с Ромой опытные мореходы, надеемся, что проскочим по морю, там обычно самое сильное волнение. «Ух ты, мы вышли из бухты...» - раскачал свежий ветер водохранилище не на шутку, в «морду лица» периодически летит водяная пыль. Я стараюсь сохранить спокойствие, ведь застрахован от «землетрясения» на Марсе и от «наводнения» на Луне (как обычно при моих «райзах» в непростую Россию сегодня...), да и не солидно сахалинскому аборигену показывать свой страх на какой-то материковой «луже»... Началась болтанка, легкую лодочку швыряет как рыбий пузырь, Юра успокаивает: - «Это мелочи, бывает и хуже...»
Наверное, он прав, приходилось и не такие «катаклизмы» переживать...
Вспоминаю случай на Сахалине. С другом охотились в заливе на уток, так увлеклись охотой, что не заметили, как нас вынесло сильным течением через одну из проток практически в море. А были мы на «Казанке» (даже без «булей») с «Вихрем-20», к тому же был сильный отлив. А у нас не было даже спасательных жилетов, да, они бы нас и не спасли в тот раз... Как удалось нам развернуться на полутораметровой волне и не зачерпнуть ни ведра водички, до сих пор не понимаю. Без «надувания щек» скажу, что пригодился опыт плавания на реки Обь и ОВХ в любую погоду. Саня, мой друг, вообще был первый раз в такой переделке... На малом газу удалось зайти обратно в залив по протоке, мотор к счастью нас не подвел. Только тогда поняли, что чуть не побывали у Нептуна в гостях...
Юра мастерски управляет «надувашкой», иногда закладывает такие крутые виражи перед крутой волной, что «Мама не горюй...» Наконец, заходим в залив, в котором тоже есть небольшая волна, но это уже «семечки». Рома с Михаилом уходят в отрыв, у них «кобыл» в моторе побольше, чем у нас. Очень красивые берега, теперь понял, почему такое название имеет Красно-Ярск, много утесов из красного камня...
«Итак мы достигли Красноярска — цели, к которой так долго стремились… Мы посетили городской парк, который слывёт лучшим во всей Сибири… Улицы в городе широкие и прямые, на главных улицах каменные дома, но большая часть построек из дерева. Красноярск красиво расположен на левом берегу Енисея, в долине, окружённой горами…» Фритьоф Нансен.
С середины XVII века уже начинает употребляться название «Красный Яр». «Красный Яр» — от названия места его возведения — «Хызыл чар», что на языке качинцев означало «Яр (высокий берег или холм, утёс) красного цвета». В русском языке «красный» в те времена означал и «красивый»: «Место угоже, высоко и красно. Государев де острог на том месте построить можно» — писал в письме Андрей Дубенский царю.
Название «Красноярск» было дано при получении статуса города.
Еще несколько км, вот мы уже подъезжаем к мысочку, на котором находится уютная изба. Удача, так как мы первые, значит, можем расположиться с комфортом. По пути свалили сушнину на дрова, дрова в тайге - это святое дело. Приготовить пищу, обогреться после рыбалки, обеспечить теплую ночевку, просто посидеть напротив печки и послушать, как она «постреливает» дровами и «разговаривает» с тобой и т.д. Приходилось охотиться на приписном участке, самому строить избушки, всегда ответственно и серьезно мы с напарниками относились к наличию надежной печурки в зимовье...
Когда выгружали свое рыбацкое «барахло», заметил на берегу аншлаг, Юра немного дополнил его своими комментариями. Этот район находится под «контролем» серьезных братьев - «бизнесменов». Ведет себя эта «братва» довольно нагловато и бесцеремонно по отношению к простым рыбакам и просто отдыхающим, ну, с «новыми русскими» мне тоже приходилось иметь дело. Нашей компании нечего опасаться, наши интересы - спортивная рыбалка и просто отдых на Природе.
