Автор/Редактор: Aborigen
Опубликовано: 11.11.2012
На странице: aborigen.rybolov.de
@Aborigen
- Если показывать лошадиный зад каждый день в определенное время на всю страну, то зад будут узнавать. Я это утверждаю. А когда перестанут показывать, через две недели забудут. Это тоже верно.
- Если вас перестанут показывать, вас забудут, вы считаете, или нет?

Решив уехать из России в Париж, известный тележурналист В.Понер выступил с прощальной речью.

« ...Мне жаль расставаться с Россией, но я - человек - и не хочу делить с обезьянами одну страну! Такие прощальные слова в адрес России, решив раз и навсегда покинуть страну, произнес известный телеведущий Владимир Познер...»

Решив уехать из России, не желая ”делить ее с обезьянами”, известный тележурналист Владимир Познер выступил с прощальной речью.

«Всем известно, что я атеист и верю в то, что произошел от обезьяны. От той самой обезьяны, которую труд и знания сделали человеком. В противоположность мне депутаты, ставшие все, как один, воцерковленными, я полагаю, верят, что созданы богом. И те, кто маршировали на ”русских маршах” с нацистской символикой, при этом ежеминутно осеняя себя крёстным знамением и держа в руках иконы, наверное, тоже в это верят. Поэтому и те, и другие все больше начинают напоминать мне обезьян. А следовательно, у них впереди долгий путь эволюции. Возможно, и из них получатся люди.

Однако я старый человек. Почему-то все забывают, что мне 78 лет. У меня, к сожалению, нет времени столько ждать. Поэтому я сейчас говорю: ”Спасибо всем, увидимся, как обычно, в следующее воскресенье и обо всем этом поговорим. Это будет заключительная моя программа перед отъездом в Париж. Мне жаль расставаться с Россией, но, став человеком, я больше не хочу делить с обезьянами одну страну. Вот такие нынче времена!” - заявил Познер.

Прощание с иллюзиями

Лев Николаевич Толстой

У коммунизма был безумный план – переделать «старого» человека, ветхого Адама. И это получилось… может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет в лаборатории марксизма-ленинизма вывели отдельный человеческий тип – homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его «совком». Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок прожила много лет. Он – это я. Это мои знакомые, друзья, родители. Несколько лет я ездила по всему бывшему Советскому Союзу, потому что homo soveticus – это не только русские, но и белорусы, туркмены, украинцы, казахи… Теперь мы живем в разных государствах, говорим на разных языках, но нас ни с кем не перепутаешь. Узнаешь сразу! Все мы, люди из социализма, похожие и не похожие на остальных людей – у нас свой словарь, свои представления о добре и зле, о героях и мучениках. У нас особые отношения со смертью. Постоянно в рассказах, которые я записываю, режут ухо слова: «стрелять», «расстрелять», «ликвидировать», «пустить в расход» или такие советские варианты исчезновения, как: «арест», «десять лет без права переписки», «эмиграция». Сколько может стоить человеческая жизнь, если мы помним, что недавно погибали миллионы? Мы полны ненависти и предрассудков. Все оттуда, где был ГУЛАГ и страшная война. Коллективизация, раскулачивание, переселение народов…

Это был социализм, и это была просто наша жизнь. Тогда мы мало о ней говорили. А теперь, когда мир необратимо изменился, всем стала интересна та наша жизнь, неважно какой она была, это была наша жизнь. Пишу, разыскиваю по крупицам, по крохам историю «домашнего»… «внутреннего» социализма. То, как он жил в человеческой душе. Меня всегда привлекает вот это маленькое пространство – человек… один человек. На самом деле там все и происходит...

Время секонд хэнд

Светлана Алексиевич Лауреат Нобелевской Премии 2015

Родился 1 апреля 1934 года в Париже, в семье эмигранта из России Владимира Александровича Познера (1908—1975)и француженки Жеральдин Люттен (1910—1985). Был назван Владимиром в честь отца и крещён в соборе Нотр-Дам де Пари по католическому обряду. Вскоре после рождения ребёнка не состоявшие в браке родители Познера расстались, и 3-месячный Володя с матерью переехали в Нью-Йорк, где жили сестра и мать Жеральдин. Лишь 5 лет спустя, в 1939 годy, Владимир Александрович Познер, работавший в это время в европейском филиале кинокомпании «Metro-Goldwyn-Mayer», забрал Жеральдин с сыном из США, и воссоединившаяся семья вернулась во Францию. После оккупации Франции немецкими войсками в 1940 году семья снова бежала в США. Уже в Америке в 1945 году родился брат Владимира — Павел.

