Автор/Редактор: Aborigen
Опубликовано: 05.11.2013
На странице: aborigen.rybolov.de
У меня есть Друг, который живет сейчас в Нвсб, раньше он проживал с семьей и работал в Якутии....
Ему приходилось много «мотаться» по миру, у него накопилось за это время много личных впечатлений и различных историй... Мой тезка уже издал три книги....

Николай подарил мне эти три книги со своим автографом, кроме этого перебросил по эл. почте эти книги в электронной форме...
По согласованию с моим другом я решил публиковать на своем сайте постепенно истории, написанные им...

Предлагаю Вашему вниманию одну из них...

С тайгой наедине

Мы все всегда удивляемся и восхищаемся людьми, совершившими смелые и отчаянные поступки: «Ах, какой он молодец, покорил Эверест!» или: «Слышал? Мужик на воздушном шаре вокруг земли облетел!». Такие возгласы я слышал с юности и часто думал, смогу ли я сделать что-то такое, что многим другим будет не под силу. Читая тогда роман Даниеля Дефо «Робинзон Крузо», я ставил себя на место этого несчастного матроса и думал, что не смог бы прожить в одиночестве и года.

Но время шло. Я взрослел. Мир вокруг менялся. И однажды…

Глава 1

«Если ты проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты умер», - подумал я, опуская ноги с дивана на пушистый ковер. В горле першило, в ушах шумело. Настроение отвратительное. Красный столбик термометра, вынутого из подмышки, замер на отметке 38,5. Значит, живой. Но живу, глядя по вечерам в телевизор или читая книги, чьей-то чужой жизнью, а на работе - чужими желаниями, потому что все решает тот, кто покупает, а не тот, кто продает.

- Это раньше я работал, а сейчас зарабатываю, - ворчал я, натягивая старые синие тренировочные штаны сорок восьмого размера с белыми лампасами по бокам.

Я обвел взглядом квартиру, и настроение испортилось окончательно. Интересно, почему я раньше не замечал всей этой базарщины. Я же сам придумывал и дизайн, и обстановку, а получилось черт-те что.

Чайник издал противный шипящий звук и автоматически отключился.

Кто тебе не дает жить так, как ты хочешь? Брось все и сделай что-нибудь безумное! Безумное?.. Безумное. Да безумной была вся моя жизнь, потому что безумно было тратить время на сон, на работу, на еду, наконец, когда так мало отведено времени на саму жизнь. Ну, загнул. А что такое «сама жизнь»? Как не крути, а жизнь - это и есть работа, сон, еда, семья. Мрачно-то как все. Нет, ну есть же в жизни и светлые моменты. Любовь там, например, я не знаю, хобби!

На дверце холодильника висела записка: «Разогрей котлеты, салат в красном контейнере».

Шум в ушах усилился.

Любовь! Когда это было и было ли вообще?

Чай с лимоном обжигал губы, но я делал глоток за глотком, мечтая лишь об одном - скорее избавиться от простуды.

А может рискнуть, встряхнуть себя?

Бесцельно обводя взглядом комнату, я задержался на красочном переплете «Робинзона Крузо».

Ну, скажем, прожить бы год в каком-нибудь медвежьем углу. В тайге, например. Одному, без электричества, как этот матрос.

Я подошел к окну. За ним на всех частотах ревел огромный город, шум его проникал даже через двухкамерный стеклопакет. Мегаполис, как большое серое чудовище, лежавшее на сотнях квадратных километров, шевелился толпами людей и потоками машин, дышал испарениями канализационных люков, дымом заводов и выхлопами автомобилей.

Пришедшая раз мысль не давала покоя. В тайне от жены я даже составил список необходимых вещей для задуманной экспедиции. В марте, окончательно одурев от безделья на работе, я понял, что сбегу в тайгу чего бы мне это не стоило. Только вот куда именно. И тут помог случай. В руки попалась книжка Григория Федосеева «Смерть меня подождет», и я вдруг вспомнил речку Маю и понял, что это как раз то, что мне нужно.

Через друзей и знакомых начал искать контакты для организации вертолетной заброски на один из приглянувшихся мне притоков Маи, петлявшей между высоких гор, поросших вековой тайгой. Судя по карте, ближе, чем за двести километров от выбранного мной места, человеческого жилья не было, что делало эксперимент совсем уж чистым. Через месяц я имел четкий план и договоренность с одним из руководителей базы авиационной охраны лесов от пожаров, которого все звали Петровичем, о времени заброски.

Свой небольшой бизнес я оставил молодому заместителю, объявив коллективу, что уезжаю в Англию на годичную учебу.

Оставалось провести последние, самые тяжелые переговоры - с женой. Однако, на удивление, они прошли с минимальными последствиями для нашего взаимного психического состояния. Надо сказать, что жена моя, прожив со мной к тому времени двадцать пять лет, давно усвоила, что спорить со мной бесполезно. Поэтому, поворчав для виду, она, в конце концов, согласилась.

И вот пятого августа одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года я сошел с теплохода в конечной точке его маршрута и уже через два часа снял комнатку на окраине районного центра. В тот же день я позвонил Петровичу и сообщил ему, где остановился. На следующий день я начал переносить под навес во дворе хозяйского дома свой скарб, привезенный с пристани. На окраине поселка я нашел столярную мастерскую, где заказал маленькие оконный и дверной блоки, а также двадцать строганных двухметровых досок. В одном гараже удалось купить для бензопилы столитровую бочку бензина и десятилитровую канистру автола.

Сколько нужно было ждать попутного вертолета, я не знал. Все зависело от лесных пожаров. С Петровичем мы договорились, что если в течение пятнадцати дней такая возможность не появится, я начну искать другой вариант заброски.

На четвертый день после моего приезда под навесом лежала уже целая куча необходимых для зимовки вещей, но я все покупал и покупал попадавшиеся мне на глаза продукты, инструменты, инвентарь. Я никак не мог решить, какое жилье построить. Выкопать землянку, конечно, легче, чем срубить избушку, но под землю раньше срока забираться не хотелось.

Вечером пятого дня к дому подкатил старенький уазик, из которого вышел коренастый мужичок в летной кожаной куртке.

- Могу ли я видеть товарища Ситникова, - приятным баритоном спросил он, глядя на меня, заколачивающего очередной ящик с провизией.

- Это я. А вы, вероятно, Петрович?

- Так точно, он самый, - и он привычным движением погладил свои седеющие усы.

- А меня зовут Анатольевич, - протянув руку, представился я.

- Я смотрю, у вас все готово, - оглядывая мой «багаж», спросил Петрович.

- Да, готов хоть сейчас грузиться.

- Сейчас не нужно, а вот завтра к десяти часам за вами приедет ГАЗ-66 с парой мужичков.

- Тогда давайте сразу рассчитаемся за услугу.

- Рассчитываться будем завтра. Я лечу с вами, поэтому времени для этого у нас будет достаточно. А сейчас запишите мне ваши паспортные данные для списка пассажиров. Да, сколько будет весить ваш груз?

- Ну, не больше тонны.

- Ладушки. Поеду я, а то моя половина баню затеяла топить, а дрова колоть не любит.

Петрович еще раз оценивающе взглянул на кучу моего бутара, потом на меня и вышел со двора.

Приготовленный хозяйкой ужин я съел, даже не почувствовав вкуса. Рассчитавшись за постой, лег в кровать, но сон не шел. В голову приходили разные мысли. Все же еще можно было отменить. Там будет не просто тяжело, а очень тяжело и опасно. А у меня даже аппендикс на месте. Представляю, что будет, если, не дай бог... А ногу сломаю, например, или медведь заломает? Но… как я могу теперь отказаться.

Чем дольше я думал об этом, тем больше убеждался, что не могу пойти на попятную, не могу вернуться домой. Жена бы, конечно, обрадовалась. Но как бы потом, спустя некоторое время, стала думать обо мне. Нет, надо ехать.

С высоты птичьего полета тайга казалась редкой, расстояние между озерами и реками незначительным, но это впечатление обманчиво. Попадая под кроны деревьев, в окружении бурных рек и топких болот, понимаешь всю бесконечность дикого таежного царства.

За два часа преодолев почти пятьсот километров над заповедной тайгой, я выбрал подходящий, на первый взгляд, пятачок земли, по всем понятиям пригодный для жизни. Сделав еще один контрольный круг, вертолет осторожно опустился в «колодец» между высоченными елями и за считанные минуты весь мой скарб был выброшен на поляну.

- Петрович, сообщи в МЧС мои координаты. Скажи, мол, нашли мужика в тайге, но он уезжать не захотел, что продукты у него есть. А я тебя буду ждать в августе следующего года, так же с пятого по пятнадцатое, а потом сам начну выбираться. Если раньше августа выйду, сообщу обязательно. Ну, прощай и спасибо тебе! - прокричал я.

- Если выходить будешь, плыви вниз по реке. Через восемьдесят километров она уже судоходная, можно встретить моторную лодку. А еще через сто сорок верст поселок будет небольшой, там люди пока живут. Они помогут, если что, - прокричал в ответ Петрович.

Он крепко пожал мою руку, и дверь в вертолет с шумом задвинулась, отделив меня от мира людей на несколько долгих месяцев.

Странно, но тоска из души улетела вместе с удалившимся шумом вертолетных двигателей.

Глава 2

Я поднялся с мешков, на которых лежал во время взлета вертолета и огляделся. Вокруг, сколько доставал взгляд, зеленела тайга. Казалось, она не имела ни конца, ни края. В основном тайга была хвойная - из елей и лиственниц. Полянки с невысокой травой и немногочисленными поздними цветами, с порослью низких и высоких кустарников сменялись болтами и озерами, по берегам заросшими буйной растительностью. Я стоял на краю невысокого утеса, под которым река образовала тихий плес, начинавшийся и заканчивавшийся порогами. Верхний порог шумел метрах в трехстах справа, а нижний всего в пятидесяти слева. С горушек, по распадкам, стекали ручьи, впадая в реку. Правый берег был высокий и скалистый, а левый - низкий и болотистый, он представлял всхолмленную равнину, уходившую далеко во все стороны.