Здорово, когда собирается на Природе команда единомышленников, все знают, что нужно делать, никто не суетится, каждый делает самое нужное дело. Задача №1 - убрать весь «срачь» из избы, подмести пол, затопить печку и приготовить что-нибудь вкусненькое для наших «истосковавшихся» по вкусной и здоровой пище желудков. Наконец, порядок наведен, спальники лежат на нарах, Михаил «колдует» возле печурки насчет борща, стараемся не путаться у него под ногами, поднести ненавязчиво кружечку «пивасика», между делом накапать в стопарек «огненной» воды и т.д. Аппетит такой зверский после дальней и такой не простой дороги, что кажется, даже горчица кажется медом. Святое дело под салатик и копченую пелядку пропустить по паре-тройке «капель»... Вот, теперь можно и борща немного подождать - мы, наконец, на месте...
Вот что значит мастерство и «шаловливые» ручки, оказывается, Мишель - самый главный в нашей команде. Несмотря на стоны и понукания голодной братии типа: -"Уже давно готово! Не томи, уж нас извращенец голодом! Давай ЖРАТЬ, а то тебя самого съедим..." и т.д. «Колмогор» посылал всех направо и налево... Он стойко выдержал все нападки «одичавших» совершенно от голода и почти «захлебнувшихся» (прошу пардону...) от собственной слюны напарников. «Кушать подано, вурдалаки!» - прозвучало, наконец, в натопленной избушке...
На какое-то время все замолкли за столом, лишь иногда кто-то что-то «мычал» нечленораздельно в адрес Мишеля, показывая большой палец... Наконец, все утолили свой голод, Рома завалился на нары, чтобы «уравновесить» свой желудок, который начал его «клонить» на пол... Кайф!!! Созрели для чаю и «какао». Мужики преданно смотрят в «атосовы» глаза, что он скажет по поводу «железа», «резины» или воблеров, на которые можно будет поймать завтра трофейную щуку. Как я понял, на авторитет Атоса в этой компании никто и никогда не покушается, в этом я убедился в дальнейшем сам... Юра спокойно и с достоинством говорит: - «Поживем - Увидим»...
- Утро покажет. Щука сейчас должна готовиться к зиме, как медведь на «спячку», поэтому должна брать на любую обманку.
Спать особо не хочется, можно было бы еще немного поесть, но вкуснейшего борща уже давно нет... Придется употребить по пять «капель»... Приятно, скажу откровенно, что среди нашей компании нет «зависимых» или просто курящих... Если было бы светло, рванули бы прямо сейчас на залив «долбить» щук... Прозвучало предложение:
- "Может быть, по картишкам ударим? Поддержали, в «тыщу»!
Пришлось вспомнить, я был последним... Эти «волки» были безжалостными (имею ввиду партнеров)...
Достаю свой подарок, хотя, это мой приз, который «завоёван» в жестокой борьбе с самыми творческими «тугунами». Книга интересная, автор Вл. Топилин рассказывает доходчиво, с юмором и откровенно о рыбалке, охоте и Природе... Правда, не хочу компрометировать автора, но он, ИМХО, мне кажется, допустил кое-где «косяки»... Хотя, возможно, я и ошибиться могу ненароком... Может быть, удастся с ним связаться по этому поводу...
«Марал приготовился к защите: наклонил голову, выставил рога. Первый из преследователей, отвлекая внимание, остановился перед животным, второй зашел сбоку. Дважды щёлкнул предохранительный флажок автомата, звук одиночного выстрела глухо ткнулся в противоположную сопку и тут же погас в круговерти непогоды. Смерть была мгновенной...
- Сегодня удачный день!
- Пять минут сорок секунд...- вытирая о снег кровавый нож, добавил Толик.»
В.Топилин «Пять минут до смерти»
Долго не могли заснуть, «трындели» о своем о «женском», каждый успел рассказать свою самую интересную рыбацкую историю... Успокоились, наконец, распределились на нарах, АТОС - как самый главный расположился напротив печки. Правда, позже он сильно пожалел об этом... Жара была такая, что приходилось часто открывать входную дверь. Кто-то храпел, кто-то кряхтел, кое-кто просто спал как убитый... Утром почти все проснулись одновременно. Самый первый загрузил печку свежими поленьями, пошло тепло во все стороны. Традиционная яичница с колбасой была как раз кстати, крепкий чай вдогонку, теперь можно и на рыбалку собираться...