Владимир Александрович Познер был горячим патриотом Советского Союза. С 1943 года, работая начальником русской секции oтдела кинематографии Военного департамента США, он начал сотрудничать с советской разведкой, первоначально в качестве «стажёра» и «наводчика». В связи с ухудшением отношений между СССР и США после войны, наступлением эпохи маккартизма и всё более пристальным вниманием со стороны ФБР в 1949 г. семья Познеров была вынуждена уехать из США. Первоначально Познеры хотели вернуться во Францию, но Познеру-старшему отказали во въезде, сочтя его на основании доноса подрывным элементом[7]. Тогда Познеры переехали в Берлин (ГДР), где Владимир Александрович получил должность в компании «Совэкспортфильм». В 1950 г. Владимир Познер получил советский паспорт. В 1952 году семья переехала в Советский Союз, в Москву.

Учёба

В Нью-Йорке Владимир Познер учился в школе City and Country под руководством Кэролин Пратт, а позднее — в школе Стайвесант (Stuyvesant High School). После переезда в Берлин Владимир учился в специальной школе для детей немецких политэмигрантов, бежавших от Гитлера в СССР, а после войны вернувшихся в ГДР, где окончил восьмой и девятый классы. В 1953 году Владимир поступил на биолого-почвенный факультет МГУ, который окончил в 1958 году по специальности «физиология человека».

Увеличить, кликни на фото

По словам Познера, несмотря на то, что он проходил по конкурсу, заработав на вступительных экзаменах 24 балла из 25 возможных, ему было отказано в поступлении из-за еврейского происхождения и «сомнительной» биографии. Только благодаря связям отца его всё-таки приняли в университет[10].

Карьера журналиста

После окончания университета Владимир зарабатывал на жизнь научными переводами с английского на русский язык. В 1959 г., через год после окончания университета Познер устроился литературным секретарем к поэту Самуилу Яковлевичу Маршаку. В печати стали появляться некоторые его прозаические и поэтические переводы.

В октябре 1961 поступил на работу в Агентство Печати «Новости», работал редактором в распространявшемся за рубежом (в основном, в США) журнале «USSR» («СССР»), позднее переименованном в Soviet Life («Советская жизнь»), а с 1967 — в журнале «Спутник». В 1967 году вступил в КПСС. В 1968 г. совместно со своей первой женой В. Н. Чемберджи перевёл и издал в СССР книгу Вуди Гатри «Поезд мчится к славе» (Woody Guthrie. Bound for glory).

В 1970 г. перешёл на работу в Комитет по телевидению и радиовещанию (впоследствии Гостелерадио СССР) в качестве комментатора главной редакции радиовещания на США и Англию в пропагандистской программе «Голос Москвы», где до конца 1985 ежедневно вёл свою радиопередачу на английском языке. Американские радиослушатели могли слышать его в ток-шоу Рэя Брима (Ray Briem) Лос-Анжелесской радиостанции KABC 790 AM.

Увеличить, кликни на фото

С конца 70-х гг., как правило, посредством спутниковой связи, Познер появляется на западном телевидении. Он был частым гостем в программе Nightline на канале ABC, а также в шоу Фила Донахью. Представлял в лучшем свете заявления и решения руководства Советского Союза относительно тех или иных внутренних и международных вопросов, и, зачастую, оправдывал наиболее противоречивые из них. Среди таких решений были решения о вводе советских войск в Афганистан[11] и перехвате южнокорейского Боинга.

1991—1997 г.г. соведущий на канале CNBC (США) в программе «Познер и Донахью». В настояшее время ведёт авторскую программу «Познер» на Первом канале.