Осенний ветерок уже давно пытался разогнать серые тучи, висевшие, как черное крыло громадной птицы, по всему небосводу. Ему удалось разорвать их на тысячи клочков, которые теперь стремительно уносились далеко на северо-восток. Небо все больше и больше прояснялось, давая свободу бледной синеве.

Я отошел от края площадки. Успею еще насмотреться. Сейчас нужно поставить палатку, перетаскать под деревья весь скарб и укрыть его на первое время от дождя и грызунов.

С непривычки работа показалась тяжелой. Я с трудом перетащил мешок муки, который затем надо было еще поднять в будущий лабаз. Вот бы где пригодилась сила и рост, какими родители наградили моих младших братьев, но, увы, не меня. Я был таким, каким был: ростом сто семьдесят три и семьдесят весом.

Закончив с устройством временного склада, я распаковал ящик с оружием, собрал свое любимое ружье с несоответствующим калибру названием «Север», набил патронами двадцатого калибра патронташ, калибра 5,6 миллиметра подсумок и повесил все это на суку ближайшего дерева. После короткого отдыха вытащил палатку и довольно легко установил ее. Из самого необходимого оставалось достать топор, лопату, ведро и котелок. Все ящики открывать не было смысла, пока можно обойтись тем, что есть. Кстати о «есть». Вот именно, хотелось есть! Пришлось вспоминать, куда я засунул собранный утром пакет с едой на первый случай. Вспомнил - в темной коробке, куда сложил все последние покупки. Устроившись на ящике, я первым делом налил из своего английского термоса ароматный чай и впился зубами в бутерброд из мягкого хлеба, сыра и колбасы.

- Запоминай, брат, вкус колбаски. Долго ты теперь ее не увидишь, - пробормотал я и подумал, что слишком рано начал разговаривать сам с собой.

Полный нервного напряжения и физического труда день катился к закату. Солнце зашло, и на весь край опустился вечерний сумрак. Высоко над головой, между остатками облаков, горели тысячи звезд, а где-то далеко над потемневшими лесами из глубоких просторов вселенной поднимался серебряный диск луны. Тишина, постепенно наполнявшая все вокруг, нарушалась лишь однообразным гудением комаров.

Я забрался в палатку и долго не мог улечься, ворочаясь с боку на бок. В конце концов, я не заметил, как заснул. Но сон в палатке чуток, стоило появиться новому звуку, и я моментально просыпался. Это был не страх, вернее, не только он, а что-то внутри, весь мой организм, каждая его клетка, перестраивалась, программировалась на иной способ существования. Древняя генетическая память подсказывала, что тайга не знает жалости, не прощает ошибок и легкомыслия. Доля страха тоже была, но как элемент безопасности, обостряющий чувство самосохранения. В борьбе с таежным страхом лучший помощник - знания. Что значит городской житель со своими знаниями ботаники или географии, пусть даже самыми глубокими, против опытного охотника с многолетним опытом общения с тайгой! У городского жителя уйма ложных представлений о диких зверях, а настоящий охотник точно знает, что ни медведь, ни волк, ни рысь не станут охотиться на человека. Звери сами боятся его и всячески избегают. В лесу многие страхи - от непонятных шорохов, птичьих криков, упавшего сучка или скрипа дерева - напрасны. Достаточно знать эти звуки, и тогда будешь спать спокойно.

Промучившись несколько часов, я выбрался из палатки. Ночь медленно уходила в глубины вечности. На востоке появилось слабое сияние, которое становилось все яснее и отчетливее, пока, наконец, не брызнули первые солнечные лучи. Как золотые стрелы разлетелись они по всему краю, пронизали кроны деревьев, а оттуда перескочили вниз в кусты.

- А вот и хозяин здешних мест. Привет, сосед, - обратился я к бурундуку, замершему на трухлявой коряге.

На меня с интересом смотрели его глазки-бусинки. «Сить, сить», - пропищал он мне в ответ.

- Давай дружить, полосатый. Меня Анатольевич зовут, а тебя как?

«Сить, сить», - не меняя интонации, пропищал бурундук.

- Ну Сить, так Сить. Пошли, Сить, за водой.

Подхватив ведро, я решил спуститься по крутому склону к воде. Река мне очень понравилась, особенно плес. Внимательно изучив окрестности и обнаружив не так много подходящего для строительства леса, я решил лабаз не строить, а положить продукты на крыше будущей избушки. В первые дни заготовки бревен, я понял, как мне будет тяжело одному построить даже маленькую избушку. После нехитрых расчетов выходило, что нужно спилить тридцать одну лесину, обрубить с каждой ветки, а потом распилить на шестьдесят два бревна длиной 3,5 и 2,5 метра. Ну, и перенести все на мой утес.

В первый день я успел заготовить только четыре бревна, притом это были ближайшие к строительной площадке лесины, которые упали прямо на нее. Значит, на заготовку леса понадобится не меньше пятнадцати дней.

Неделю я не отвлекался ни на что, все время занимаясь заготовкой бревен. Ел три раза в день горячую пищу, заваривая утром содержимое разноцветных пакетов типа «Роллтон» и «Галина Бланка». В обед варил кашу, заправляя ее банкой тушенки. Вечером сил хватало только на то, чтобы доесть обеденную кашу, забраться в спальный мешок и мгновенно заснуть. Никакие ночные звуки больше не тревожили меня, я спал как убитый. На восьмой день запас готовых бревен достиг тридцати пяти штук, то есть больше половины необходимого количества. Руки мои вполне привыкли к бензопиле и топору, и дальше работа должна была спориться быстрее. Поэтому я решил взять выходной и сходить на рыбалку.

Рыбалка! И не правда, что без труда не выловишь и рыбку из пруда. Глупая поговорка. Рыбалка - это сплошной отдых и удовольствие. После пилы и топора спиннинг казался легким, как пушинка.

Через час я понял, что в холодной, чистой и богатой кормом реке рыбы много, и свежая уха будет у меня всегда.

За следующие полторы недели, невзирая на трехдневный дождь, я закончил заготовку бревен и даже срубил первый нижний венец избушки. Холодный, моросящий дождь отобрал у меня все же некоторое время, так как из-за него пришлось перекладывать съестные припасы в новое укрытие. Для этого я накачал резиновую лодку, и сложил в нее муку, крупу, сухари, чай, укрыв все непромокаемым тентом. В результате разрешились сразу две проблемы - защиты продуктов от сырости и грызунов.

Мой приятель Сить как мог помогал мне на новом месте. Он то сидел где-нибудь на ветке или бревне, наблюдая за моей работой, то бегал по щепкам и что-то подбирал. Иногда я разговаривал с ним, и, похоже, он меня слушал.

Однажды, снимая кору с очередного бревна, я оступился и, падая, неудачно ухватился за бревно. Боль в тот же момент пронзила ладонь у основания большого пальца. Там засела громадная, сантиметровая заноза. Я достал аптечку, уселся на бревно. Разглядывая рану, заметил, что щепа вошла в ладонь почти там же, где был старый шрам.

- Вот видишь, Сить, опять проколол то же место.

Бурундук подбежал ближе, уселся на бревно и вопросительно уставился на меня.

- Хочешь, чтобы рассказал, как это было?

«Сить, сить!»

- Чужую закидушку проверял без разрешения. За это, видно, Создатель меня и наказал. Вогнал, понимаешь, в ладонь рыболовный крючок.

Я вынул занозу, обработал рану и забинтовал руку.

«Сить, сить!», - пропищал мой друг, задрал хвостик и убежал.

Следующие двадцать дней я строил избушку. Руки и спина болели, но останавливаться я не мог - осень уже дышала утренними холодами. Строил я по всем правилам, причерчивая бревна для выборки продольного паза. Тщательно рубил продольный паз, не один раз примеряя бревно к бревну, добиваясь плотного примыкания. Винтовым буравом - напырьей, сверлил через два бревна отверстия под куксы, забивал ее в нижнее бревно, а сверху клал следующее, проколачивая его по всей длине колотушкой. На подложенную тонким слоем паклю бревна ложились плотно и надежно. Одно плохо - времени на это уходило очень много. Поговорка «Плотник - первый на селе работник» ко мне явно не подходила.

Я постоянно думал над тем, как упростить технологию, но что-либо умнее того, что уже было придумано много веков назад нашими предками, изобрести не получалось. В конце концов, с шестого венца я стал менее тщательно выбирать паз, применяя для пропилов бензопилу, а грубость пазов решил компенсировать паклей, благо ее у меня был целый тюк. Дело пошло значительно быстрее. Это был четвертый в моей жизни сруб, и я надеялся, что не последний.

Как бы я не был занят, но все же заметил, что в этом месте было много птиц. Я уже видел красавца беркута. Когда он, покружившись на своих длинных крыльях над моей поляной, уселся на сухое дерево, я даже успел его хорошенько разглядеть. Он был довольно крупный, с темно-бурым опереньем и узкими заостренными перьями на затылке. Широко расставив ярко-желтые ноги и повернув синевато-бурый клюв в мою сторону, он с интересом разглядывал то ли меня, то ли бурундука. В другой раз шоколадно-бурая с белыми крапинами ястребиная сова среди дня уселась недалеко от меня на уступе скалы. На небольшой круглой голове ее выделялся желто-бурый клюв и небольшие, в сравнении с северной совой, глаза. Сова минуту бестолково крутила головой, потом сорвалась с места и скрылась между стволами деревьев.