Наша команда разделилась; Рома на катере решил попытать счастья с Мишелем, мы с Юрой были тоже автономны на надувашке. Честно скажу, у меня нет особого интереса к спиннингу, особенно в последнее время. Да, и основной свой запас я уже раздарил друзьям. Кроме этого, в прошлом году летел в Хбр и оставил свой «золотой запас» в ручной клади. Дотошные немецкие таможенники все выгребли подчистую, невзирая на мой «плачь»... Представили (когда я спросил их - «На каком основании?») они, дело дошло до полицаев, что я могу (теоретически) приставить тройник к глазу стюардессы и попросить ее посадить самолет... Я бы мог кое о чем попросить симпатичную стюардессу, но, ИМХО, до ТАКОГО бы наверняка не додумался... Поэтому, мой арсенал блесен был очень беден по сравнению с «атосовским» чемоданчиком. Уж там-то было на чем остановить свой взгляд: красивые воблеры всевозможных форм и расцветок, куча «железа», про «резину» я уже и не говорю... Когда я подцепил какую-то из своих «железяк» на спин, Миша, из сочувствия и жалости наверное, мне и говорит:
- Николай, не «парься», ни фига ты этим железом здесь не поймаешь...
Трудно было возразить на это утверждение местного аборигена. Хотя я и ловил уже на эту невзрачную блесенку и примитивный спиннинг, возможно совершенно случайно, неплохих обских щучек. Покидал немного, летит вроде бы далеко моя блесна и играет заманчиво, однако, успокоился, «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят...» Решил, будь что будет, мужики опытные, зря не скажут, наверняка, пощадили мое самолюбие... Утро было просто великолепным, рыбаки знали очень хорошо это замечательное место.
Парни «газанули» своими «90» -ми кобылами так что волна пошла чуть не до порога избушки, помахали нам на прощание и пропали... Юра так спакойненько говорит:
- Николай не переживай... Мы свое возьмем... Лучше подцепи вот этот воблер, «Мега басс» называется...
И дает мне обшарпанный со всех сторон имитатор рыбки с длинным и широким «клювом» впереди... Название воблера мне понравилось, особенно первая его часть. Когда-то эта обманка, наверное, была очень красивой и привлекательной для всей рыбы: от карася до жадной щуки. Сейчас на нее было просто жалко смотреть...
- Хочет меня обловить еще на берегу... Конкурентов, тем более таких «чайников» как я, нужно сразу отсекать... -- Пронеслось у меня моментально в голове.
- Конечно, «чайника» легко обловить, зачем ему новые и красивые (не «поцарапанные») никем воблеры. «Проперся» (это я про себя), нужно было взять с собой в поездку хоть каких-нибудь «чебурашек», хотя я в них особо не разбираюсь...
- Ладно, - подумал я - по любому будем сражаться «ободранными» воблерами с красноярской рыбацкой элитой, и постараемся не «ударить мордой лица» перед местными мастерами...
Как оказалось в дальнейшем, настоящий Рыбак и Компаньон с самой большой Буквы «оторвал» от своего щедрого сердца самый свой уловистый воблер. Сколько ему Это нервов стоило, ЮРА знает только сам... Шутка! Причем, обезоружил практически себя на сегодняшнюю рыбалку... И не играла большой роли какая-то «поцарапанность» воблера, ИМХО - это самый высокий критерий привлекательности любой приманки. Когда берешь в руки рабочую снасть или приманку, у тебя должны быть глаза: - «Почему Это произошло?» Как-то в одну из своих поездок на Сахалин со своими друзьями (один был из Неметчины), мой давнишний друг Володя из Ноглик тоже выдал нам на сплав несколько своих «железяк» и пару «поцарапанных» воблеров... Отгадайте с трех раз: Какие были самыми уловистыми??? Правильно, - самые «поцарапанные»...