Увеличить, кликни на фото

Телемосты

Наибольшую известность у советских телезрителей приобрёл в качестве ведущего телемостов СССР-США. В книге «Влад Листьев. Пристрастный реквием» сказано, что телемосты появились «с личного благословения» Горбачёва[12]. Там же рассказано, что в этот период на Познера писал доносы его коллега, обвиняя ведущего в «антисоветизме»[13].

Вместе с Филом Донахью Познер был ведущим телемоста Ленинград — Сиэтл 29 декабря 1985 («A Citizens' Summit», «Встреча в верхах рядовых граждан»), где обсуждались такие вопросы, как положение евреев в СССР и сбитый в 1983 году южнокорейский самолёт.

Увеличить, кликни на фото

В 1986 ведущий телемоста Ленинград — Бостон («Женщины говорят с женщинами»). В 1986 Познер стал лауреатом премии Союза журналистов СССР.

8 апреля 1987 Познер был ведущим телемоста между группами американских и советских журналистов. С советской стороны в телемосте участвовали Юрий Щекочихин, Тенгиз Сулханишвили, корреспондент «Известий» Александр Шальнев.[14]

После успеха телемостов Познер получает должность политического обозревателя и переходит на работу на Центральное телевидение. В конце 80-х он вёл программы «Воскресный вечер с Владимиром Познером» (на Московском канале), «Квадратура круга», «Америка Владимира Познера». Издается его перевод «Авторизированной биографии Битлз» Хантера Дэвиса (The Beatles. An Authorized Biography by Hunter Davies). Несмотря на свою популярность (по итогам обширного социологического исследования за 1989 г. «Политические обозреватели и комментаторы информационных передач ЦТ в оценках московской аудитории» Владимир Познер был признан тележурналистом № 1), в 1991 году он покидает ЦТ.

Дальнейшая карьера

Владимир Познер и Хилари Клинтон в программе «Познер», 19 марта 2010

Позже в 1991 году получает предложение работать в США, где до 1996 года на пару с Филом Донахью, ведёт еженедельную программу Pozner & Donahue на телеканале CNBC. Одновременно с этим ежемесячно летает в Москву для записи программ «Мы», «Если…», «Время и мы», и «Человек в маске».

В 1990—1991 годах в США были изданы две книги Познера: автобиографическая «Parting With Illusions» и «Eyewitness: A Personal Account of the Unraveling of the Soviet Union» — о распаде СССР.

В 1994 г. был избран президентом Академии Российского Телевидения и возглавлял её до 26 октября 2008 г. На чрезвычайном общем собрании членов Академии снял свою кандидатуру с голосования на должность президента.

Увеличить, кликни на фото

С 1997 года снова постоянно живёт в Москве.

С 1997 по 2006 годы ведёт радиопрограмму «Давайте это обсудим» на радиостанции «На семи холмах».

С ноября 2000 по июль 2008 Познер вёл еженедельное общественно-политическое ток-шоу «Времена» на «Первом канале». В сентябре 2008 объявил о закрытии этой программы, сообщив, что утратил к ней интерес.

1 декабря 2004 года на ТВ вышел первый выпуск телемарафона «Время Жить!», телевизионный проект, посвящённый проблеме ВИЧ/СПИДа. Ведущим и одним из инициаторов ток-шоу стал Владимир Познер.

Участвовал комментатором в шоу «Король ринга» на «Первом канале»: 1-й сезон — 2007 год, 2-й сезон — 2008 год.

С 11 февраля по 26 мая 2008 года еженедельно на «Первом канале» выходил цикл передач «Одноэтажная Америка» с участием Познера и Ивана Урганта. После этого вышла книга «Одноэтажная Америка-2».

Увеличить, кликни на фото

17 ноября 2008 года на «Первом канале» состоялась премьера авторской передачи Владимира Познера «Познер».

В сентябре 2010 года на «Первом канале» стартовал (после «закусочной» обзор-серии в июле) проект о Франции «Тур де Франс».

С ноября по декабрь 2011 года вёл на Первом канале программу «Болеро».

8 апреля 2012 года состоялась премьера передачи «Парфёнов и Познер» на телеканале «Дождь», где два журналиста обсуждают самые яркие, на их взгляд, события в мире за прошедшую неделю.

24 июня 2012 года передача «Парфёнов и Познер», выходившая на телеканале «Дождь», прекратила своё существование.

