Расписание движения автобуса усохло, как шагреневая кожа, отметил Николай, стоя на остановке. Двадцать лет назад автобус ходил каждые полчаса, теперь четыре раза в сутки. Интересно на чем же пассажиры в аэропорт добираются? Не хотелось обращаться к бывшим друзьям-товарищам, но, однако, придется, решил он и, подхватив сумку, не спеша направился через привокзальную площадь к зданию администрации авиакомпании.
- Толич! - донеслось откуда-то сбоку. - Толич!
«Прямо как когда-то меня звали» - подумал Николай, перекидывая сумку с одной руки в другую.
- Ситников!
Николай повернул голову, остановился. У машины припаркованной почти посредине привокзальной площади стоял Перебейнос.
- Петро?! Ты ли это?
- Привет Толич, ты откуда это свалился?
- Раз в аэропорту, значит оттуда - показал Николай пальцем в небо.
- А спешишь куда?
- Да вот у бывших коллег хочу попросить машину… подбросили, чтоб до Магана.
- Так зачем дело встало, давай ко мне, подвезу хоть до Намцев!
- Ну, спасибо, выручаешь ты меня.
- Да брось! Что-то раньше это услугой не считалось.… Помнишь, как рыбачили?
- Как такое забыть - садясь рядом с Петром, улыбнулся Николай. - Особенно наша первая совместная рыбалка.
Петр засмеялся.
- Да…. Когда это было, кажется сто лет прошло.
Машина плавно тронулась, потом рванула так, что Николая вжало в спинку кресла.
- Вспомни Окуджаву: «Чем дольше живем мы, тем годы короче…»
Петро продолжил:
- Тем слаще друзей голоса.
- Ах, только б не смолк под дугой колокольчик. - тихо сказал Николай.
- Глаза бы глядели в глаза… - Петро боднул что-то воображаемое головой. - Эх, молодость, блин! Как мы ее пели у костра!
- Сейчас-то рыбачишь, старик? - пристегивая ремень безопасности, спросил Николай.
- А то! Только на наши речки редко попадаю, все больше на Аляску, в Норвегию, а то и на Маврикий - подмигнул Петр, выворачивая на Маганский тракт. - Сейчас Толич проще в Финляндию попасть, чем в Верхоянье. Вертолетов нет, горючки нет, да и стоит все это…..
- Ну, я вижу, Петя ты не обеднел.
- Не обеднел, только поумнел чуток и, стал понимать, сколько и за что платить нужно.
И он тут же опять рассмеялся.
- Нет, ты помнишь ту первую рыбалку! Умора!

И Николай вспомнил.
Случилось это в разгар кооперативного движения в стране. Петро приехал на Крайний Север, за длинным рублем надеясь силой своих рук заработать на дом и машину, но быстро понял, что времена-то не те. И стал бы молодой, здоровый хохол с Полтавщины - Петя Перебейнос оправдывать рэкетом свою фамилию, если бы не умница жена. Шепнула она ему как-то ночью, что в городе никто еще не продает магнитофонные кассеты с модными записями и уже через пару недель, собрав у всех знакомых магнитофонные приставки и заказав в столичном городе коробку кассет, Петро день и ночь записывал музыку. Чем только тогда народ не занимался. Кто-то, закупив алюминиевые ложки, вилки и мясорубки, прихватив с десяток солдатских шинелей, ехал на китайскую границу, где и обменивал все это «добро» на жуткого качества китайские пуховики. Кто-то «варил» джинсы. Кто-то скупал в тундре мамонтовые бивни, а кое-кто уже пригонял из Находки для перепродажи подержанные иномарки. Петро быстро вошел во вкус, и умница жена не дремала, подсказав, в очередной раз, что и цветочных киосков в городе нет. И вот, о чудо, в самом холодном городе страны Петро начал продавать цветы. Как бы ни были суровы северные мужики, а цветы своим, и чужим, женщинам покупали охотно, и не только к праздникам. Как водится и друзья-товарищи у Петра были кооператорами, среди которых не редки были любители рыбной ловли и охоты. Как-то в августе друзья кооператоры и предложили ему слетать на вертолете на рыбалку на горную речку Кюндюдей. Час полета на Ми-8 стоил тогда семьсот сорок рублей и состоятельные деловые люди, с удовольствием пользовались благами советской плановой экономики, заказывая спецрейсы для своих личных нужд чуть ли не каждую неделю.
На продолжении всего полета Петро не отрываясь, глазел в иллюминатор, отказавшись даже пропустить по сто грамм за удачное начало экспедиции. И зря отказался, судьба-то она за каждым подсматривает.
А за бортом вертолета, куда не посмотри, разлеглась тайга широкими волнами. Волны эти поднимались по отлогим возвышениям и словно западали в низинах. Необъятные эти волны, чем дальше уходили, тем уже и мельче становились, пока не сливались в ровный лилово-зеленый ковер, терявшейся в белесой дымке. Сверху плыли редкие облака, и тени их время от времени прокатывались по зеленому бескрайнему простору. Сердце у Петра сжималось от этого величия - Сибирь.
При заходе на посадку Петро ощутил толчок локтем в бок от соседа Саши показывающему ему пальцем через иллюминатор на склон горы. Напуганный ревом вертолета по склону, к зарослям кедрового стланика, бежал медведь. Петро, как открыл от удивления рот, так до посадки он у него и не закрывался.
Сплавлялись на трех лодках. Толич согласился показать Петру как нужно рыбачить, но того все время что-нибудь отвлекало. Вода в реке была такой прозрачной, что порой казалось, что ее вовсе нет, а рыбы, как птицы, парят над галечным дном.
- Смотри - кричал Петя, тыча пальцем в пятнистую рыбину, лениво шевелящую плавниками рядом с лодкой. - Вон еще одна!
Проходила минута, и он опять кричал:
- Утки! Утки, смотри!
- Ты лучше рыбу лови, а то так и не научишься никогда - отвечал на это Толич, поднимая из холодной воды очередного ленка.