Нужно-ли говорить, что Юрин воблер сработал на 110%, на него я смог вытащить неплохую щучку. Однако, все по порядку...
Юра совершенно точно знает, куда нам нужно ехать. Подплываем к почти отвесному берегу, прямо возле берега большая глубина 15-20 метров. Обычно к утесам подходит трофейная щука, чтобы «подхарчится» ельцом или местным окунем. По каким-то местным причинам эта мелочь в массовом количестве не спустилась с гор, т.е. речек, впадающих в залив...
Аккуратно продвигаемся вдоль крутого берега, иногда останавливаемся, бросаем якорь, блесним... Результат пока нулевой... В такую погоду нужно сидеть на берегу в компании своих друзей, пить классное баварское пиво и «дербанить» сахалинскую зубатку с икрой. Юра часто меняет насадки, воблер на резину, потом «железо» - пока все безрезультатно. Наблюдаем за своими корешами, мечутся парни тоже по заливу, жгут почем зря бензин... Но у моего друга своя стратегия, тщательно исследовать все самые перспективные для рыбалки места терпеливо и без «истерики».
Вот еще одно очень перспективное место: каменистый мысок с одной стороны, дальше похоже мелководье, идеальное место для засады, делаем «стоп». Юра пробует «резину» - никакого эффекта. Однако, нам очень ХОЧЕТСЯ ВЫХВАТИТЬ «ЖАБКУ» трофейную... Мастер говорит, именно в этом месте обычно стоят хищники, очевидно, под водой имеется удобное укрытие, из которого «зубатки» производят свои стремительные броски за зазевавшейся добычей. Делаю далекий заброс прямо вдоль скалистого берега, несколько быстрых оборотов катушки, остановка, пару - тройку метров добавляю «палкой», чтобы заглубить воблер. Нет, так не бывает, успел провести свою «обманку» всего несколько метров - удар, шнур стремительно потянуло в глубину... Обалденно... Сделал все на «автомате», больше экспромтом, и сразу поклевка, в этом я не сомневаюсь по реакции, которая передается по чувствительному бланку...
- Есть!
Юра готовит подсак и говорит мне:
- Не суетись, когда она будет у нас в лодке - Вот тогда будет «Есть»...
Начинается «перетягивание каната», солидная щучка пытается освободиться от зацепистого тройника, фрикцион трещит и сдерживает рывки хищника. Наконец, удается подтащить «мамку» к лодке, еще пара бросков, теперь можно спокойно направить нашу добычу в надежный подсак. В лодке она начинает кувыркаться и раскрывать свою страшную пасть с острыми как шилья зубищами. Осторожно освобождаем тройник уловистого воблера из пасти, делаем пару фото на память. Рыбалка началась успешно...
Мы еще какое-то время безуспешно прочесывали прибрежную акваторию своими воблерами и твистерами, щука не хотела больше брать. Решаем переключиться на ловлю окуня. Это совсем другая рыбалка, и более элегантная снасть: на самом конце шнура небольшое грузило, на отводном поводке около 1м длиной привязан твистер с одинарним крючком. Подходим прямо к берегу, и забрасываем свои твистеры прямо вдоль скал. Ощутив касание груза дна, начинаемм методичьно «долбить» по нему своими привлекательными «резинками». Поклевку окуня хорошо чувствуешь по бланку. Если наткнулся на стайку «матросиков», то поклевки не заставят себя ждать. Иногда за пойманной рыбкой идут следом ее собратья и провожают до самого борта лодки.