В.Познер

Аннотация

Книгу «Прощание с иллюзиями» Владимир Познер написал двадцать один год тому назад. Написал по-английски. В США она двенадцать недель держалась в списке бестселлеров газеты New York Times. Познер полагал, что сразу переведет свою книгу на русский, но, как он говорил: «Уж слишком трудно она далась мне, чуть подожду». Ждал восемнадцать лет — перевод был завершен в 2008 году. Еще три года он размышлял над тем, как в рукописи эти прошедшие годы отразить. И только теперь, по мнению автора, пришло время издать русский вариант книги

«Прощание с иллюзиями».

Вместо предисловия

19 ноября 2008 г.

Кажется, это было в 1987 или 1988 году. Я тогда познакомился с Брайаном Каном, сыном известного американского журналиста, писателя и общественного деятеля Альберта Кана, с которым приятельствовал мой отец, когда, живя в Америке, работал в кинокомпании MGM. Кан-старший был коммунистом, горячим сторонником СССР, и сын его, Брайан, побывал раз или два в знаменитом лагере «Артек». Во времена маккартизма его отца занесли в черные списки и лишили работы. Взгляды и опыт отца не могли не повлиять на формирование Брайана, который хоть и не стал коммунистом, но придерживался левых либеральных взглядов. Время от времени он приезжал в страну, поначалу представлявшуюся ему мечтой человечества, но и потом, когда его постигло разочарование (замечу в скобках, это случилось со множеством подобных людей, уверовавших в свое время в Советский Союз), он не терял с ней связи.

Если мне не изменяет память, наше с ним знакомство произошло благодаря его приезду на Московский международный кинофестиваль, куда он привез свой документальный фильм о советско-американском сотрудничестве по спасению, кажется, сибирского журавля. Словом, мы встретились, стали общаться, и в какой-то момент Брайан сказал, что мне следует написать книжку о своей жизни. Я ответил, что мне некогда, и он предложил приходить ко мне домой каждый день часа на два-три, задавать мне вопросы, записывать ответы на диктофон, затем расшифровать и разбить все это на главы. Я согласился, но с условием, что стану говорить только о политической стороне моей жизни, а не о личной. На том и договорились. Записав кассет сорок, Брайан уехал к себе в Монтану, откуда через два или три месяца прислал распределенный по главам текст. Я по нему слегка прошелся, сообщил Брайану, что тот может искать издателя, и забыл думать об этом.

Прошло еще месяца три, прежде чем Брайан позвонил:

— Владимир, я показал эту рукопись одному замечательному редактору, приятелю моего отца, и он сказал, что хотя это очень интересно, ни один издатель не захочет опубликовать ее в таком виде — без какой-либо информации о тебе, о твоей личной жизни, понимаешь?

— Ладно, Брайан, я подумаю, — ответил я ему.

И приступил к написанию книжки заново, выбросив все, что мне прислал Брайан. Писал я года два, как помнится, после чего отправил рукопись знакомому американскому литературному агенту Фреду Хиллу. Прочитав книжку, Фред позвонил мне, сказал, что она понравилась ему и что он свяжется со мной, когда найдет издателя.

Спустя два месяца он сообщил:

— Владимир, я сделал нечто такое, что литературные агенты редко делают, — я послал твою рукопись сразу семи самым крупным издательствам Америки.

— И что?

— А то, что все семь ответили отказом — некоторые сразу, некоторые потом, но отказались.

Помню, как при его словах я испытал одновременно два чувства: разочарование и облегчение.

— Значит, это конец?

— Нет, это значит, что твоя книжка станет бестселлером.

— ?

— Да-да, наберись терпения.

Я не знал что и подумать, но вскоре Фред позвонил с радостной новостью: издательство The Atlantic Monthly Press купило права на публикацю моей книжки и готово выплатить мне сто тысяч долларов. Сумма меня потрясла. Моим редактором должна была стать некая Энн Годофф (замечу в скобках, что это издательство хотя и не числится среди крупнейших, имеет очень высокую репутацию в литературных кругах — я это знал; чего я не знал, так это того, что Годофф считалась — да и считается — одним из самых знающих и сильных литературных редакторов США. Ныне она возглавляет издательство Penguin Books).