Товарищи снабдили Петра хорошим спиннингом с безинерционной катушкой, но он еще очень плохо мог пользоваться им, что сказывалось на результате - ни одной пойманной рыбки.
«Нужно учить» - решил Толич и направил лодку к берегу.
- Смотри Петр вон туда - Толич удилищем показал на торчащую из воды у противоположенного берега корягу.
- Ленок, он обязательно ищет в воде убежище, там и стоит в ожидании жертвы. Ленок не торчит, как таймень посредине реки, он всегда возле берега и не всякого, а там где куст или дерево свисают над водой, ручеек впадает, ямка, бревно, валун. Усек?
- Угу.
- Так вот. Заметил такое место, прицеливаешься и, оп туда. - Толич взмахну спиннингом и блесна, описав в прозрачном воздухе низкую дугу, плюхнулась чуть выше затопленной коряги. - Две секунды ждешь и начинаешь крутить ручку. Спиннинг при этом держи под углом в сорок пять градусов над водой. Понял?
- Угу.
- И подсекай! - Толич резко дернул спиннингом. - И вот он уже и сидит на крючке! Понял ли?
- Угу.
- Тогда бросай вон под тот нанос из бревен - вынимая крючок из курносого носа ленка, сказал Толич.
Блесна, пущенная Петром, перелетев узкую речку, звонко стукнулась об отполированное водой бревно и провалилась между хаосом сучьев и палок. Петро оглянулся на Толича стоящего чуть в стороне и сзади.
- Ну, давай-давай…. Или рви, или плыви и отцепляй.
Петро решил рвать.
«Жаль - подумал Толич, - хорошая блесна я о таких блеснах только мечтаю».
- Ну как ты Петя блесну привязываешь?! Тебе это шнурки на ботинках что ли? О горе! Смотри. - Толич медленно показывает Петру, как нужно вязать узел.
- Понял?
- Угу.
- Ты, блин, когда кидаешь, смотри за блесной-то, ее полет ведь не трудно остановить-то, душкой щелк и все….
- Угу.
- Угу, угу, блин! Кидай опять под тот нанос. Пока не поймаешь, никуда отсюда не поплывем, понял?
- Угу…
Сверкнув латунью, блесна плюхнулась перед наносом.
- Медленнее крути - подсказал Толич, - вот так, хорошо. Подсекай!
Что клюнуло, Петя и не понял, хотя отчетливо почувствовал, как дернулся спиннинг, увидел неестественно натянувшеюся леску. Окрик Толича не подействовал никак, Петро просто крутил рукоятку катушки и с замершим сердцем чувствовал как там, в воде, мечется пойманная им первая в жизни рыбина.
Прозрачная быстрая вода Кюндюдня не скрывает цветной гальки на дне. Лишь подальше, где крутятся крепкие витые струи, дно исчезает и вода обретает густой серо-зеленый цвет. Не скрывает вода и рыбу. Вот она, отчаянно работая хвостом, изогнувшись широким темным телом, мелькнула над камнями и с фонтаном брызг взметнулась над поверхностью.
- Не ослабляй - крикнул Толич.
Но что мог слышать в этот момент Петро? Ничего! Все, и тело и душа его, и чувства, все сосредоточилось где-то в ладонях держащих спиннинг.
На мелком месте огромная лимба* была видна вся. Широкотелая, как лопата, с пятнистой шкурой, шевеля жаберными крышками, она из последних сил рвалась на глубину, разбрызгивая хвостом мириады мелких брызг. Но хорошая снасть сама делала свое дело, упруго сдерживая удары и рывки.
- А-а-а! - У-у! - Неслось над тайгой. Петро подняв над собой рыбину, плясал на гальке, издавая не членораздельные звуки, - Ы-ы, -Ху-ху, Я-я……..
Толич достал из лодки свой видавший виды металлический спиннинг с погнутой инерционной катушкой. Осмотрел исцарапанную блесну, отметив, что заводное кольцо между тройником и блесной все проржавело. Но перевязывать не стал, да и три другие, что были у него с собой, были не лучше.
- Однако местечко-то знатное мы с тобой Петя надыбали, давненько я такого размера лимбы здесь не встречал, - забрасывая блесну под нанос сказал он.
Но попал обычного размера ленок. Бросив его в алюминиевый ящик для пищевых продуктов, стоявший на дне лодки, и который еще сыграет определенную роль в нашем повествовании, Толич опять запустил блесну под нанос. Удар последовал почти сразу, как только блесна начала «работать». Не успел рыбак сделать и трех оборотов, а рыбина уже сделала свечу, мелькнув тёмно-бурым гибким телом, разрисованным на спине и боках тёмными округлыми пятнышками и золотистым налётом.
Размером лимба была, пожалуй, не меньше той, с которой все еще целовался на берегу Петр. Толич не спеша подводил рыбину к берегу и уже различал пятнышки на верхнем жировом плавнике, когда леска провисла и, взмахнув на прощание хвостом, рыбина исчезла в витых струях горной реки.
- Тьфу на меня, - разглядывая блесну без тройника прошептал Толич, - подвела кольчужка.
Расставшись, наконец, с пойманной лимбой подошел Петро.
- Чо случилось-то?
- Чо-чо! Кольцо ржа съела рыбка и сбежала…. У тебя есть с собой кольцо с тройником?
- Блесна есть.
- Блесна и у меня есть, придется перевязать - направляясь к лодке, ворчал Толич, - а ты кидай под нанос, новичкам везет.
Потом они плыли.
- Ну, как Петро, все понял?
- Все - твердо ответил ученик.
Толич усмехнулся и сказал:
- Сейчас проверим - и направил лодку к узкой протоке, врезающейся в правый берег под углом в девяносто градусов. Как природа смогла так устроить эту протоку, Толич понять не мог, хотя и думал об этом не раз.
- Вылезай, спиннинг с собой - скомандовал Толич, когда лодка уткнулась в берег.
- Смотри - прошептал Толич, подойдя к берегу протоки.