У наших друзей пока пусто, однако, общими усилиями мы поймали еще немного окуней, значит, на уху и жареху нам хватит. Да и впереди у нас предстоит еще вечерняя рыбалка. Возвращаемся на свою базу, нас радостно встречает Маня. Заботливая собачка сторожила избушку и охотилась за какой-то зверюшкой, которая ночью стащила у нас свежую пелядку. Причем аккуратно была съедена только одна рыбка, оставлен был только скелет с головой. Наверное здесь живет ласка или горностай, вот поэтому мы не заметили в избушке ни одной мышки и никаких следов вокруг. Манюня вертится под ногами, тоже радуется нашей добыче и старается укусить скользкую щуку за голову. Юрина помощница практически не пропускает ни одного выезда на рыбалку. Только сильный мороз может заставить ее остаться дома. Все успели сфотографироваться со щучкой, с Маней вместе наш общий трофей потянул на «десятку» полновесных кг ... «Цыфирь» круглая, будет что рассказывать своим друзьям...
Маняня азартно покусала склизкую рыбину за острую голову, подергала ее за широкий хвост, вот, только тогда успокоилась немного...
Мы слегка перекусили и отдохнули, после обеда с Юрой хотим проскочить на лодке вверх поискать окуня. Рома с Мишей там уже побывали, правда, не очень успешно. Все, пора на рыбалку, нечего зря терять драгоценное время. Пробовали рыбачить в нескольких местах, поймали с десяток окуней, не активна пока еще рыба по мнению Атоса. День медленно угасает, вот и сумерки наступают неумолимо, самое время сделать еще одну попытку погонять пятнистых разбойниц неподалеку от зимовья в неглубоком заливчике. Вдоль берега у самой травы мы заметили много малька, которого шумно гонял окунь, вполне возможно и щука там есть. Безжалостные «полосатики» налетали неожиданно из глубины всей «кодлой» на беззащитную мелочь и жировали в преддверии наступающих холодов...
Ну, что могу я вам сказать про вечерний «клев»?
Юра из своих богатых запасов вновь предлагает мне какой-то неказистый воблер. Честно скажу, он сразу мне тоже не понравился, какой-то несуразный, с какими-то крылышками, и плавает только на поверхности как «подстреленный» чирок. Неужели на такое «чудище» позарится солидная щука?
Атос успокаивает меня, и предлагает не бояться:
- Это мой самый уловистый воблер для таких мест, кидай только в самую кромку, где заканчивается трава. Обычно вечером там должна стоять щука и ждать малька, вон видно как он «брызгает» во все стороны от «полосатиков»...
Только безграничная вера в опыт Гуру и моя природная «интеллигентность» не позволила мне отказаться от сомнительного, на мой взгляд, предложения... Да и мой внутренний голос тоже «вякнул» что-то нечленораздельное типа:
- Чего «выкаблучиваешься», делай, что тебе говорят умные люди...
К тому же я вспомнил, что один раз сегодня Юра меня не обманул, подсунув «обшарпанный» и покусанный хищниками (как оказалось) воблер... Ну, забросил я пару раз этого «подранка», чего мне бояться, правда, один раз угадал в самую траву, во второй раз его поппер зацепил, нутром чувствую, что моему учителю не особо нравятся такие вот «корявые» забросы...
Юра советует опять:
- Ты держи спин повыше и поддергивай слегка кончиком, чтобы воблер был похож на раненую рыбку...
Другой бы напарник уже матюгнулся бы на «чайника» или огрел бы спином по спине, а этот советы еще какие-то дает... Я то его слушаю внимательно, без какого-либо раздражения, а краем глаза замечаю, что Юрок опять пытается меня «наколоть»... Сам-то он «хлюпает» по поверхности каким-то «Поппером» или «Триппером» (не понял точно, как называется эта приманка...), который, ну, красившее моего «полудохлого чирка» в несколько раз... Вот ведь не предложил Гуру такую красивую рыбку мне, боится наверное, что я ее могу поцарапать...
- «Ладно» - думаю, - буду терпеть... Может какая шалава с дуру хапнет моего «недобитка»...
Угадайте с трех раз: - «Хапнула шалава или Нет?»