Восьмого сентября я решил в очередной раз сходить на рыбалку. Вооружившись спиннингом, перекинув через плечо сумку со снастями и прицепив на пояс охотничий нож, я отправился вверх по реке в надежде найти не обловленную мною яму, где можно было поймать крупного ленка или тайменя.

Эх, и почему я не взял пару мешков картошки, ведь места в вертолете было предостаточно! Наварил бы после рыбалки рассыпчатой картошечки и с соленым ленком все это бы скушал. Но, видно, я скучаю по дому.

Впереди показался небольшой, но глубокий плес. Я забрел в воду, начал рыбачить. Крупная вращавшаяся блесна при выходе из воды весело звенела, солнечные блики плясали на довольно урчавшем перекате. От всего веяло миром и теплом.

Вдруг краем глаза я заметил какое-то движение на противоположном берегу, повернул голову и увидел метрах в трехстах выше по течению медведя, стоявшего на границе галечного берега и леса. Не отрывая от него взгляда, я медленно вышел из воды на берег. «Интересно, успею добежать до зимовья, если он решит переплыть реку», - подумал я. А медведь, как будто подслушав мои мысли, не спеша, направился в мою сторону. Хотелось кинуться со всех ног к зимовью, но я знал, что убегать нельзя. Тогда я громко запел: «Выйду на улицу, гляну на село, девки гуляют и мне весело!» и при этом размахивал спиннингом над головой и медленно шел в сторону зимовья. Косолапый сначала остановился, потом развернулся и стал медленно уходить в тайгу. У самой кромки леса он приподнялся на задние лапы, еще раз посмотрел в мою сторону, опустился на четвереньки и исчез среди деревьев. Я выдохнул. Без ружья больше ходить не буду.

Шестнадцатого сентября были готовы потолочные балки. Надо было идти в лес на заготовку жердей для потолка. Но сначала я отправился на разведку поискать мох для крыши.

Прошло больше месяца моего пребывания в тайге. За все это время я ни разу не заходил дальше, чем двести метров вглубь окружающего полянку леса. Памятуя о недавней встрече с хозяином тайги, я прихватил ружье и решил углубиться в тайгу на пару километров.

Вступив в лес без бензопилы, я увидел, как много я ему навредил: верхушки спиленных деревьев валялись где попало. Придется все это перепилить на дрова. Все равно нужно заготавливать дрова на зиму, а эти сырые за милую душу сгорят за компанию с сухими.

Осторожно двигаясь вдоль распадка, я очутился под сплошным зеленым сводом крон старых елей. В этот момент я забыл о хозяйственных заботах и стал только охотником. Осторожно крался от дерева к дереву, следил, чтобы все время быть скрытым за могучими стволами, чтобы под ногами вдруг не хрустнула ветка. Так добрался до ручья. Перейдя его, попал в небольшую сухую долинку, покрытую сухой травой и редким кустарником. По всему здесь должны были водиться зайцы.

Выпорхнула сойка. То, что это сойка, догадаться было легко по общей рыжеватой окраске, ярко-голубым и черным полоскам на плечах, черным усам и заметному широкому хохолку.

Я медленно и осторожно пробирался между кустов, обращая при этом особое внимание на многочисленные коряги.

Заяц, выскочивший почти из-под ног, заставил меня вздрогнуть от неожиданности, но через мгновение его уши были уже на мушке. Звук выстрела в первобытной тайге казался оглушительным. Заяц упал, но еще секунд пять продолжал дергать задними лапами. Ну вот, я и окропил эту землю первой кровью. Прости меня, Господи, не ради потехи, токмо пищи для.

Пройдя вверх по распадку примерно с километр, я развернулся и свободно, пренебрегая осторожностью и не обходя сухие ветки, с треском ломавшиеся у меня под ногами, зашагал обратно. Вдруг я увидел нечто похожее на тропу, а еще через несколько метров заметил лосинный помет, что меня очень обрадовало.

Вечером у костра, помешивая бурлящее варево деревянной ложкой, я впервые за это время очень остро почувствовал тоску по дому. Вот прожил вместе с Любашей двадцать пять лет, а целый месяц как будто и не скучал о ней. Я посмотрел в сторону, где за сотни верст находился мой дом. Мне вдруг захотелось угостить ее зайчатиной, посидеть рядом, сказать что-нибудь или хотя бы просто увидеть. Сердце мое сжалось, к горлу подкатил ком. Почти не слыша своего голоса, я запел:

«Что так сердце, что так сердце растревожено?

Словно ветром тронуло струну.

О любви немало песен сложено,

Я спою тебе, спою еще одну».

В этот вечер, взволнованный думами о доме, я еще долго не мог уснуть.

Глава 3

Через одиннадцать дней я закончил строительство дома и теперь, вдыхая запах свежих бревен, с удовольствием оглядывал свое новое жилище. Прямо напротив дверей установил буржуйку, обложив ее с трех сторон камнями, принесенными с берега. Слева от печки высокие нары, за ними в углу стол. Справа от входа на стене семь полок, а за ними возле печи - бидон для воды. Прямо над ним маленькое окно.

Наверное, вот также любовались своим первым домом мой прадед и дед по материнской линии, когда пришли из России на дикие берега Онона. Были они казаками, поэтому главным условием для устройства новой жизни было наличие просторных лугов или степи. Деда моего Трофима женили на гуранке, взяв с невестой богатое приданое лошадьми и баранами. Они обосновались в деревне Чирон Шилкинского района. Дед был работящий, но неуживчивый, за что получил прозвище «Ерошка». Ни войны, ни революции не помешали им народить троих девок, построить большой дом с широким двором и развести целую отару баранов. Однако, работящих тогда власть не жаловала, и деда в 1931-м году как злостного кулака, не желавшего жить в нищете, расстреляли за околицей родной деревни. Его семье сказали, что дед осужден на десять лет без права переписки. Его жена Зоя, моя бабушка, осталась с тремя девочками на руках без дома, земли и работы. Помню, баба Зоя сильно ругалась и плевала на телевизор, когда шел фильм «Поднятая целина». Мы ее не понимали, отец сердился.

Еще день ушел на ревизию и раскладку скарба по местам. На нижнюю полку пошли свечи, спички и газовая зажигалка с баллончиком, на следующую - боеприпасы. Третью заняли рыболовные снасти, батарейки к фонарикам, компас и часть пачек с чаем. На четвертой я расставил посуду и продукты, на пятой - туалетные принадлежности и часть продуктов. На шестой, самой удобной - две коробки с лекарствами, бинтами, перцовыми пластырями, мазями. На верхнюю я сложил белье. Под полки, на земляной пол составил двадцать банок со сгущенным молоком и сорок шесть консервных банок с тушенкой. Еще тридцать шесть банок тушенки были расставлены по углам под нарами и столом. В головах, на стене повесил два фонарика и оружие. Под потолком, в проволочных петлях - спиннинг, а в капроновых сетках - лук и чеснок. Под нарами, на жердях, накрытых куском брезента, спрятал бумажные мешки с гречневой и рисовой крупой и два бумажных мешка с сухарями. Туда же составил всю обувь. Под стол пошел куль с мукой. На столе, вдоль стен примостились десять бутылок с растительным маслом и электронные часы. Святое - армейскую фляжку со спиртом и бутылку «Джонни Уокера» - поставил в самом укромном углу.

Снаружи на стены избушки я развесил капканы, проволоку для петель на зайцев, три петли из тонких стальных тросов на крупного зверя и веревки. Охотничьи лыжи и две лопаты поставил возле входа. Весь плотницкий инструмент сложил в ящик у стены. Там же составил все пустые ящики и бочку с бензином. Лодку уложил обратно в мешок и отправил под крышу. В трех метрах от двери устроил площадку для дров, где в самой толстой чурке торчал топор.

Избушка моя стояла, приткнувшись дальним, левым от входа углом к подковообразному скальному выступу, поросшему кустами. Он закрывал ее от посторонних взглядов с верхней части реки. Недалеко от правого дальнего угла росла старая ель в окружении двух невысоких сестриц. Этот лесок скрывал избушку с нижней части реки. Перед входом была почти ровная поляна размером примерно двадцать на двадцать метров, а за ней начиналась тайга, немного прореженная мной на ближних подступах к зимовью.

Вот так было устроено мое нехитрое хозяйство.

В ближайшие мои планы входило чередовать рыбалку и охоту с заготовкой дров на зиму. Простая и ясная цель.

Между тем, в птичьем пении давно исчезли радостные мелодии лета, и даже комары совсем пропали. Вечерами и поутру становилось все холоднее. В это время появлялись хлопья холодного белого тумана, которые расползались во все стороны пока, наконец, не наполняли все распадки. Листья деревьев и кустов стали желтыми и красными. И когда ветер начинал дуть сильнее, он срывал их с ветвей и уносил с собой. Солнце почти не грело, все чаще и дольше прячась за серые тучи. Холодная мгла покрывала землю, и по нескольку дней подряд шли дожди. Лишь на короткое время становилось ясно, а затем опять наступали пасмурные, мглистые дни с дождем и ветром. На охоту приходилось надевать теплую, непромокаемую одежду.

Строительство из жердей изгороди с узким проходом посредине в прямом смысле нельзя было назвать охотой. Я строил их в тех местах, где обнаруживал звериные тропы, и надеялся с наступлением холодов поставить петли на сохатого. Первая изгородь находилась в полутора километрах от зимовья и перегораживала узкую часть небольшого распадка, лежавшего между двух крутых горушек. Вторую, длинной метров сорок, я построил на тропе, которую нашел в первую свою охоту, она находилась всего метрах в шестистах от зимовья.

В моем лесу было довольно много рябчиков, косачей и глухарей. Легче всего было добыть рябчиков, которые не улетали далеко и всегда подставлялись под выстрел.