Петро посмотрел в воду и глаза его сделались круглыми, там, в тихой воде, над илистым, а не галечным дном, плавало несколько десятков ленков.
- Лови - предложил Толич и на цыпочках пошел к лодке, оставив Петра одного на берегу протоки.
Он сел на мягкий нагретый солнцем борт лодки и закурил, прислушиваясь к всплескам доносившимся от протоки.
«Кидает. Ну, пусть покидает. Все он усвоил, все он умеет…. как же. Тут по десять раз за сезон рыбачишь и то каждый раз диву даешься этой реке и этой рыбе. «Все»! Вот молодежь… Хотя хватка у парня есть, чувствуется природная хватка, упорство крестьянское, однако если заразиться неизлечимой, крепнущей год от года этой страстью к рыбалке то и облавливать скоро начнет» - думал Толич, глядя на стремительную горную речку полную осторожных хариусов и ленивых ленков, на стену тайги, не простой, особенной тайги речных долин с могучими тополями не весть откуда взявшимися у самого полярного круга, с кустами смородины в человеческий рост. Тайга - рай земной, вольная волюшка.
И Петро пытавшейся поймать дразнивших его доступностью ленков то же начинал чувствовать, что перед ним открывается дивная страна, на каждом шагу сулящая открытия и радость.
- Ну, что, поймал?
- Нет - смутился Петр, - вон плавают, а ловиться не хотят.
- А ты говоришь «научился», их Петро весь век свой нужно учиться ловить и все равно найдется такое место и такая рыба, где как не старайся, а не поймаешь.
- Как это?
- А не знаю я. Вот на этом месте я уже с десяток раз пытался их поймать и ни разу не поймал. Что только не прицеплял к леске, и утром пробовал и днем и вечером и ни разу не поймал, хотя они всегда здесь плавают.
- Странно.
- Странно. Есть, значит, какая-то тайна здесь, а вот разгадать я ее не могу. Думал, может в эту тихую и теплую в сравнении с рекой воду заплывают старые рыбы, у которых и зубов-то нет. Может, потому и не охотятся, что не могут уже. Может они тут каких-нибудь насекомых едят, а? Наблюдал иногда по часу, и ничего не углядел. Так-то вот. Так что пошли отсюда я тебе еще кое- что покажу.
Пересекли маленький островок, вышли на берег протоки.
- Вот проточка маленькая, почти ручеек. Ты ее в любом месте перейти можешь и нигде вода тебе выше, чем до колено доставать не будет. И ширина как видишь всего метров пять-шесть. Как думаешь можно здесь что-то поймать?
- Конечно, нет - не задумываясь, выпалил Петро.
- А если я поймаю?
- Не поймаешь.
- Спорим на вот эту твою блесну, что с трех забросов поймаю ленка.
- Спорим.
Толич пригляделся к быстрому потоку, прицелился и запустил блесну под не высокий, чуть выше метра обрывчик на противоположенном берегу, под которым вода не бурлила, но кружила толстые хлопья пены. Не успел Петро и глазом моргнуть, а спиннинг в руках Толича уже дергался под отчаянными рывками ленка.
Петро растеряно хлопал глазами.
- Нет тут Петя никакого чуда - вынимая крючок, говорил Толич, - я просто случайно как-то поймал тут лет пять назад ленка и потом сколько раз не приходил всегда ловил одного-двух в этом самом месте. Это я к тому, что на рыбалке рыбу нужно искать, ну и запоминать постоянно, где она ловиться, пробуя потом в похожих местах. В общем, все просто.
Толич подмигнул, улыбаясь, сказал:
- Блесну-то гони.
Вернулись к реке, к лодке. На середине плеса плавала каменушка с выводком чернышей. Утята вдруг исчезали, потом выныривали в другом месте и покачивались на воде как поплавки. Поплыли и наши рыбаки. Лодка сплавляется по течению, а кругом тихо, спокойно, глухо, как всегда в предгорных дебрях, среди непроходимой хвойной тайги. И рыбачить даже не хочется, тянет на природе почему-то на всякие мудрствования, и делаешься сентиментальным.
Толич глядел на соколка, который кружил над речной косой и кричал. Иногда он останавливался и висел на одном месте в воздухе, разглядывая что-то под собой.
«Однако, рыбу высматривает, конкурент» - подумал рыбак. Будто услышав его мысли, соколок чиркнул косыми крыльями и улетел.
Вскоре подплыли к пологому каменистому берегу, где уже устраивались на ночевку их товарищи.
Вечерело.
Замыкалась тайга, заволакивалась со всех сторон река зеленым колдовством.
Вечер, как водиться провели возле веселого, завивающегося искристым смерчем костра. Засолили пойманную рыбу, поужинали ухой да жареными ленками. На сон грядущий Сергеевич рассказал парочку страшных историй якобы случившихся на этой реке в разные годы с рыбаками: любил он новичков пугать. Спать расположились так, как каждый любил. Толич с Сергеевичем на перевернутых вверх дном лодках, Саша в одноместной палатке, Андрей с Иван в двухместной. Петро же глядя на старших товарищей, притащил поближе к костру лодку и улегся, укрывшись с головой.
Все кроме Петра спали, и лишь река катила свои дремотные воды вниз, вниз, вниз. Тихо. Плотными облаками укрыто небо, а за рекой угрюмо дремал траурно-черный Верхоянский хребет. Для Петра эта первая ночь в тайге была мучительно-длинная, с такими подозрительными шорохами и звуками, от которых холодок пробегал между лопатками. Он ворочался, иногда курил. Привычный светлый мир вдруг сузился до малого круга освещенного огоньком сигареты, а за его пределами таинственный, первобытной жизнью жил мрак. Тайга, горы - все точно зыбилось, как взволнованное море. И над всем этим ненадежным, зыбучим миром, шурша незримыми крыльями, летела черная августовская ночь.
Когда не видишь, начинаешь воображать: страшно пошевелиться, сомкнуть глаза. Ни луны, ни звезд на небе: словно и их поглотила горная тайга.