Можете не напрягаться, «жаба» хапнула сразу же после моего очередного броска прямо в кустик. Я даже не успел крутануть катушку, как раздался сильнейший всплеск, и мой «хромоногий» воблер сразу же исчез с поверхности... Вот это дела, щуки какие-то здесь дурные, не похожи на наших сибирских или сахалинских. Тех на «мякине» не проведешь...
За нашим с Юрой триумфом наблюдали наши друзья, ведь у них сегодня был «облом»... Рыбалка на сегодня закончилась, так как солнышко укатило за сопки, пора и на базу собираться... А так хотелось, скажу честно, выхватить еще одну «мамку» для ровного счета...
Начинается лагерная суетня: затопить печку, принести воды, почистить и пожарить рыбу, и т.д. Наконец, все готово, можно садиться за стол. Обсуждаем сегодняшние итоги рыбалки, конечно, вне конкуренции был наш «тандем», и не важно, кто поймал рыбу. Важно, ИМХО, все-таки найти рыбу и предложить ей самую привлекательную приманку... Сработал опыт моего напарника Атоса. Парни предполагают, что малоактивность щуки связана с тем, что вода еще достаточно теплая (около 12+С), кроме этого чебак еще не начал «кучковаться» в стаи, а это основная добыча щуки в поздне-осенний период. В зимовье теплынь, у всех великолепное настроение после сытного ужина. Чувствуется, что погода должна скоро измениться, в воздухе осязаемо «пахнет» снегом, в этом году осень явно не торопится уходить...
Не хочется ложиться так рано спать, опять режемся в карты, для разнообразия предложил парням сыграть в «Дурака», причем, бить нужно «пики» только этой же мастью... Тут вроде бы я на равных с парнями выгляжу... Когда в концовке начал подряд проигрывать, предложил укладываться в «люлю»... Наконец, укладываемся спать, вышли на улицу: Природа как-то затаилась и ждет изменений, на небе кое-где проблескивают звезды, но, чувствуется, что очень скоро выпадет первый снег...
Ударил первый иней. Все оцепенело вокруг. На белом крыльце избушки начищенными пятаками лежали желтые листья. За избушкой, в кедрачах, звонко, по-весеннему токовал глухарь. Стукаясь о стволы дерев, падали последние подмерзлые кедровые шишки; по всей округе озабоченно кричали кедровки, с озер доносился тоскливый стон гагары, собирающейся в отлет. Первые проблески длинной осени, первое холодное дыхание коснулось тайги, заплыло в ее гущи -- скоро конец нашей рыбалке.
В.Астафьев «Капля»
Предчувствие нас не обмануло, утром выглянули наружу, а там - все белым бело... Понятно, что этот первый снежок быстро исчезнет скоро, просто испарившись. Белым покрывалом закрыло всю землю, стало сразу необычайно чисто и светло. Ветер совершенно перестал, на поверхности воды часто появляются круги от резвящейся молоди, наверняка сегодня будет хороший клев...
Кустики калины красной яркими язычками подчеркивали торжественность самого первого снега в этом году. Мы быстренько позавтракали, напились горячего чая, быстрее на рыбалку...
Наши коллеги и соперники разумеется, сегодня решили наверняка нас обловить, поэтому пока мы с Юрой собирались на рыбалку, они умотали вновь к крутому яру. Точно, уже стоят подле берега и «стегают» своими воблерами студеную воду. Юра решил на этот раз использовать легкий ветерок, который дул как раз вдоль утесов. Поэтому якорь не бросаем, лодочку нашу медленно несет по ветру, бросаем по обе стороны, пока поклевок нет. Меняем воблеры на «резину» - все бесполезно, даже гигантский резиновый червяк (секретное оружие Атоса) не соблазняет разборчивых щук. Внимательно смотрим под берег, вчера у Юры оторвался уловистый воблер, а может быть его откусила щучина ненароком... Вскоре самый привлекательный участок для рыбалки заканчивается, заводим мотор и вновь заплываем вверх. Не хочет щука брать и баста...