На вращавшиеся блесны с лепестками первого и второго номера исключительно хорошо ловился хариус. На более крупные приманки на плесе я поймал два приличных ленка и небольшого тайменя. Поняв, что рыба начала скатываться вниз в зимовальные ямы, я поставил на плесе сеть. И запас малосольной рыбы стал прирастать каждый день.

В общем, голодным я не был, потому что ехал сюда не голодать, а испытать себя одиночеством и тяжелым трудом. Трудиться приходилось много и каждый день. Дрова заготавливались медленно и тяжело. Сваливая бензопилой сухостой, я распиливал его на небольшие бревна, и по два относил к зимовью. Вечером все распиливал на чурки. КПД был низок, поэтому я решил, что буду оставлять чурки там, где напилю, а зимой изготовлю сани и буду их возить, разнообразя этим занятием скучное зимнее время. Остатки деревьев, сваленных при строительстве зимовья, я все же перепилил на дрова и стаскал на свою поляну. Ветки сложил в восемь больших куч. Их я планировал использовать как двора на следующее лето, а пока под этими кучами смогут найти убежище мыши, за которыми в свое время придет соболь, а уж его попробую поймать я.

Однажды возле своих веток я увидел сыча мохноногого. Этот серовато-бурый с белыми пестринами лесной разбойник раздирал желтым клювом какого-то грызуна. Увидев меня, он тут же улетел, прихватив добычу.

Вечерами на меня нападали воспоминания. В этой тайге из глубин памяти всплывало то, о чем я, казалось, давно и навсегда забыл. Один раз я закрыл глаза и передо мной возник остров, где отец косил сено на корм нашей пегой корове. Картинка ожила, и я увидел себя, сидящего на носу лодки, отца с веслом напротив, а за его спиной, на корме, нашу собаку. Отец ловко работает веслом, и ветка (маленькая лодка) быстро несется по зеркальной глади. Капли летят с весла после каждого гребка то с одной, то с другой стороны лодки. А некоторые долетают до моих ног, и я инстинктивно поджимаю их под себя. Подплывая к острову, спугнули чирка, и он с шумом солидной птицы неожиданно вылетел из затопленного куста. Вот отец кладет весло поперек лодки, и она, проплыв по инерции несколько метров, утыкается в обрывистый берег. Запустив весло в воду, отец ловко приподнимает затопленный шнур, одним концом привязанный за корягу. На другом конце шнура сеть с берестяными наплавами. Положив весло обратно в лодку, отец, перебирая сеть, стал двигаться вдоль нее, приподнимая над водой и обирая зацепившийся мусор. Вдруг из воды показывается изрядно запутавшаяся в крупной ячее пятнистая рыбина. «Это щука. Из нее мама готовит котлеты, а бабушка фарширует ее по праздникам. Помнишь, когда елку наряжали, ты ел рыбку и нашел в ней нитку?», - говорит отец и ловко снимает с зубов и жабр тонкие нити. Щука плюхается прямо к моим ногам. Потом было два огромных, полосатых горбача и еще одна щука. Окуни были живые, они как-то лениво открывали рот и иногда изгибались на дне лодки. «Это окунь. Когда будешь брать их в руки, будь осторожен - они колючие. Если уколешься, рука долго болеть будет. Сейчас приплывем на покос, разведем с тобой костер и поджарим их на костре. Договорились?» Я был на седьмом небе от счастья. Сеть закончилась, и отец, зажав в зубах конец шнура, с силой выгреб от берега, выровняв ее положение в воде. Сеть исчезла в темной воде, отец опять положил весло и закурил папиросу. Между тем, лодку медленно несет течением вдоль берега. Берег обрывистый, в воду свисают длинные оголенные корни деревьев. Местами в реке лежат целые стволы, в ветках которых тихонько журчит вода. В зеленой траве, по кромке обрыва, виднеются синие и белые цветы, а воздух наполнен удивительно приятными звуками летнего дня. В конце острова, где протока соединяется с основным руслом, отец поддевает веслом еще один шнур. Сеть стоит на течении. Отцу пришлось одновременно выпутывать из сети рыбу и держать лодку. После проверки этой сети у моих ног на брюхе лежала большая рыбина с темно-серой спиной и глазами стального цвета. Рта у рыбы не было. Я спрашиваю отца, как же она ест. Тогда он поднимает рыбину и показывает ее с живота. Рот был, он постоянно открывался, как будто рыбина что-то говорила. Еще были усы и большие плавники, похожие на крылья. «Это хатыс. Мама испечет из него вкусный пирог, - говорит отец. - Ты же любишь пироги?»

Потом мы плыли вдоль другого берега. Доплыв до канавы, соединявшей реку с небольшим озерцом, пристали к берегу. Отец вытащил лодку на берег, рыбу сложил в мешок, и мы пошли по прямой, как натянутая нить, тропе и вскоре вышли на поляну к шалашу. Отец предложил забраться в него и отдохнуть. Долго меня уговаривать не пришлось, через минуту я уже спал на душистом сене с чувством удивительной защищенности, которое внушало присутствие отца, отбивавшего на чурке косу.

Проснулся я от стука, но он не был похож на стук из сна. Стучало что-то снаружи. Я сунул ноги в кроссовки, накинул куртку и вышел в ночь. Луна медленно перекатывалась над далекими лесами, а ее серебряный свет заливал все вокруг. Я стоял неподвижно, слушал тишину и заворожено смотрел на неповторимо красивую мозаику света и черных теней. Показалось. Скорее всего, это была обычная возня мышей или удары птиц клювом о стену зимовья. И я вернулся в тепло своего убежища.

Глава 4

Утром меня приветствовал легкий морозец, который пронизывал все тело и неприятно щипал и жег кожу. Пропитанная водой земля затвердела, как моя мозолистая ладонь, а ветки деревьев покрылись искрящимся инеем. Зима предупреждала о своем близком приходе. По заведенному порядку каждое утро я спускался к реке за водой. У края площадки меня что-то остановило. Я оглянулся. Что-то неуловимо изменилось на другом берегу. Но что? И тут взгляд выхватил среди зеленых, серых и бурых цветов пятно белого цвета.

На самой высокой сосне, одиноко стоявшей среди низкорослых лиственниц, примерно в трехстах метрах от берега висело что-то похожее на парашют. Бинокля у меня не было, поэтому разглядеть, что там висело, я не мог. Если это человек, в смысле шпион, - тут я даже рассмеялся, - то сам придет к зимовью. А если спутник там или еще что-то, то осмотрю потом, когда замерзнет река. Спешить было некуда, но ствол теперь лучше держать всегда под рукой.

В этот день я снял с реки сеть, закончив заготовку рыбы. Тогда же исчез мой друг Сить. Хотелось верить, что он залег в спячку в своей уютной хатке, а не погиб в когтях хищной птицы.

Однажды к утру пошел снег. Всюду стояла тягостная тишина, как будто предвещала что-то страшное. Среди этой тишины со свинцово-серого неба все гуще и гуще одна за другой начали падать снежинки, пока, наконец, белый занавес не скрыл ближайшие деревья. Поднялся ветер и яростно закружил снег, беспомощно метавшийся над тайгой. Ветер проникал в лес и бешено бился о стены зимовья. Всюду слышался свист и гул, сливавшиеся в одну дикую песню. Буран продолжался два дня. Ветер бушевал в тайге так, будто своим натиском хотел уничтожить все живое. Но в моем зимовье было тепло и сухо. Впрочем, и лесные обитатели тоже прятались в своих укрытиях и не очень-то боялись ненастья.

Под завывание ветра я решил написать историю своей жизни и взялся за карандаш.

Снежный вихрь неистово носился над краем. Под его бешеным натиском качались даже столетние ели-великаны. К шуму ветра примешивался треск ломавшихся сухих ветвей, иногда раздавался оглушительный звук падавших стволов. В местах, защищенных от ветра, снег накапливался в большие сугробы. В мглистых сумерках он превращался в белесую пелену, где терялась граница между небом и землей, между светом и тьмой. Нельзя было даже думать об охоте или заготовке дров.

На третий день буран утих. Прекратился сильный ветер, а с ним и шум деревьев. Перестал падать снег, тучи исчезли, и небосвод засветился ярким холодным светом. Я выбрался из зимовья и стал осматриваться. Все вокруг было занесено снегом. Исчезли все неровности. Река почти сомкнула льдом берега, и вид всего русла изменился. Склоны и овраги также приобрели иной облик; все небольшие камни и коряги исчезли под снежными сугробами.

После плотного завтрака я решил сходить на охоту. Перекинул через плечо две петли из тросов, взял свое любимое оружие и встал на лыжи. Первые сотни шагов дались с трудом, мышцы не хотели вспоминать, как я делал это много лет назад. С севера дул легкий ветерок, небо было ясным, лишь где-то на горизонте вырастала пелена серых туч. Я медленно спускался по склону оврага к построенной изгороди. Извивавшаяся долина оврага, белая, однообразная, печальная и немая, тянулась в бесконечную даль.

Следов нигде не было видно. Тайга казалась пустой и безжизненной. А что, собственно, я хотел увидеть? Следы медведя? Так он залег, в лесу наступило беззаконье. Закон тайга, прокурор медведь. Закон весь белый стоит, а прокурор спать завалился и ничего его не интересует. В лесу без медведя, настоящего хозяина тайги, скучно. А ведь он спит где-то рядом, тайга ведь строго поделена между взрослыми медведями и не один ее участок не остается без хозяина. Я не видел следов на этой стороне реки, потому что пока строил зимовье, не отходил от него далеко, а сам хозяин не очень любит показываться на глаза. Уверен, что, кроме медведя, которого я видел на той стороне, все это время за мной внимательно наблюдал, оценивая степень моей опасности, и другой, живущий на этом берегу. Когда я уйду отсюда, он обязательно придет к зимовью, все проверит, обнюхает. Если что-то не понравится, сломает, а понравится - съест. Такой уж у них, медведей, характер.