Только он задремал, дико захохотал филин. Петр перевернулся на другой бок и услышал, как звякнула посуда. Он обрадовался тому, что кто-то встал и решил присоединиться к полуночнику. Приподняв спальный мешок которым был укрыт и открыв было рот для вопроса к полуночнику, Петро на миг замер, а потом дико заорал. Перед ним, руку протянуть, стоял медведь. Широкая морда которого была отчего-то белой. От неожиданности медведь отпрянул, сделал шаг назад, наступил на край того самого металлического ящика от чего другая сторона ударила его по заднице, а потом с грохотом упала на камни. Медведь, еще больше напугавшись, рванулся вперед, мимо лодки, под которую уже забился Петро, снес по пути распорку Сашиной одноместной палатки, от чего та завалилась вместе с подскочившим от дикого рева Петра, Сашей. Медведь кинулся в кусты и, треща валежником ломанулся в тайгу не разбирая дороги. Из другой палатки на четвереньках выполз Иван и начал шарить ружье, которое вечером повесил рядом с палаткой на тальниковый куст. Поднялись со своих лодок Толич с Сергеевичем, переглянулись, ничего не понимая, и пошли к палаткам. Следом за Иваном из палатки выполз Андрей и уставился на что-то сопящее и шевелящееся на месте Сашиной палатки. Потом повернул голову к лодке Петра, отметив, что того на ней нет.
- Эй, что у вас стряслось? - крикнул Сергеевич.
Андрей повертел головой, пожал плечами и прокричал в ответ:
- Видно у Петра сильно живот прихватило, я слышал, как он в кусты рванул с ревом, - потом посмотрел на все еще сопевшее темное бесформенное пятно Сашиной палатки, почесал подбородок и добавил, - а, в общем, не понял.
- Медведь - донеслось откуда-то, как из-под земли.
Иван, нащупавший, наконец, ружье, подозрительно уставился все на тот же сопящий комок, потом на Андрея.
- Это он что ли Сашку жрет?
- Кто? - опешил Андрей.
- Медведь….
- А Петро где?
- Может его медведь в кусты уволок?
- Здесь я... - Послышалось со стороны лодки.
Иван с Андреем осторожно шагнули к ней.
- Эй, ты где?
- Тут…. - Лодка закачалась и, из-под нее высунулся Петро.
- Ты как там поместился? - спросил растеряно Андрей.
- И ты бы поместился, если бы на тебя белый медведь напал.
Подошедшие Сергеевич с Толичем слушая этот диалог уже схватились за животы, когда из упавшей палатки матерясь, высвободился Саша.
Сергеевич от сотрясающего его хохота переломился пополам, Толич тонко заливаясь, упал на колени. Иван все еще с ружьем в руках тупо смотрел на Сашу белеющего своими кальсонами и тельняшкой на черном фоне кустов. Петро размахивая руками, почти кричал Андрею:
- Слышу, кто-то ходит по табору, выглянул, а прямо на меня прет вот такая зверюга и вот с такой белой мордой. Я как заорал на него, ружья-то нет, он от меня и рванул…..
Долго после этого болели у всех животы. А утром Сергеевич подтвердил, что медведь приходил, только совсем молодой и, наверное, не знакомый с людьми. Он поел сначала потроха от рыбы, потом нашел миску, в которой Иван оставил муку после того, как жарил в противне рыбу. Вероятно, мишка, нюхая ее, дунул в чашку и мука припудрила ему морду. Вот в это время Петро и увидел его. От крика, удара под зад ящиком и металлического грохота медведь и убежал в ужасе.

Вот что вспомнил сейчас Николай и, повернувшись к Петру лихо проскакивающему мимо поста ГИБДД, сказал:
- Да, умора……

Лимба* - Русское название - ленок, эвенкийское - майгун, якутское - лимба, тюркское - ускуч, а ещё литературное - сибирская форель. В Якутии больших тупорылых ленков называют лимба, а курносых, маленьких - ленок.

----------
<i>Last edit by: aborigen at 23.04.2014 19:11:41</i>

Юру, балагура и весельчака, было не узнать.
Похудевший, сгорбленный, угрюмый сидел он перед Николаем ковыряя алюминиевой вилкой столовскую котлету.
- Может, выпьем? - Спросил Николай.
Юра поморщился.
-Нельзя мне теперь, опьянею сразу.
Юра возвращался домой после операции на желудке.
- А что эту язву твою никак вылечить нельзя было?
- Наверно нет…..
- Ну, ничего, Татьяна тебя откормит, и поедем мы с тобой опять тайменей ловить.
Юра усмехнулся.
- В этом году не получится.
- А давай не на заготовку, а так, спиннинг покидать, ушицы похлебать у костерка. Тут как раз намечается мероприятие одно, полетим через тебя, могу захватить.
- Что за мероприятие? - чуть оживился Юрий.
- Да прилетает нас проверять с Москвы комиссия. Звонил сам Фиников, намекнул, что неплохо было бы ему организовать рыбалку на щуку.
- А почему на щуку. У нас, что нормальной рыбы нет?
- Ну, у них там свои замарочки, знаешь же, как бывает, может перед кем выпендриться захотел. В общем, большую щуку хочет поймать. Вот решил я его на Сорок островов свозить, там, на десятку всяко поднимет. Думаю, в Москве и такая за крокодила сойдет.
- Там в устье любой речушки на десятку возьмете, но на самом деле реально крупных там редко добывают.
- А где бы ты половил?
- Знаешь озеро километрах в шести-семи по правому берегу Д-ки? Ну, узкое такое озеро между гор?
- Это, из которого на западной оконечности ручей вытекает?
- Во-во. Я бы там попробовал.
- Так там сесть негде. Мы однажды пробовали, покрутились над ним и даже малюсенькой площадки не нашли. Склоны крутые и тайга до самой кромки воды.
- Сесть нельзя, а зависнуть можно, как раз там, где ручей вытекает. Там единственное мелкое место и что-то вроде болотины. Сергеевича попроси закинуть туда, он сможет притереться на полметра, а там выпрыгните и бутар сбросите, только его упаковать нужно в не промокаемые мешки.