Меня подстерегла еще одна большая беда -- я оборвал последнюю удочку. Уснул с удочкой в руках, клюнула сорожина на короеда, тут же на нее метнулась щучина. Я проснулся от рывка, всполошился, но было уже поздно -- хищница вдавливалась в глубину, разворачивала сорожину головою на ход, следом волочился обрывок фильдеперсовой лески, клубилась рыбья чешуя. Собратья мои убили бы меня, но я сказал, что спрятал жерлицу и не покажу, где спрятал, коли они примутся меня убивать. Кроме того, у меня есть еще две иголки, из которых можно сделать крючки, да из штопора-складника, если его накалить, уду можно загнуть, и еще я придумаю, как ловить петлями птицу и щук, нежащихся на отмели...
В.Астафьев «Капля»
Медленно продвигаемся вдоль каменной стенки, «прощупываем» все укромные места. Обычно, здесь всегда рыбалка бывает довольно успешной. Наконец, вновь у меня поклевка на «обшарпанный» воблер - А что я вам говорил?. По натяжению шнура чувствую, что щучка тоже солидная. Не сразу сдалась на милость победителя, несколько раз зубастая пыталась обежать в глубину. Когда добыча достаточно умаялась, удалось подвести ее к лодке и успешно направить в подсак. ЕСТЬ еще одна... Уже на берегу удалось взвесить нашу щуку - получилось 38,5 каких-то «условных» единиц, «трофейная» мамка Нац. лидера просто «отдыхает»...
Юра меня поздравляет с успехом, я его благодарю за науку и терпение... Сегодня гораздо холоднее на воде, чем вчера, но у меня в запасе есть НЗ - фляжка с «огненной» водой, поэтому не грех выпить по рюмашке за удачу. Подходят на катере наши парни, у них случился казус: Рома тоже выхватил неплохую щучку, но его напарник Мишель успешно вытряхнул ее из подсака на волю... Наверное, вспомнил про принцип: «Поймал - Отпусти»...
На следующий день Путин перебрался на совсем маленькое озеро Токпак-Холь, где фактически не ступала нога человека и там он порыбачил на славу, - рассказал Песков. Он объяснил, что поскольку этот район абсолютно безлюдный, то наблюдается буйство природы и буйство рыбы. Даже егерь, который был вместе с Путиным, сказал, что такого не видел: когда Путин поймал щуку свыше 21 кг весом, тянул он ее более 3 минут, - рассказал Песков. Он признался: Я бы подумал, что ее на блесну кто-нибудь насадил, как в знаменитом фильме Бриллиантовая рука, я с подозрением смотрел на егеря, но дело в том, что там действительно нет людей в радиусе несколько сотен километров. По оценке Пескова, этот случай был также интересен тем, что президент рыбачил на спиннинг, но сначала рыба не ловилась. Тогда егерь дал Путину блесну под названием Царь-рыба, которую делает маленькое семейное предприятие в Красноярске...
«Внутри у нее оказалась еще рыбеха граммов на 250 или 300. Поэтому, думаю, она такая тяжелая оказалась. Тащил я ее три минуты, это все зафиксировано. Я после этого изменил отношение к рыбалке. Я, честно говоря, был никакой рыбак, но это породило у меня определенный интерес к рыбалке», - сказал В.Путин.
Источник: http://www.nexplorer.ru/news__11405.htm
ЦАРЬ выловил царскую рыбу на блесну «Царь Рыба» - Как Это Символично...
Тем временем я уже утратил несколько крючков -- щуки, совершенно не знающие страха, понимающие только, что им можно хватать кого и что угодно, их же поймать не смеет никто, разоружали меня. Я стал рыбачить просто и нагло. Поймав две-три сорожины на удочки, насаживал рыбу на жерлицу с проволочной подстраховкой -- такие ловушки у нас с зимы налажены были, опускал кособоко шевелящуюся рыбку в глубь озера или речки. Тут же из засады торпедой вылетала щука, где и две, где и три, и, которая проворней, цапала сорожину, мяла ее и старалась уйти в черную корягу или в кисель прошлогодней травы, на ходу заглатывая добычу. Я изо всей силы выхватывал леску -- щука оказывалась на берегу, но добычу из зубов не выпускала и долго не могла понять, где она, что с нею произошло и почему оказалась на суше. Если рыбина была не по снасти, я отгонял ее палкой...