Добравшись до изгороди, я тщательно натер о дерево трос, потом привязал к громадной лесине один его конец и насторожил петлю в расчете на лося. Немного постоял, осматривая свою работу, и направился к другой загородке.

Я шел вдоль распадка вверх, любовался непорочной белизной снега и похожими на игрушечные еловыми шишками. Иногда останавливался и прислушивался, не раздастся ли какой-нибудь звук. Но лес оставался немым.

Через два часа в узком проходе изгороди была поставлена и вторая петля. Пока я занимался петлями, небо опять затянулось, ветер усилился. Нужно было быстрее возвращаться. Сумрак начинал медленно охватывать лес, но я знал, что вернусь до темноты и начинающейся метели.

Очередная непогода заперла меня в зимовье на двое суток. Благополучно переждав ее, я сходил и проверил петли. Присыпанная снегом борозда в снегу, оставленная в прошлый раз моими лыжами, была хорошо заметна. Через месяц тут будет настоящая лыжня. Назову ее «дорога жизни».

Хорошо в лесу. Чисто. В лучах яркого солнца воздух вокруг вспыхивает миллионами крошечных снежинок-бриллиантов, слетающих с деревьев от порывов ветра. Где-то поскрипывает дерево.

Ни в первой, ни во второй петлях добычи не оказалось. Зато я видел в распадке много свежих заячьих следов. Следы были беспорядочные, явных троп зайцы пока не натоптали. Возвращаясь обратно, возле самой поляны подстрелил рябчика и еще трех видел. В кронах деревьев были видны следы присутствия белок. В лесу стало веселее.

Вечером я занялся изготовлением петель на зайцев. От проволоки, называвшейся у авиаторов контровкой, отрубил куски длиной полтора метра, на одном конце сделал ушко, тщательно заделав концы, в ушко просунул другой конец и свернул готовую петлю в кольцо диаметром двадцать сантиметров. Пятнадцать таких колец шнурком привязал к патронташу. На патронташ же навязал пятнадцать красных капроновых шнурка.

Весь следующий день я посвятил переноске из леса заготовленных дров. Вскорости нужно было приступать к изготовлению саней, тем более, что подходящую древесину я уже подготовил. Дрова таскал на спине связками по три-четыре чурки. Вечером устроил баню, а потом чистый, сытый и довольный сел за дневник.

Глава 5

В лосинных петлях опять было пусто. В окрестностях я еще ни разу не видел следов оленей или лосей. Либо они куда-то ушли, либо попрятались в каких-то одним им ведомых местах.

Я брел по самому дну распадка и устанавливал свои петли. Настоящих троп еще не было, поэтому ставил там, где заяц пробежал дважды по своему следу, или там, где он мог пробежать. Чтобы попавшихся зайцев кто-нибудь не съел, петлю я привязывал к макушке гибкого небольшого деревца, наклонял его к земле и ветками привязывал к кустам. Секрет прост: когда в настроенную таким образом петлю попадает заяц и начинает метаться в ней, деревце распрямляется и поднимает добычу высоко над землей. И заяц цел, и искать легко. Чтобы найти пустую петлю, я привязывал над ней кусочки красного шнура.

Мой путь часто преграждали заносы, в которых увязали даже широкие охотничьи лыжи. Один раз я запнулся о большое дерево, покрытое снегом. Упал лицом в снег. Это было мне уроком. Травмпункта по близости нет.

К вечеру поставил все петли и повернул к зимовью. Когда до избушки оставалось метров четыреста, я неожиданно увидел перед собой лису. Я остановился за высокой елью и стал следить за ней. Палец уже лежал на курке, пуля в верхнем стволе с нетерпением ждала возможности найти свою жертву. Лиса медленно пробиралась по снегу, волоча за собой хвост как ненужную тяжесть, мешавшую ходьбе. Временами она останавливалась, как будто принюхивалась, нет ли чего-нибудь съестного. Мне показалось, что она идет именно к зимовью. Всюду был только снег, ветер гнал лишь чистый морозный воздух, который не приносил запаха желанной добычи. Видимо, у лисы тоже была неудачная охота. Она медленно двинулась параллельно моему маршруту, перелезла через низкий кустарник, прошла под ветками низкой ели и шаг за шагом подходила к месту, где я мог видеть ее уже отчетливо. Лиса двигалась тихо, как тень, я старался быть еще тише. Но все же она меня учуяла, резко повернулась, прыгнула в сторону и хотела исчезнуть за деревом. Однако быстро бежать она не могла. Она сделала прыжок, потом другой, и в этот момент я нажал на курок. Лиса метнулась в сторону и исчезла. Я промахнулся.

Мне определенно не везло. Может, леший на меня обиделся за что-то? Я громко сказал вслух:

- Леший! Я знаю, что ты самый главный из всех лесных духов. Знаю, что ты самый добрый. Помоги мне добыть мяса. Много мне не нужно, только на еду. И вы, помощники лешего, добрые духи, соблюдающие порядок в этом лесу, помогите тоже!

Прокричал и сам испугался - вдруг духи на самом деле есть. Не успел я об этом подумать, как между двумя елями увидел силуэт мужика в кепке, куртке и галифе. Быстро отвел от него взгляд, огляделся вокруг и снова посмотрел в ту сторону. Но теперь там стояло обыкновенное сухое дерево. Господи, и померещится же!

День за днем я ходил на охоту, носил к зимовью дрова и мастерил маленькие нарты. На следующий день был, как говаривал наш замполит, светлый праздник - седьмое ноября. Я уже три месяца жил в тайге, оставалось всего ничего - три раза по столько же. Физически я окреп, но отсутствие собеседника сказывалось на моем настроении. И я до сих пор не добыл «настоящего» мяса.

Иногда, возвращаясь с охоты с пустыми руками, печальный и промерзший, я думал, что, наверное, все же какой-то злой дух этих мест прогоняет зверей из распадка. Для чего был нужен прошлый охотничий опыт, если я не могу добыть обыкновенного оленя. Казалось, я делал все, что в моих силах, но результата нет. Нужно обязательно его задобрить и угостить. Ясно, что просить надо лешего, живущего, по слухам, в лесной чащобе. Только он умеет обернуться в человека, дерево или медведя. Иногда он кричит и пугает людей, но меня он пока не пугал. Леший - звериный пастух, ему подчиняются все звери в лесу. Он охраняет лес и лесных зверей. Хотя надежнее было бы попросить местного духа, а не русского.

И вот как-то вечером вышел я из зимовья, положил на чурку сухарик, вареное крылышко рябчика, плеснул на снег несколько капель спирта и прошептал:

- Байанай, ты начальник над всеми деревьями и зверями! Я обещаю, что больше без твоего разрешения в лес заходить не буду. Прошу тебя, не морочь голову сохатым, не сбивай их с тропы с петлями.

Входя в зимовье, я услышал, как в лесу кто-то прокричал.

Прошло одиннадцать дней. Я в очередной раз пошел по своему охотничьему маршруту от петли к петле, проверяя и поправляя их. Ни в одной не было добычи. Я был растерян, недоволен и чувствовал себя несчастным. Столько труда и усилий было затрачено на строительство изгородей, сколько надежд на них возлагалось, и все оказалось напрасно. Я решил дойти по распадку до самой реки и по берегу вернуться в зимовье. Идти вниз было легко, и я даже отвлекся от невеселых мыслей. День был пасмурный, но без снегопада. Чем ближе я подходил к реке, тем больше расширялась панорама противоположного берега.

И вдруг на том берегу я увидел сохатого. Я замер. Это был взрослый сохатый, сильный, тяжелый, стройный и гибкий, словом, самое красивое и быстрое животное в этом лесу. Его гордо поднятая голова на сильной шее с длинной гривой была украшена великолепными рогами, кверху расширявшимися в виде лопат. Они венчали его голову как царская корона.

Меня скрывал густой куст. Я опустится на одно колено и прицелится. Было далековато. Ну, почему я взял калибр пять и шесть, а не семь шестьдесят два! Мал калибр, пока буду перезаряжать дробовой патрон на жакан, лось уйдет. Дробь во втором стволе не в счет. Задержав дыхание, я плавно нажал на курок. Бык мотнул головой, не отрывая задних ног от земли, передними сделал шаг вправо и как бы присел. Потом мощно оттолкнулся и побежал через реку в мою сторону. Я уже перезаряжал ружье, вставляя дрожащими пальцами пулевой патрон и снова целясь в грудь набиравшего скорость зверя. Теперь я выстрелил сначала пулей из нарезного ствола, потом жаканом. Бык, похоже, не заметив меня, пробежал в каких-нибудь двадцати метрах и скрылся в ельнике. Я успокоился, перезарядил ружье и вышел на его след. Крови я не увидел, но почему-то был уверен, что и на этот раз не промахнулся. Может, от отчаяния, а может, для успокоения решил идти по следам столько, сколько позволит светлое время.

Увидел я его сразу, как только вошел в ельник. Бык стоял чуть боком ко мне, метрах в восьмидесяти. Держа ружье наизготовку, я медленно шел прямо на него. Через десять шагов опять опустился на одно колено, прицелился выше центра его бока и выстрелил. Я видел, что опять попал, но бык медленно пошел дальше. Я выстрелил еще раз, но он как ни в чем не бывало шел вперед. Я ступал за ним. Так мы прошли метров триста. Вдруг бык качнулся и присел на задние ноги. Не доходя до него несколько метров, я еще раз поднял ружье и выстрелил ему в голову пулей двадцатого калибра…

Мне предстоял тяжелый труд по разделке туши и переноске мяса, поэтому я быстрым шагом направился в зимовье. Сложив в рюкзак веревку, топор, котелок, сухари, соль, фонарь и сухие лучины, вернулся в распадок. Разложив неподалеку от туши костер, я утоптал вокруг снег и принялся за работу.