- А ты почем знаешь, что там крупная щука есть?
- Был там, в позапрошлом году. Пожар тушили в долине реки. А когда закончили нам по рации сказали, что эвакуируют только через день. Ну, народ на реке решил оттянуться, а я по ручью ушел, побродить захотелось. В общем, вышел я на озеро, как раз к этой болотине. Там один берег крутой и на нем даже сосны растут, а другой не так крут и весь ельником зарос. Я шел по сосновой стороне метрах в десяти от кромки и вдруг заметил в воде что-то темное. Сначала подумал топляк. Но приглядевшись, заметил, что этот «топляк», очень медленно, но все же движется. Короче замер, смотрю, смотрю и вдруг отчетливо так начинаю понимать, что это рыбина. Кто думаю, может тут быть, ясно, что таймень, река-то рядом. Да и озеро глубокое очень и не маленькое. Водятся же огромные таймени в Большом Токко, так почему им в этом озере не водиться? Размышляю, в общем, а сам тихонько к кромке иду, медленно так, бесшумно. Снял с плеча ружье, предохранитель спустил, прям как на охоте. Близко не стал подходить, побоялся вспугнуть, но метров на восемь подкрался и понял, что это щука. Стоит вроде не глубоко, только чуть заметно плавниками шевелит. Прицелился и, с двух стволов…. Бац!
- И?
- И мимо. Потом понял, что стояла она глубже, чем я предполагал, вода там прозрачная, кажется вот она, а на самом деле там сантиметров восемьдесят над ней было. Картинка-то преломляется в воде, вот я и саданул так, что весь заряд за ней лег.
Юра отпил из граненого стакана компот, поморщился.
- Ты бы видел, как она рванула, волны, как от подводной лодки пошли.
- Какого она размера была? Хоть примерно?
- Ну, не знаю… здоровенная! В общем, таких я в Лене не ловил.
- Ну вот, и карты тебе в руки. Полетели туда!
- Не, не могу я. Там, в воду прыгать продеться, оттуда потом выходить пешком по ручью, тащить бутар, нет.
- Да я твои шмотки на себе вытащу, поехали.
- Нет, Коля, не могу я. А вы попробуйте. Точно говорю тебе, что щука там крупная.
Николай смотрел на друга и думал о том, что вот вырезали что-то у человека, вроде как внутри, а изменился он и снаружи и душой.

За то не отказался от рыбалки на загадочном озере Витька - давний партнер Николая по рыбалкам.
- О чем речь. В любое время, только свисни - заявил он и добавил - я даже знаю, как поймать именно большую щуку.
- Как?
- А вот увидишь - Виктор подмигнул так, как только он и умеет делать.

Тайным Витькиным орудием, как выяснилось при погрузке в вертолет, оказались два утенка подросткового возраста, которые все время норовили выбраться из картонной коробки.
Пока летели, Витька излагал свой план поимки гигантской щуки, придумывая на ходу экзотические способы использования несчастных утят в качестве живца.
- Отпустил бы ты их, жалко - наконец предложил Николай.
- Зачем же - возразил Фиников, - пусть попробует, это любопытно….
- Жалко? Ну, ты сказанул. Да может эти самые утята самые счастливые на всей земле, - затараторил Витька. - Вот ты знаешь, как их на птицефабрике убивают?
- Нет.
- И я не знаю, но предположить могу. Их или газом душат или током бьют, а может и того хуже живьем еще химией обливают, чтоб с них перья и пух слетели. Мученическая смерть. А эти умрут, как им в природе приходиться погибать - в зубах хищника. Можно сказать героическая у них будет кончина, а ты «жалко».
- Ладно, отстал - махнул рукой Николай.

Другой Виктор, только еще и Сергеевич - командир летного отряда, все же нашел пятачок, где ювелирно посадил Ми-8, приказав на прощание, к его прилету, срубить три дерева так близко находящиеся к вращающимся лопастям, что от мощного воздушного потока с них летели мелкие ветки и хвоя.

Безымянное это озеро с песчаными берегами, почти ключевой прохладной водой и шелестом прибрежных деревьев ничем не выделялось средь других, лежало в глубокой ложбинке, кругом был густой лес, с одной, более высокой и крутой стороны сосновый, с другой смешанный, по берегу которого росла осока. Рыбаки решили встать лагерем под соснами.
Московский гость решив, что не царское это дело бутар таскать, вынул свои снасти и начал методично забрасывать блесну в воду.
- Смотри - кивнул головой в его сторону Витька, - спиннинг-то у него не для нашей рыбалки - тонюсенький. И катушка и леска…. Рыбак!
- Поживем, увидим. Думаю, что рыбачить он умеет не хуже нас с тобой, если умудряется в Москве реке рыбу ловить.
- Какая там рыба - рыбешка! - Сваливая с плеча плотно набитый брезентовый мешок, пробубнил Витька.
- Что, палатку вечером ставить будем? - Спросил Николай, надеясь, что Виктор скажет «конечно» и они, наконец, смогут взяться за снасти.
- Да беги уже - понял все Виктор, - а то всех щук наш гость выловит. Сам же, повернувшись к озеру спиной, глубоко вдохнул ароматный воздух, огляделся. Сосны, высокие прямоствольные, почти до самой вершины без сучьев, возносили к самому небу плотные свои кроны. Кроны смыкались одна над другой, образуя сплошной сводчатый кров, и сейчас, здесь внизу, было сумрачно и прохладно. На земле плотным ковром лежала сухая серая хвоя. Только меж узловатых далеко от ствола разбежавшихся корневищ, прижимаясь к земле, стелятся толокнянник с зелеными глянцевыми жесткими листиками и ярко красными редкими ягодками.
Ни у Финикова, ни у Николая не клевало. Не помогала ни частая смена приманок, ни способы проводок. Водную гладь нигде не нарушали всплески, в воде не было видно даже мальков. Создавалось впечатление, что в озере вовсе нет рыбы.