В.Астафьев «Капля»
Только мы собрались катить к зимовью, видим, что в нашу сторону двигается моторная лодка. Мы заметили этих рыбаков рано утром, когда они мчались в верховья Сисимского залива. Лодка снижает скорость и на малом ходу приближается к нам. Парни здороваются, естественно, узнают сразу же Юру с Михаилом, сами они тоже с Крсн, «тусуются» часто на рыболовном форуме. Результаты по щуке у них «нулевые», удалось только поймать несколько окуньков. Меня без знаменитой шляпы, конечно, не узнали, своей обиды стараюсь никому не показывать, а так хочется тоже быть таким же «знаменитым» как мои друзья... Мой внутренний голос пытается успокоить:
- Еще не вечер, какие твои годы...
- Вот научишься ловить таких же щук как Атос или готовить классный борщ как Колмогор, тогда тебя тоже будут все девченки узнавать, даже на улице в «кажной» забегаловке... У тебя же в запасе уха по «сахалински»...
Но мы-то "обрыбились...
После легкого «перекуса» прямо на воде, который никак не утолил наш зверский голод, решаем единогласно: Быть Ухе! Тем более, что в нашем «Меню» чуть не с первого же дня стоит заманчивое блюдо = «Уха по-сахалински» ... Рецептуру этой необычной ухи многие уже знали понаслышке, но как оказалось, никто ее еще не готовил в натуре.
Вскоре все лодки мчатся уже в сторону зимовья.
У нас с Юрой неожиданная потеря произошла: я вовремя не поднял якорь, когда Юра газанул, мы и не заметили оба, что веревку срезало винтом... Сказался общий настрой - «рвем когти»... На базе все при деле: кто суетится возле печки, кто-то чистит рыбу, кто-то чистит овощи и т.д. Наконец, все необходимые компоненты приготовлены, роли распределены, телеоператор суетится с видеокамерой, Мане передалось всеобщее возбуждение, собачка крутится под ногами, вновь прибывших пытается хоть немножко «кусануть» за самые «интимные» места...
Даю последние советы помощникам, Юра бесполезно пытается успокоить свою подружку, выходим на улицу, начинаем священнодействовать... Раз, два, три - «Мотор» - представление начинается... Обалденный настрой передается всей компании, все голодные как черти, но никто не торопит события. Зрители расположились вокруг «сцены», боясь пропустить мелкие подробности по приготовлению экзотического блюда...
Нужно-ли говорить, какой вкусной у нас получилась...
Огромное СПАСИБО моим новым друзьям за приятно проведенное время на Природе!
PS == В отчете использованы фото, видео материалы, «воблеры» и «резина» от Атоса, фото (без шляпы...) и «слог» (с акцентом...) от Аборигена Сахалинского, «вставки» от В.Астафьева, В.Топилина и от горячё любимого и всенародно переизбранного многая лета раз нашего Президента или в простонародье Царя -- В.В.Путина... Рецепт приготовления СУПЕР-ухи по сахалински от Демидыча ( В миру = Анатолий Якубовский) с Сахалина, моего давнишнего друга... Классный борщец от Мишеля (погоняло на Форуме «Колмогор»). Траснспорт от Ромы (кликуха на Форуме «Ромарио»)... Безопасность, жизнерадостность, сохранение продуктов и «огненной» воды от Манюни...
Адреналин (Действующее вещество: Эпинефрин* (Epinephrine*) = Противопоказания: Гипертония, выраженный атеросклероз, аневризма, тиреотоксикоз, сахарный диабет, закрытоугольная глаукома, беременность... При остановке сердца — внутрисердечно 1 мл.)от всей Компании..