Свежевать сохатого мне приходилось и раньше, но никогда одному. До чего же он был тяжел! Чтобы задрать его ногу, пришлось привязать к ней веревку, перекинуть веревку через ветку ближайшего дерева и тянуть. Добившись нужного положения ноги, привязать другой конец к стволу и работать дальше. Рубить мясо пришлось на куски не больше тридцати килограмм, иначе я их просто не унес бы.

На разделку туши при свете костра с перерывами на ужин и отдых ушло четыре часа. Чтобы мясо не смерзлось, я уложил его в снег, укрыл лапником и засыпал снегом. Затем взвалил на плечи рюкзак с самыми вкусными кусками и, еле-еле передвигая ноги, побрел домой.

На следующий день рядом со спрятанным мясом я обнаружил лисьи следы. Наверное, возле потрохов побывала моя старая знакомая, счастливо избежавшая пули.

Целый день я перетаскивал мясо, которого теперь у меня было в достатке. На другой день я пошел затягивать установленные в загородках петли. К моей радости, они были пусты. На обратном пути я думал о том, как странно устроен человек. Еще недавно я чуть не плакал, глядя на пустые ловушки, а теперь был рад этому безмерно.

Вечером, сытый и довольный, я снова взял в руки карандаш.

Глава 6

Убедившись, что река покрылась крепким льдом, я решил сходить к высокой сосне, на противоположный берег, где однажды увидел парашют. Правда, сразу после бури он исчез, но была надежда, что его просто снесло с кроны ветром.

Я впервые шел по этому берегу, отмечая про себя его недостатки и достоинства. Дойдя до сосны, я обнаружил, что это был метеорологический зонд. Оболочка была разорвана и не представляла интереса, по крайней мере, в настоящее время. Осмотрев контейнер - пластиковую коробку, в которой находилась какая-то электронная аппаратура, повертев его минуту в руках, решил, что и он мне не к чему. Я забрал только длинные капроновые стропы. Прочная вещь всегда пригодится.

Мой утес с того берега смотрелся великолепно. Любой человек, соберись он ставить зимовье, срубил бы его именно там. Я стал разглядывать сторону склона, на которой еще ни разу не был. Старые, разрушенные скалы, которые разделяли два склона, поднимались в небо голыми макушками. Серые, печальные и мертвые в унылом молчании стояли они меж елей, как притихшие, окаменевшие свидетели исчезнувших в глубоком и бесконечном море забвения веков. Раньше, для того чтобы попасть на тот склон от зимовья, мне нужно было, пусть не очень высоко, но подниматься на эти крутые горы. Но теперь, когда река замерзла, было достаточно обойти утес по льду.

Возвращаясь к зимовью, я заметил стайку куропаток, перелетавших с места на место и скрывшихся в прибрежных кустах, как раз на том месте, где я стрелял в сохатого. Я решил подстрелить парочку и быстрым шагом направился вслед за ними. Но куропаток я не нашел, зато набрел на след росомахи. Росомаха - санитар леса, поэтому она и оказалась рядом с останками лося. И лисичку мою, наверное, отогнала она, ведь росомаха намного превосходит лису в ловкости и хитрости.

Теперь я ходил на охоту не ради добычи, мне было интересно наблюдать за тайгой и ее обитателями. В полной тишине я спокойно бродил на лыжах между елями, заботливо укрытыми снежными шапками. Это только кажется, что тайга зимой вымирает, но стоит внимательно приглядеться и почти всюду можно заметить жизнь. Вот справа мелькнула тень, это черный дятел перелетел с одного дерева на другое. Он резко повернул свою массивную голову с ярко-красной шапкой и уставился на меня своими черно-желтыми глазами. Этот дятел называется желна́. Нетерпеливо потоптавшись серыми лапками, покачав мощным клювом, недовольно, громко и гортанно прокричал «фрю-фрю-фрю» и, расправив полуметровые крылья, он перелетел на следующее дерево. Возле этого дерева на снегу много мелкого мусора, значит, на нем часто бывает белка. В нескольких метрах замечаю над землей шарообразное строение. Это гайно - беличье убежище, устланное внутри мхом, лишайниками и пухом птиц. В этом уютном домике белка отдыхает и выводит бельчат.

Ноги сами несут по лесу, ни усталости тебе, ни печальных мыслей. Зеленый цвет зимой не в диковинку не только в кронах деревьев. У самой земли на пне лишайник тоже зеленый, как будто и не зима вовсе. Хорошо в лесу! Вдруг слышу: «Кле-кле-кле!». Ищу глазами нарушителя тишины. Вон он, серовато-малиновая окраска, на темных крыльях две белые полосы. Это клест, который зимует тут, наверное, потому что нынче хороший урожай семян ели. Иначе летал бы сейчас где-нибудь в Саянах.

Проходив так почти полдня, я вернулся к зимовью и сразу захотел есть.

Растопив печь, нарезал большими кусками мясо, сложил его на старую чугунную сковороду, найденную перед экспедицией в гараже, налил немного речной водички и поставил на буржуйку. Пока готовилось мясо, завел тесто из муки, соли и воды. Накатал из теста тонкие лепешки и испек их прямо на печи. Двадцать минут, и ужин готов.

Наступила оттепель, я решил сходить вниз по реке посмотреть, что там. Сложил в рюкзак топорик, сухари, отварное мясо на два дня, котелок, чай, банку сгущенки, аптечку, фонарик, сухие портянки, свитер и спички. К рюкзаку приторочил оленью шкуру и спальный мешок.

По берегам рек жизнь всегда веселее, чем в глубокой тайге. Прибрежные кусты дают надежный приют зайцам, а высокие каменные берега - горностаям и соболям. Лось и олень также предпочитают прокладывать свои тропы вдоль рек и ручьев. А уж волки, те и подавно живут в чистом пространстве. Прятаться днем по зарослям кустов и в завалах под крутыми берегами им тоже удобней, а в тайге рыхлый и глубокий снег мешает их охоте.

Через три часа бодрой ходьбы мне показалось, что вдали мелькнул какой-то зверь, но разглядеть что-либо за долю секунды было невозможно. Был кто-то или нет, можно было понять только по оставленному следу. Увидев на снегу свежие следы, я сначала подумал о собаке и даже начал искать глазами следы от лыж. И вдруг понял - волки! Их было несколько, хоть и бежали они, как всегда, трусцой друг за другом, ставя лапы, точно след в след. Возможно, я спугнул их с дневной лежки, но проверять догадку желания не было. Я взял «Север» на всякий случай в руку. Удивительно, что они вообще тут делают. Они, конечно, бродяги, но зимой волки в основном там, где люди, скот и открытые пространства. Следов оленей я еще не встречал, а прокормиться куропатками, тетеревами и зайцами стае было бы трудно. Я отношусь к волкам с уважением. Считается, что волки психически высоко развиты. Пары их верны друг другу до самой смерти. Если волчица погибает, то оставшийся в живых волк не создает новую семью, он присоединяется к другой семье и принимает участие в воспитании и выкармливании чужих волчат в качестве дядюшки.

Через некоторое время я набрел на следы волчьей трапезы. Кровь, моча, куски шерсти и больше ничего. На наледи, где, судя по шерсти, нашел свой конец северный олень, не осталось даже копыт и рогов.

Я подошел к повороту реки. «Ка-а! Ка-а!» послышалось над тайгой, потом громкий шум крыльев, и со снега взлетел черный ворон. Птица уселась на сухое дерево и замерла в ожидании, пока я не удалюсь подальше. «Крук-кркук!» донеслось мне в след, и ворон полетел туда, откуда до этого взлетел. Я поежился - не накаркал бы чего.

Быстро смеркалось, нужно было искать подходящее для ночлега место, как говорится, и кров, и дом. Вскоре оно было найдено. Это был небольшой, всего полметра глубиной грот, образовавшийся в обрывистом берегу. Рядом с гротом из-под снежного сугроба торчали сухие деревья и палки, принесенные сюда, очевидно, весенним потоком. Перед входом в грот я утоптал снег и натаскал дров, чтобы хватило до рассвета. Темнело. Перекусив и немного посидев у огня, я решил лечь спать. Передвинув костер поближе к гроту, уставший от длинного перехода, я закрыл глаза, и память перенесла меня то ли во сне, то ли в полузабытьи в весну семьдесят пятого года.

В тот год мы охотились с отцом неподалеку от озера Дюке. Вокруг километров на сто пятьдесят ни одного поселка. Тайга. Единственный признак цивилизации - вертолеты, изредка пролетавшие над горизонтом, вдоль строившейся ветки газопровода. Приехали мы тогда ловить знаменитых кобяйских карасей. Рыбалкой это назвать было трудно, скорее, скоростная заготовка рыбы. Одну единственную двадцатипятиметровую сеть опустили в воду между оторвавшимся от дна льдом и залитым водой кочкарником. Через полчаса набили два мешка карасями. Пока завязывали, укладывали мешки между кочек и укрывали мокрым мхом, в сеть еще попала рыба. Уложили еще два мешка. Одну сеть поставили в речку до утра на чебака, толстого, жирного обитателя таежных рек.

Однажды, дело было к вечеру. Сварили мы уху по-якутски, съели ее с удовольствием и, чтобы себя чем-то занять, решили поохотиться на уток. Небольшое озеро размером с футбольное поле, возле которого располагался наш лагерь, блестело в лучах заходящего солнца, как зеркало. Стоял полный штиль, какой часто бывает перед сменой дня и ночи. Время было такое, когда дневные обитатели тайги уже прячутся в свои норы и гнезда, а ночных обитателей еще пугает почти дневной свет. Относительно светло было почти всю ночь, но наступало время, когда серая мгла белых ночей становилась густой, как туман.