- Нужно лодку накачивать и плыть на тот берег, где трава - подходя к Николаю, сказал Фиников, - там может мелководье, а тут в двух метрах от берега уже ни дна, ни покрышки….
- Виктор ее уже накачал - показал Николай спиннингом на кирпичного цвета лодку, спускаемую Виктором на воду.
- Так, что, идем?
- Можно и пойти… только прежде чем плыть не мешало бы перекусить.
- А рыбалка?
- Успеем еще. Вам же не много нужно, а одну, но большую?
- Хотелось бы…. Только не разочароваться бы в легендарности северных рыбалок, а Николай?
- Еще не вечер.
- Вы уверены?
- Конечно. И если даже мы здесь ничего не поймаем, то попросим Сергеевича на обратном пути подсесть в устье Дянушки, например, и там уже оторвемся по полной программе.
- А почему сразу там не высадились?
- Говорят, именно в этом озере видели самую большую щуку.
- В этом? - Фиников взглянул на озеро. - Интересно…..
А у Виктора уже горел костер, и закопченный чайник начинал побрякивать подпрыгивающей крышкой.
- О, настоящий таежник! - Подмигнул Николай Виктору. - Что и пожевать готово?
- Обижаешь начальник. - Виктор откинул марлю, укрывавшую разложенную на брезенте снедь. - Каша - радость наша! С тушенкой и дымком.
- Вот тут ты Витя прав на все сто. В тайге надо питаться по таежному, что бы кулеш припахивал дымком, что бы в котелке с чаем плавали угольки, - говорил Николай, и глаза под припухшими веками у него блестели, и вообще он чувствовал себя вполне счастливым.
- Угольков вам в чаек? Сейчас набросаем - Виктор сделал шутливый выпад в сторону пускающего из носика пузыри чайника.
- Ты пленников своих накормил? - Показал на коробку под сосной Николай. - А то они у тебя с голоду умрут, прежде чем их кто-то съест.
- Я им и крупы и крошек насыпал и даже воды поставил в банке, только думается мне, что они ее сразу пролили. Бешеные какие-то бегают, толкаются….
- Ну и отпусти их на свободу, может, выживут.
- Ну, уж нет. Эксперимент нужно довести до конца.
- Так ты его еще и не начинал….
- Перекусим сейчас и начну…
- А мы лодку хотели взять и на тот берег махнуть.
- А вы по бережку, по бережку, пешочком… ружьишко я собрал, пули в патронташ набил. Витька показал пальцами, как они должны идти.
- Ну, что Борис Борисович, пойдем? Или подождем, пока этот натуралист свои бесчеловечные опыты закончит?
- А долго? - Спросил Фиников.
- Да полчаса - не задумываясь, выпалил Витька.
- Тогда подождем…. А ружье-то зачем?
- Не Арбат чай, может, кому не понравиться, что вы тут бродите без спросу - подмигнул Витька.
- Тут живет кто-то?
- Тут много кто живет и давно - засмеялся Витька. - Вон том, в трех шагах, на песке свежий след самого главного, вот такой. - Витька сложил вместе две ладони.
- Медведь? - Догадался Фиников.
- Ага….. Да вы Борис Борисович кушайте спокойно, он гостей не ест, только местных - и Витька опять весело засмеялся.
- На Арбате, Витя, однако, то же хватает хищников. Так Борис Борисович?
- Хватает….. оберут так, что и медведю вашему не снилось, только что скальп не снимают.
Из ветвей послышалось: «тювить-вить…. вить…». Борис Борисович поднял голову пытаясь разглядеть птичку. Светило солнце, плыли облака, и тени их время от времени прокатывались по зеленому простору.

Фиников еще доедал кашу, а Витька уже вкладывал металлическое удилище спиннинга в рогатину, крепко воткнутую в берег. На катушке ровными рядами поблескивает толстая, почти миллиметровая леска.
- Коль, ты спиннинг к дереву привяжи шнуром….
Николая удивленно поднял брови
- Ну, шнуром, одним концом за ручку спиннинга, другим за дерево, чтоб не утащила щука.
- Однако… - встал с места Николай. - Ты брат аллигатора ловить собрался?
- Ну, мало ли. Чую я, что будет сегодня потеха - подмигивает Витька.
Он уже привязал металлический поводок с огромным тройником к леске и понес коробку с утятами в лодку.
- Ой, блин, изоленту забыл!
- Зачем тебе изолента-то?
- Крючок к ноге утенка привязать.
- Никак совесть проснулась? А я уж думал, ты их на крючки насаживать будешь.
- Да ладно тебе. Все будет нормально - стаскивая лодку в воду, прокричал Витька.
С каждым гребком, весело трещал фрикцион на катушке. Фиников и Николай с берега наблюдали, как ловко Виктор орудует веслами, держа в зубах поводок с болтающимся тройником. Отплыв метров на двадцать, Витька осушил весла, достал утенка и начал привязывать к его ноге снасть.
- Ногу ребенку не сломай - крикнул ему Николай, повернулся к Финикову и тихо добавил, - ничего не он поймает, а мы заставим его утят обратно увезти туда, где взял.
- Думаешь все это зря?
- Ни разу не видел, чтоб рыбу на уток ловили. Если бы это было возможно, давно бы кто-нибудь догадался. Не самый же умный наш Витька…
- А вдруг.
- Бывает, конечно, и на вдруг ловиться, но пока мне не приходилось видеть.
Опустив привязанного утенка в воду, Витька погнал лодку к берегу. Но стоило ему доплыть, как утенок тоже устремился туда же.
- Вот черт! - Ругался Витька.
Николай с Финиковым смеялись:
- Он, что дурак тебе плавать там, на привязи, в холодной воде….. Ой, уморил!
- Так значит? - Уставился Витька на утенка. - Бунтовать? Не выйдет! О, придумал! Нужно к другой ноге тонкую леску привязать, а к ней груз.