Книжка вышла в 1990 году и — к изумлению всех, кроме Фреда Хилла, — вскоре попала в престижнейший список бестселлеров газеты The New York Times; продержалась она там в течение двенадцати недель.

Как вы, возможно, догадались, я написал эту книгу по-английски. Я рассудил так: поскольку моя сознательная жизнь началась с английским языком, я и напишу книжку на нем, а потом сам переведу ее на русский.

Книга, однако, далась мне с огромным трудом, со страданиями. Она меня совершенно измотала, и наконец закончив ее, я и подумать не мог о том, чтобы взяться за русскоязычный вариант. «Подожду немного, отдохну, — говорил я себе, — и затем примусь за перевод». Мысль о переводе меня никогда не оставляла. Многие советовали мне отдать ее на сторону, но это было невозможно: слишком личное, я бы даже сказал, интимное содержание не позволяло мне доверить ее кому бы то ни было. Шли годы. Несколько раз я брался переводить и каждый раз бросал, так по существу и не начав. Прошло восемнадцать лет, и вот наконец я книжку перевел. Дав ей отлежаться некоторое время, я с чувством выполненного долга стал читать русский вариант… и ужаснулся: я понял, что в таком виде она выйти не может. Столько всего произошло в моей жизни за эти восемнадцать лет, столько изменилось в моих взглядах, столько из того, что казалось мне верным тогда, сегодня верным не кажется… Как быть? Можно было, конечно, «осовременить» текст, так сказать, подправить его, и тогда мой читатель поразился бы тому, что я еще восемнадцать лет назад был необычайно прозорлив…

Я решил оставить книжку такой, какой она была. Но при этом снабдить каждую главу своего рода комментариями к написанному, комментариями, отражающими мои сегодняшние взгляды, — эдаким хождением взад-вперед во времени.

Что получилось и получилось ли — не знаю. Но этого не знает никто из тех, кто пытается свои мысли выразить словами и положить их на бумагу.

Глава 1 МОЯ АМЕРИКА

Я совершенно ясно помню один день из детства. На чердаке загородного дома друзей моей матери я играл — тянул за веревку деревянную лодку. Собственно, я хотел отвязать лодку, но узел не поддавался, хоть я и старался развязать его изо всех сил. Мне скоро стало ясно, что во всем виновата лодка. Шваркнув ее об пол, я стал пинать ее. Я был вне себя от гнева. Тут появилась мама.

— Почему бы тебе не пойти вниз? — предложила она. — Там есть один господин, который очень хорошо развязывает узлы. Я спустился и увидал мужчину, сидевшего на диване. Быть может, мне изменяет память, но я и сейчас вижу его глаза: желтовато-зеленоватые, чуть насмешливо на меня смотрящие. Правда, меня это нимало не заботило. Я подошел к нему, поздоровался и попросил помочь мне развязать узел. Он сказал:

— Что ж, попробую, — взял кораблик и стал возиться с веревкой. Я наблюдал за ним крайне внимательно, и почему-то сильное впечатление произвело на меня небольшое вздутие, которое я заметил на безымянном пальце его левой руки. Он легко расправился с узлом, отчего я почувствовал себя неумехой, и отдал мне кораблик. Я поблагодарил его. А мама сказала:

— Это твой папа. Он приехал в Америку, чтобы увести нас назад во Францию. Мне было пять лет.

Увеличить, кликни на фото

Не помню, чтобы эта встреча тогда произвела на меня впечатление. Не помню также, чтобы я особенно скучал по отсутствовавшему отцу в течение первых пяти лет своей жизни. Раньше у меня не было папы, а теперь он появился, вот и все. Двигаясь по туннелю времени к тому далекому дню, я не ощущаю волнения: ни мороза по коже, ни холодка в животе — нет ничего, говорящего о том, что память задела и разбудила какое-то спящее чувство.

И все же, этот день был для меня судьбоносным. Не приехал бы за нами папа — и моя жизнь пошла бы по совершенно другому руслу.