Основная утка уже прошла. Летали небольшие стайки селезней, довольных, что освободились от опеки ревнивых уток, уже сидевших на гнездах.

И вот сижу я в скрадке, постреливаю. Слышу, из-за моей спины заходит на посадку стая уток. Отец крикнул: «Не стреляй! Мородок!» Но я бы и сам не стал стрелять. Такое трепетное отношение к этой птице в нашей семье сложилось из-за того, что когда-то она якобы спасла мне жизнь. Легенда гласила, что года в три я серьезно заболел, ничего не ел, в общем, положение было отчаянное. Однажды бабушка сварила бульон из этой небольшой уточки, а так как птица эта жирная, то бульон был очень питательным и буквально поднял меня на ноги. С тех пор отец перестал стрелять мородков, а когда мы подросли, и нам запретил. Но, думаю, дело не в этом. В старые добрые времена чирка-клоктуна (так он официально называется) было очень много. Но эта красивейшая птица, к своему несчастью, улетала зимовать в Китай. Мало того, любила жить на рисовых полях. В результате попала под жернова культурной революции, была признана вредителем рисовых полей и, как и воробей, была почти полностью уничтожена.

На озерце повеселело! Клоктуны устроили настоящий концерт. Утка - очень веселая, говорливая и подвижная птица. Мы просто залюбовались их возней на мелководье. Но в разгар их веселья раздался глухой грохот, утки сорвались с места и умчались прочь. Нам тоже пришлось вылезти из скрадков, потому что следом за грохотом со дна поднялся лед, превративший озеро в каток.

Заварили чай, сидим, беседуем. Слышу, лай. Откуда в тайге взяться собаке? Прислушались - точно лай. Встал я, взял ружьишко и отошел от костра метров десять, чтобы лучше было видно. Вижу, между деревьями замелькало светлое пятно, и на полянку выбежала белая лайка. Замелькало другое пятно, потом появилась якутская низкорослая лошадка с седоком. Двигались они явно к нашему костру. Я вышел из-за дерева и ждал, когда они приблизятся. Собака и лошадь были обычные, зато внешность мужика говорила о том, что сегодня нам спать не придется. На его обезображенной роже (иначе не назовешь) нос и часть правой скулы свернута в левую сторону, наверное, от какого-то сильного удара. На правой стороне лба размером с пятак пульсировала кожа, что говорило об отсутствии в этом месте черепной кости. Между старыми шрамами торчала недельная щетина непонятного цвета. Но самыми страшными были глаза. Пустые, холодные, маленькие, шарившие взглядом по нашему столу.

- Давно за мной кнокаешь? - спросил гость.

Однажды, возвращаясь со школы по замерзшему озеру, я провалился под лед. Раскинув руки, я полетел в холодную, черную бездну. На мне было пальто, которое не дало бы выплыть, душа сжалась в крошечный, как зернышко, комочек, а тело обдало жаром. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, и что-то сковало всю мою волю. Потом я понял, что это и был тот обыкновенный страх перед реальной опасностью. Теперь, когда взгляд гостя встретился с моим, я ощутил то же чувство, что и тогда.

- Ты бы поздоровался сначала, - прикуривая сигарету, спокойно сказал мой отец.

Только услышав сквозь ватную глухоту голос отца, я вышел из оцепенения.

- Фраера, значит?

Гость слез с лошади и бесцеремонно уселся на бревно рядом с костром. Отец продолжал курить с невозмутимым видом. По крайней мере, внешне.

- Слушай, земляк. Ты говори, что надо, и иди дальше. Спешишь, наверное, - сказал я и многозначительно покачал стволом ТОЗа. Мой страх начал превращаться в незнакомую мне агрессивность.

- Мандра, рассыпуха есть? - не обращая внимания на мой жест, спросил гость.

- Что?

- Не ботаешь, знаца, по фени? Ну, бухалово или кайф. Киляю уже неделю, налей!

- Нет у нас водки, - спокойно и тихо проговорил отец.

- Не заикаешься, фраер? - опять непонятно спросил бродяга.

- Ты, клоун, говорить по-человечески будешь? - еще раз покачал я стволом.

- Дуру убери. Пакши-то у тебя как у бобра, блезир опять же, а бухалова нет, значит? - нахально ухмыльнулся гость.

Поняв, что водки ему не нальют, мужик стал выпрашивать заварку для чифира. Отец почему-то дал ему горсть грузинского. Тот достал свой котелок, зачерпнул из ближайшей лужи воды и поставил в костер. Отец потихоньку стал спрашивать, кто он и откуда. Выяснилось, что зовут его Захар, кличка Форшмак. Сидел всю жизнь, если это можно назвать жизнью. В свое время окончил восемь классов, работал на железной дороге. Женился. Однажды придя с работы, застал у жены любовника. Не задумываясь, убил обоих. Сел. В лагере за любую обиду мстил, поэтому все его не любили и много раз пытались убить. Выживал и опять мстил. Один раз бежал и скрывался почти два года. Грабил, воровал. Попался случайно во время дебоша в ресторане. Посадили. Опять бежал, но нагнали. Вот тогда прикладами и разворотили лицо, пробили череп. Но выжил. Год назад освободили и отправили на вечное поселение. А в тайге оказался, потому что искал новые покосы. Что было правдой, а что ложью, кто разберет? Душа у человека темная, как августовская ночь в тайге.

Перед сном я убрал топор и все ножи, сложил все это в палатку и сам с ружьем забрался туда же. Засыпая, слышал все новые и новые «приключения» нашего гостя. Под утро меня разбудил отец. Теперь он устроился спать, а я уселся с ружьем у костра. Гость наш спал тут же, у костра, на куске какого-то брезента, не обращая внимания на комаров и утренний холод. Его лайка лежала рядом с хозяином и, когда я шевелился, поднимала морду и наблюдала за мной. Утром гость снова стал клянчить водку, но мы повели себя строже, чем накануне и, наверное, поняв, что теперь можно и получить, он уехал. Я вдруг понял, что страх мой был напрасным. При свете дня наш гость выглядел жалким попрошайкой, целиком зависящим от чужой воли, в данном случае от нашей, потому что мы были сильны не только телом, но и духом. К тому же в руках у нас было оружие.

Я был совершенно уверен, что уже не сплю, но лай собаки слышался отчетливо. Опять мерещится? Нет, это уже не сон. Я освободил руки из спального мешка и нащупал ружье. Взглянув на часы, понял, что спал всего двадцать минут. На границе света от костра и тьмы таежной ночи появилась лайка. Я чувствовал, что на грот из темноты кто-то смотрит, но не решается показаться. Я окликнул его и удивился своему хриплому голосу.

Гость, по виду якут-охотник, появился совсем не оттуда, откуда я его ждал. Он молча снял короткие охотничьи лыжи:

- Дорооба, однако, - улыбнулся гость.

Я выбрался из спальника и встал на ноги.

- Привет! Замерз?

- Не, жарко совсем… А ты кто? Охотник?

- Анатольевич я, и не охотник, а… турист, одним словом.

- Совсем шутник, однако, - засмеялся гость. - А я Прокопий Илларионов. Это мои охотничьи угодья много-много лет уже. Вот!

- Ну, садись. Гостем будешь.

Лайка осталась на почтительном расстоянии от огня. Гость присел на лесину.

- Ты не врешь, что не охотник? - разглядывая меня, спросил Прокопий.

Я понял, что для него это самый важный вопрос.

- Я же тебе говорю, турист.

Гость недоверчиво посмотрел мне в глаза.

- И не беглый? Геолог, да? Э, геолог, геолог!

Гость довольно улыбался, а я решил его больше не разочаровывать.

- Конечно, геолог. Вот оставили меня очень важный прибор охранять, который в земле установлен. Но ты про это никому не говори, хорошо?

- Э, понимаю, однако. А ты, однако, живешь-то где? Зимовья близко тут нет.

- Есть, уже. Осенью зимовье срубили. Там оно, - махнул я рукой. - Ты голодный, наверное, а?

- Э, есть маленько, чайку бы хорошо… Где, говоришь, зимовье?

- Там, вверх по реке.

- Э, плохое там место, однако. Нельзя туда ходить.

- Откуда знаешь, что плохое? Ты же там не живешь.

- Э, мне отец говорил, а ему дед.

Я зачерпнул котелком снег и поставил на огонь. Достал сухари, кусок отварной сохатины, вскрыл ножом банку со сгущенным молоком. Гость тем временем рассказывал, как он увидел на реке следы от моих лыж и, решив, что на его участок зашел посторонний промысловик, решил догнать обидчика и разобраться. Я также узнал, что его зимовье находится в двух днях ходьбы вниз по реке, и что Прокопий тут капканы не ставит, а забрел так далеко, потому что преследовал «шибко хорошего» соболя.

Допив чай, Прокопий снова как-то недоверчиво на меня посмотрел.

- Э, геологи - это плохо. Все ломают, тайгу не жалеют. Ты знаешь, что все в тайге на одном волоске держится?

- Как это - «на волоске»?

- Совсем просто. Одно сломай и все следом упадет. Много брать у тайги нельзя.

- Это ваши законы такие неписаные, да?

- Зачем закон? Так всегда было.

- Прокопий, а что, например, нельзя? Расскажи, я буду знать, что можно, а что нет.

- Рыбу и зверя ловить нельзя больше, чем надо. Нельзя разрешать детям играть тушками добытой дичи и рыбы. Случайно подстрелил несъедобную дичь - должен съесть в наказание. Не съешь - буулуоба. Проклянет, значит.