- И как же тогда он у тебя плавать будет, с привязанными ногами? - спросил Фиников. - Ты уж тогда леску с грузом к той же ноге привяжи, что и поводок с крючком, чтоб он хоть по кругу плавать мог.
- Верно Борисыч. - обрадовался Витька.
- Только не к ноге - вмешался в разговор Николай, - а к леске. И привяжи метра на полтора ниже утенка. И еще леску с грузом нужно длинную, иначе утенка на дно грузом утащит.
- Ну, это само собой - ответил Витька, уже копавшийся в своих снастях. Леску он нашел быстро, а вот с грузом не заладилось. Все, что было найдено, было слишком легким. Витька ворчал:
- В тайге у человека должны быть вещи простые, крепкие и обязательно легкие. Ага, легкие. А где теперь тяжелые брать….. - Он перетряс все что мог, но ничего не нашел. - Пошел я на ручей, за камнем. - Наконец решил он.
Утенок, тем временем зацепившись тройником за берег, бестолково топтался на месте и возмущенно пищал.
- Может, пока и мы пойдем ближе к ручью, там и покидаем? - Предложил Финикову Николай.
- Пойдем - согласился тот.
С каждым шагом берег становился положе, остался позади сосновый бор, все чаще над водой нависают кусты.
«Пиули-ти, пиули-ти», - запищал кулик-перевозчик, вспугнутый ими, и полетел вдоль берега, задевая о воду узкими пепельно-серыми крыльями.
Вот и оконечность озера, дальше небольшое болотце, из которого вытекает ручей. Сквозь прозрачную воду видно песчаное дно. Еще шаг и вода вскипает от мальков: то здесь, то там будто плещет кто по озеру песком из сита.
- Это не бель - говорит Николай, - видно водятся в озере только щуки да окуни. Смотрите, совсем нет в озере водорослей. Не видно ни букашек, ни жучков. А это, похоже, щуки пожирают свою молодь да окуней….
А рядом с ними щука подкралась к задремавшей своей младшей родственнице. Удар хвоста. Плеск, бросок…. Но щучья пасть сомкнулась впустую. Маленькая щучка спасаясь, выкинулась на берег и бьется с хвоста на голову. Подкатываясь снова к воде.
- Видал!? - Шепчет Фиников. - Это какой же крокодил ее так напугал, эта сама не меньше килограмма потянет.
- Может и не сильно крупная - отвечает Николай, - может килограмм на десять-двенадцать, не больше.
- На десять? - Прошептал Фиников. - Ничего себе!
- Говорят, Борис Борисович, тут и под тридцать встречали. Жаль только тот человек не смог с нами поехать, приболел малость….

Яркое солнце заливало озеро. Одна за другой, блеснув медными полированными боками, плюхнулись в воду блесна.
У Финикова дрожали руки, сердце билось усиленно, когда он забрасывал свою снасть. И не зря. Не успела, скрученная кольцами, леска полностью погрузиться в воду, как ощутил он резкий рывок. Как бы не волновался, а подсек четко, рванув изо всех сил за удилище. Сразу почувствовал на конце лесы не малую живую бьющуюся тяжесть. Он даже вскрикнул. Николай посмотрел на Финикова. Лицо того было чуть бледным.
- Что?
- Что-то …… - только и смог ответить Борис Борисович.
«Азартен - подумал Николай - аж бледнеет…. надо же».
Щука тем временем на полметра вылетела из глубины озера и с плеском упала в воду.
«Ушла» - подумал Николай.
Но леску на спиннинге Финикова все вело и вело в сторону. Рыбак подался всем телом вперед, гибкое удилище согнулось в дугу, леска с шипением метнулась в сторону.
- Уматывайте ее Борис Борисович, иначе не вытянуть на берег.
- Угу - прозвучало в ответ.
Щука продолжала бороться в глубине, не подаваясь усилиям азартного рыбака.
Николай следил за каждым движением Финикова и за тем, как со звоном резала воду леска. Рыбак держал удилище обеими руками. Рыба ходила на кругах. Наконец рыбаку удалось завернуть щуку, и он повел ее к берегу. Отступая от кромки воды, рыбак увидел темную толстую спину и лобастую голову рыбины. Он уже не был бледен, на лице появился румянец как у школьника, катающегося на лыжах.
Николай, отложив свой спиннинг, шагнул в воду, норовя схватить рыбину под жабры, но щука так шарахнулась от него в глубину, что Фиников еле сдержал себя, чтоб не выругаться.
- Я сам - сказал он Николаю, - сам!
Еще три раза подводил он щуку к берегу и снова отпускал вглубь реки. Наконец, зубастая судорожно глотая горячий воздух, легла на бок и Фиников схватившись за поводок, выволок ее на берег.
С камнем в руках, мимо пробежал Витька, даже не поинтересовавшись трофеем. Удивить его такой щукой было невозможно, весила они не больше шести килограмм, хотя Фиников настаивал, что как минимум - восемь.
- Вот, черт, - сокрушался Фиников, - фотоаппарат в лагере оставил!
- Ну, не страшно - успокоил его Николай, - чай не последняя, да и с этой сфотографируем вас.
- Ты не подумай, что я это для себя, - вдруг начал оправдываться Фиников. - Я просто ребятам хочу показать какая у вас рыба ловиться, а то они не верят, говоря, что на Волге щука покрупнее северной.
- Не знаю как на Волге, а у нас еще есть места с очень крупной щукой. А насчет фотографий, я считаю это хорошей привычкой. Домой не всегда привезешь, что поймаешь, а так показать можно…. Похвастаться, даже…
Повесив трофей на срезанный сучок раскидистой ольхи, взялись за спиннинги.
Пока Витька устраивал на воде несчастного утенка, что им было хорошо видно с места рыбалки, поймали еще двух небольших щук.
- Кажется, Виктор закончил - кивнул в сторону двигавшейся к берегу лодки Николай, - что пойдем на табор?
- Согласен… Мы же поплывем?
- Конечно.