* * *

Моя мать, Жеральдин Нибуайе Дюбуа Люттен, была француженкой. Она, ее брат и три сестры родились в благородной семье, предка которой сам Наполеон наградил баронством за верную службу. Дворянский титул вскоре стал частью семейных легенд и толкований, событием громадного значения. Я проникся подлинным пониманием сего лишь в 1980 году, когда двоюродный брат моей матери пригласил меня с супругой на ужин в свой парижский дом. Мы были введены в комнату, и нам представили портрет «прапрапрапрадеда», а также баронскую грамоту, висевшую рядом в позолоченной раме, с такой торжественностью и благоговением, будто речь идет о Святом Граале.

Моя мать относилась к баронскому титулу с иронией и куда больше гордилась другим своим предком, первой великой суфражисткой Франции Эжени Нибуайе. Когда в 1982 году был выпущен спичечный коробок с ее изображением на этикетке, да еще с цитатой из ее работы 1882 года «Голос женщин», это вызвало у мамы настоящий восторг.

Увеличить, кликни на фото

Наша семья удовлетворяла как тщеславие одних своих членов, так и общественный темперамент других и в этом смысле соответствовала самым разнообразным вкусам, но одного ей явно не хватало: денег. Именно это привело к тому, что моей бабушке, женщине поразительной красоты и великолепного образования, не получившей от родителей в наследство ничего и дважды овдовевшей к тридцати пяти годам, пришлось в одиночку добывать хлеб насущный для себя и для пятерых своих детей. Это проявилось в самой разнообразной деятельности — от управления замком для приема богатых туристов во Франции до обучения хорошим манерам и французскому языку перуанских барчуков в Лиме. Мама на всю жизнь запомнила переход через Анды — тогда она болталась в корзине, привязанной к спине ослика, и глядела вниз в бездонные пропасти. Быть может, именно тогда, в возрасте трех или четырех лет, она обрела страх высоты, от которого не избавилась до конца жизни.

Дети, перебираясь из страны в страну, получали лишь поверхностное образование и в конце концов были размещены матерью в школы-интернаты. Моя мама попала в школу при католическом женском монастыре в городе Дамфризе в Шотландии. Завершив там учебу, она вернулась в Париж, где устроилась работать монтажером во французском филиале американской кинокомпании Paramaunt. Вскоре она встретила моего отца.

Сказать, что его семейные обстоятельства отличались от ее, значит не сказать ничего. По сути дела, они не сходились ни в чем. Предки отца, испанские евреи, еще в пятнадцатом веке бежали от инквизиции и остановились, лишь достигнув города Познани, где и осели — отсюда фамилия Познер. Через несколько веков, уже после того, как Польша стала частью Российской империи, один из более предприимчивых представителей рода Познеров пришел к выводу, что в централизованном государстве выгоднее всего жить в центре, то есть в Санкт-Петербурге, и отправился туда. Насколько мне известно, один из его не менее сообразительных потомков, прикинув, что в России явно лучше быть русским и православным, нежели евреем, стал выкрестом, тем самым одарив эту ветвь клана привилегией считаться русской и, что более существенно, освободив ее от традиционной для России дискриминации евреев.

* * *

Может быть так, а может, и нет. Через несколько лет после выхода книги я разговаривал со старшей сестрой отца, Еленой Александровной Вильга (по мужу), которая горячо доказывала мне, что никаких выкрестов в семье не было. Лёля — так звали ее близкие — была совершеннейшей атеисткой, как и все члены семьи, но, уехав из Нью-Йорка во Флоренцию в начале шестидесятых, стала активисткой местной русской православной церкви, хотя и продолжала отрицать существование бога (пишу со строчной буквы, поскольку и я атеист). Лёля никогда не стеснялась своего еврейства (в отличие от своей младшей сестры Виктории и моего отца), но абсолютно игнорировала все правила поведения, которые должен соблюдать правоверный иудей. Когда года за два до своей смерти она тяжело заболела, ее хотели разместить в еврейской клинике (там лечат бесплатно и на высшем уровне), для чего потребовалось предъявить бумаги, подтверждающие, что она еврейка. Таковых, понятно, не было. Пришлось дать небольшую взятку одному нью-йоркскому раввину, который в письменном виде засвидетельствовал, что Лёля, живя в Нью-Йорке с 1925 по 1962 год, регулярно ходила в синагогу и соблюдала все еврейские праздники. В больницу ее взяли. Там она и умерла. Она похоронена во Флоренции на еврейском кладбище.