- А кто несъедобный-то? Тут ядовитых зверей, рыб и птиц нет совсем.

- Зачем ядовитый! Есть такие звери и птицы, которых совсем нельзя убивать для еды.

- Ну, какие, например?

- Жуки, змеи, ящерицы, лягушки. Гоголи, гагары, кукушки, жаворонки, соловьи и все птицы, кроме боровых и тех, что в воде плавают. Рысь нельзя убивать.

- Ну, русские тоже их не едят.

- Собак еще нельзя, волков, лис.

Я хотел ножом поправить в костре головешку, но Прокопий отвел мою руку в сторону.

- Ножом нельзя ворошить угли, - назидательно произнес он. - И плевать в огонь нельзя. А геологи плюют.

- А кто накажет, бог? У вас бог есть?


----------
<i>Last edit by: aborigen at 14.12.2013 16:37:22</i>
----------
<i>Last edit by: aborigen at 13.12.2014

С тайгой наедине

Я и немец

Я б разорвал его на части,
и съел, запив сухим вином.
Когда бы не было напасти -
мой враг живет во мне самом.


Над огромной страной ветер перемен. Где-то, как в Беловежской пуще или в МММ, ураганной силы, где-то, как в нашей отросли - легкий бриз. Но даже этот бриз лишил привычного, сытого достатка и уверенности в завтрашнем дне – специальная авиация вдруг стала не нужна народному хозяйству.

В страну, как мухи на мед полетели иностранные туристы, кто поохотится на чубука (горный баран), кто поймать тайменя. Кто-то просто посмотреть на чуждый им мир, которым пугали пятьдесят лет подряд, а кто - то профессионально фотографировал все подряд, особенно вокруг аэродромов, воинских частей, мостов и полигонов.

Соотечественники (особенно не определенной национальности), кто был не ленив, взялись «делать деньги» на всем, что плохо лежало. А плохо лежало много и везде. Душа моя разрывалась между «можно» и «нельзя», но к какому то берегу нужно было приставать.

Просматривалось лишь два пути - в бизнес или с красным флагом на стачку. Понимая, что все равно, со мной или без меня, но процесс не обратим, я выбрал бизнес. Осталось найти какой. Однажды, мой товарищ – директор туристической компании, посетовал об отсутствии в городе приличных гостиниц. А я возьми и предложи ему в качестве гостиницы свою дачу в купе с организацией вертолетных перевозок. Решили попробовать.


Увеличить, кликни на фото

Первым клиентом оказался немецкий владелец, какого то крупного издания – капиталист. Приехал сей господин, по его словам, поймать тайменя. Встретив его в аэропорту, удивился простецкому внешнему виду. Потом, насмотревшись на других, понял, что все миллионеры в пути выглядят как наши таксисты.

Приехали на дачу. Ходит, смотрит – молчит. Жена тем временем собрала ужин. На столе - оленина, запеченная в духовке (по нашему домашнему рецепту). Жареные, огромного размера кобяйские караси. Соленая рыбка (таймень, сиг и самая вкусная – тугун), конечно расстегаи (фирменное угощение нашей семьи), салатик и так по мелочи – грибочки и прочая лесная подкормка. Пригласили за стол, налили пол стакана водки. Пригубил, положил себе одну картофелину и больше ничего не ест. Жена взволновалась - как так, ее стряпня и вдруг не нравится. Отозвала в сторонку Олега – переводчика и давай его «пытать» почему этот занюханный капиталист нашей едой брезгует. Ответ переводчика озадачил ее еще больше. Предложенный нами ужин не числился в программе тура. Оказывается, этот немец опасается высокой стоимости предложенных деликатесов. Он считает еду поставленную на стол слишком дорогой. Мы то лопухи, откуда могли знать, что в их мире, за все нужно платить деньгами. Мы знали другое - за все нужно платить свободой.

Объяснили ему, что мы его угощаем, как гостя. С трудом, но понял. С недоверием немного поел, не прикасаясь к тем блюдам, которые считал особенно дорогими. Фактически он не ел то, что для нас просто ничего не стоило потому, что принесено из тайги.
Вот так в быту встретились две экономические системы.


Увеличить, кликни на фото

На утро прилетели на Дянушку. Река очень красивая, в меру полноводная, что делает ее не опасной для сплава. Немец наш все фотографирует, записывает и такое впечатление, что рыбалка его вовсе не интересует. Цветы и деревья, коряги и камни, птицы, звери и насекомые в огромном количестве «попали» в объектив его «Никона». Он с поразительной быстротой менял одну пленку за другой, а мы удивлялись, что он интересного нашел в наших комарах или еловых шишках.


Увеличить, кликни на фото

Снарядив лодки, поплыли. Прошли первый плес, а немец так и не взял в руки спиннинг. Мы естественно тоже не рыбачим, хотя «руки чешутся».

- Олег – говорим переводчику – ты объясни ему, что проплывем лучшие места, а ниже и рыба помельче будет и поймать ее там сложнее.

Немец на это башкой покачал и все. Плывем дальше – нервничаем, а под лодкой, то там, то тут, в прозрачной воде проплывают пятнистые ленки.

- Олег – опять привязываемся к переводчику – спроси его, а нам можно рыбачить, он не будет возражать.
- Я, я - обрадовано закачал головой немец – после переведенного ему вопроса.

Тут мы схватили свои спиннинги, и давай кидать в разные стороны.


Увеличить, кликни на фото

Первые два ленка полетели на дно лодок, (плыли на двух трехсотках), но тут немец через Олега говорит: «нельзя рыбу убивать, отпускать нужно». Настроение у нас естественно резко упало. Ленков обратно в воду, а он гад все это только успевает «щелкать».

Ладно, думаем, хрен тебе больше не фото. Спиннинги положили и плывем - природой любуемся. Тепло. Вода блестит на солнышке и журчит на разные голоса. Утята вслед за мамкой-уткой, потешно брызгая лапками, уплывают от нас в маленький заливчик. Небольшой ветерок покачивает ветки елок и не дает ордам рыжих комаров добраться до средины реки. А в небе, над всем этим великолепием, кружит огромный коршун. Хорошо!


Увеличить, кликни на фото

- Олег, а ты его спроси как насчет ухи. Мы что и уху варить не будем?

Покалякал с ним переводчик и говорит, что фриц суп из рыбы не ест. Что еще вчера договаривались о том, что ему приготовят «макароны по-флотски» из русской тушенки и русских, толстых спагетти.
О думаем - балбес попался. На кой хрен тогда сказал, что приехал ловить тайменя.

- Олег спроси его, а тайменя он ловить собирается или как?
- Собирается – говорит переводчик - но еще место вроде не увидел «подходящего».

Ну, думаем - немец совсем чокнутый. Мы за час таких мест, штук пять проскочили. А что делать – кто платит, тот и музыку заказывает. Плывем, помалкиваем. Еще через час «вывалились» на огромный плес. Глубина – немереная. Один берег пологий, другой обрывистый и весь завален нанесенными стволами деревьев.

Немец попросил причалить. Сошли на берег, немец со спиннингом на котором вместо наших традиционных блесен у него пристегнут очень крупный воблер. Мы ухмыльнулись и наблюдаем, что же дальше будет. Я бы пошел кидать с крутого берега, где глубже. А он пошел рыбачить с пологого. Забрел в самой верхней части плеса, сколько сапоги позволили и начал бросать. Раз, два, три - пусто. Мы, конечно, убеждены, что ничего он на эту «раскрашенную деревяшку» не поймает. Сидим, курим.


Увеличить, кликни на фото

И вдруг видим, как он весь напрягся. Спиннинг в его руках ходуном ходит. Мы вскочили и бегом к нему. Спиннинг тоненький и несерьезная на наш взгляд леска, не внушали уверенности на успешное завершение этого поединка. Но немец очень спокойно, не спеша, то выбирал слабину, то снова позволял рыбине под стрекот фрикциона снимать с катушки с десяток метров лески.

Все это время переводчик снимал и снимал эту борьбу на фотокамеру. Таймень устал минут через десять, а пологий берег, позволил довольно легко вывести его на мелководье. Там мы его подхватили под жабры и вытащили на берег. Немец тайменя нежно погладил, сфотографировался с ним раз десять, измерил маленькой рулеткой и отпустил в родной плес.


Увеличить, кликни на фото

Для нас это был полный капут! До этого случая я даже не читал о том, что они рыбу отпускают. Было бы понятно, если это маленькая, но пятнадцати килограммового тайменя!

Больше немец рыбачить не стал и после веселого ужина и ночевки на галечной косе, возле вертолета, мы улетели.
Это было первая в моей жизни рыбалка на горной реке, с которой я вернулся домой без рыбы и смятением в душе. Я не мог поверить, что можно вываживать нашу северную, крупную рыбу на такие тонкие снасти и ловить ее на столь экзотические приманки, как воблер. И уж совсем мне было непонятно, зачем рыбу сначала ловить, а потом отпускать обратно.

Но за то я понял, что и на рыбалке наступают совсем другие времена и пора знакомится не только с оружием вероятного противника но и с его снастями...


Увеличить, кликни на фото

С автором я лично знаком - Это замечательный Человек с самой большой буквы... Николаю пришлось многое повидать в нелегкой Жизни, у него много друзей, у него в перспективе еще одна книга... Пожелаю моему другу всего самого доброго и Здоровья...
Это, ИМХО - самое главное сегодня...


Автор: Николай Решетников Нвсб


Любая перепечатка или использование материалов только с предварительным, письменным разрешением, указанием автора, адреса и линка на сайт в видимом месте страницы с материалом.
Все права принадлежат авторам, странице aborigen.rybolov.de и будут защищены по закону.

URL документа: http://rybolov.onio.de/interesnoe_rjadom/s_tajjgojj_naedine