Виктория, она же Тото, тоже отрицала наличие выкрестов в семье. О том, что дед был выкрестом, утверждал, насколько мне помнится, его сын — мой отец. Кстати, о семье отца: его бабушка с материнской стороны родилась в Кронштадте, что опять-таки не вписывается ни в какие правила, поскольку Кронштадт являлся военно-морской базой и евреям там не было места. Впоследствии она держала фотомагазин на Невском (дом 66), и многие фотографии из этой книги обязаны ей своим появлением.

И еще: мои две тети, Елена и Виктория Александровны, выведены в сказке Корнея Ивановича Чуковского «Крокодил» в качестве детишек Лелёши и Тотоши, так что я могу гордиться тем, что являюсь племянником двух увековеченных теток. Кто прав — не знаю, но каким образом мог мой дед Александр Познер, еврей, учиться в Питере в престижном высшем учебном заведении (Институте инженеров путей сообщения), а потом состоять на царской службе — не понимаю. К сожалению, больше не у кого спрашивать: нет уже никого, кто мог бы пролить свет на эту историю, а пока они были живы, я не очень-то интересовался. Вот как странно! Пока наши родители и близкие рядом с нами, мы мало интересуемся их жизнью, их прошлым. Видимо, нам подсознательно кажется, что они навсегда останутся подле нас. Либо в своей гордыне мы уверены, что нам и так все известно, все доступно… А потом… А потом поздно, поздно, поздно.

* * *

Словом, мой отец рос в типично русской интеллигентской среде, в которой терпимость, открытость взглядов и жаркие споры по всякому поводу были такой же частью ежедневного «меню», как и утренняя гречневая каша. Когда Февральская революция 1917 года привела к отставке царя, а за ней последовал ноябрьский большевистский переворот, Познеры, как и большинство русских интеллектуалов, этому горячо аплодировали.

Увеличить, кликни на фото

Мой отец и две его сестры учились в одной из лучших гимназий столицы — Тенешевской, не подпадая под пятипроцентную «еврейскую» квоту. Точно так же, как не подпал под нее их отец, мой дед, окончивший Институт инженеров путей сообщения, одно из самых престижных высших учебных заведений страны, куда евреям путь был заказан. Позже он был направлен лично Николаем II в США с двумя заданиями: закупать оружие для России и изучать мостостроительное дело. Почему-то мне кажется, что мои предки с отцовской стороны были рады освободиться от своего еврейства. Мой отец никогда не выказывал ни малейшей причастности к еврейскому миру. Он свободно изъяснялся на нескольких языках, но не знал идиша, не говоря об иврите. Ни он, ни его сестры не проявляли интереса к еврейской истории и культуре. Познеры были атеистами (полагаю, что выкрест-родоначальник был побуждаем в своем решении помыслами не религиозного толка), что, впрочем, совершенно не мешало им праздновать Пасху — с крашением яиц и поеданием куличей домашней выпечки, равно как и Пейсах — с поглощением рыбы-фиш и прочей сугубо еврейской снеди. Эта готовность отмечать религиозные праздники по форме, но не по содержанию представляется мне вполне типичной чертой русской интеллигенции. Советские люди с энтузиазмом празднуют Пасху и по григорианскому календарю, по которому живет почти весь мир, и по юлианскому, по которому живет Русская православная церковь, не говоря о еврейском Пейсахе, и подобного я не встречал больше нигде. То же относится и к Рождеству, которое празднуется и 25 декабря, и 7 января. Понятно, что в стране атеистической эти религиозные праздники не являются официальными, но большинство выпивающих и закусывающих по этим дням тоже не сильно верующие.

С другой стороны, Новый год считается в СССР государственным праздником и отмечается 31 декабря… что не мешает населению чествовать и старый Новый год 13 января.

* * *

С тех пор мало что изменилось в отношении готовности жителей России праздновать все что угодно, лишь бы выпить и закусить. Однако есть одно изменение весьма принципиальное: роль Русской православной церкви и место, которое ей отведено сегодня.