Возвращаясь, заметил Николай, что сквозь сизо-зеленую хвою и оранжевые стволы сосен поглядывает другой лес. Там, за сосновой полосой начиналась сплошная темная зелень ельника, уходившая в горы. Легко можно было представить, что еще дальше начнется лиственничный лес, а за ним и самая настоящая горная тундра.
Витька колдовал над костром. Но увидев в руках рыбаков щук, быстро подошел, взял рыбу, молча, вынул нож из ножен. Сполоснув в воде самую крупную, резко полоснул по щучьему боку у спинной мякоти. С одной стороны, с другой - развернул бока алым листом. Знает Витька: у крупных щук самое вкусное мясо - ребровое, а костлявая спина что трава - вкуса нет.
- Щас бока запечем над дымком да костерком, а спину, однако, Байанаю отдадим, чтоб не обижал нас - подмигнул он рыбакам.
- А рыбачить? - спросил Фиников.
- Успеем. Вечером, потом утром, вам Борис Борисович еще надоесть успеет - заверил Витька.
Любой обед на рыбной ловле кажется необыкновенно вкусным: ароматы земли, тайги, дым костра - лучшая приправа даже к черствому куску хлеба. А тут два поджаренных на вертеле щучьих бока и полный чайник душистого крепкого чая. Нежный и жирный, на тонком ивоврм пруту щучий бок начинает кипеть в собственном жиру тотчас же, лишь его охватит жаром. И такой он распространяет аромат, что, кажется, способен вызвать аппетит даже у мертвого.
Подставив под щучий бок ломоть хлеба, Витька пропитал его янтарным горячим жиром, чуть припахивающим дымком костра и подал «бутерброд» Финикову.
- Отведайте-ка Борис Борисович блюдо под названием - Дарн де сомон сардоний. - А сам доволен, улыбается.
- Это ты где так ругаться научился? - Спросил Николай.
- А в журнале вычитал, о французской кухне, вот одно только название и запомнил, правда, дарн де сомон, это толстые ломти лосося, - подавая Николая ароматно пахнущий кусок, тараторил Витька, - а чем сардон не лосось?
- Сардон он посерьезнее лосося будет, лососевых много, а щука одна такая, сама по себе и никаких родственников, разве что маскиног, но и маскиног та же щука, как вот эта. - Заметил Николай. - Как Борис Борисович, съедобно?
Облизывая палец, Фиников только кивнул головой.
- Тогда доедаем быстренько и вперед к тому берегу.

Под ударами весел трехсотка с надувным дном стремительно плыла по чуть заметной ряби. Волны весело кипели у бортов, оставляя пузырчатый след за кормой.
Фиников сидел на корме.
- А почему ты Николай не переберешься в Москву? - Вдруг спросил он. - Я читал твою последнюю работу о применении авиации в охране лесов от пожаров - толково.
- Шутите Борис Борисович, кому я там, деревенщина неотесанная, нужен. Там у вас и своих хватает.
- Каких, своих?
- Москвичей, конечно.
- Заблуждаешься. В нашем отделе, например, ни одного москвича коренного нет, все приезжие. Да и во всем министерстве, москвичи разве что на подсобных должностях, технички там и прочий обслуживающий персонал.
- А вы?
- И я с Риги.
- Вы мне предложение делаете?
- Пока нет, но хотелось бы знать, как ты смотришь на свое бедующее.
Хотел Николай однажды уехать. Даже съездили с женой специально посмотреть город, в который приглашали, но вернувшись и выйдя на песчаный берег Лены понял: нет, не покинет он этих мест, никакой большой город не заменит ему этой суровой реки - с весенними разливами, с дикими безлюдными берегами, с лесами, где пуля застревает на первых десяти метрах.
- Нет, Борис Борисович, мне и здесь хорошо. - Николай осушил весла. - Вот отсюда и начнем, пожалуй….. кидайте в сторону берега.
Фиников отцепил крючок от нижнего кольца спиннинга.
- Что за блесна у вас? - Спросил Николай.
- Вот - на ладони лежала серебристая, узкая и длинная колеблющаяся блесна.
- Понятно. Тогда я прицеплю вращающуюся самоделку медного цвета. А там посмотрим, на что лучше брать будет и переоснастим.

Раз за разом плюхались блесна в прозрачную воду, но результата не было.
- Может, переплывем в другое место? - Спросил Николай.
- А может обратно, на то же где уже ловили?
- Как скажите, только рыба-то она везде есть, это мы что-то не так делаем…. Хотя искать, конечно, нужно.
Встали возле небольшого залива, такого небольшого, что в нем поместилось бы не больше четырех резиновых лодок. Но это было единственное место, где берег имел кривизну.
На третьем забросе Николай подсек небольшую, килограмма на четыре щуку.
- Взяла метрах в десяти от берега - говорил он Финикову, - там, похоже, что-то в воде есть, может перепад глубин, может валун лежит. Бросайте Борис Борисович туда.

Рывок из глубины был такой силы, что Фиников от неожиданности еле устоял в лодке. С пересохшим горлом, с сильно бьющимся сердцем он вертикально поднял удилище. Первой мыслью Бориса Борисовича было за что-то в лодке привязать леску, но в следующий момент рыбацкий опыт подсказал иное и он схватился за регулятор фрикциона. Тонкая, всего ноль тридцать пять миллиметра леска после первого рывка замерла в одном положении, потом рыбина рванула на глубину, достигнув его, как будто оттолкнувшись свечой, выпрыгнула из воды с болтающейся блесной на губе. Рыбаки отчетливо увидели толстое брусковатое тело щуки: у нее была короткая, тупая морда и яркие пятнистые бока. В этот миг Финикову показалось, что натянутая до отказа леска вот-вот лопнет. И, конечно, лопнула бы, если бы не пружинистое удилище и завизжавший фрикцион катушки.
- Спокойно Борисович, спокойно…. Вы ее только к лодке подведите, а тут уж я ее выключателем успокою - Николай уже держал в руках толстую, короткую дубинку.
Как только, не виданная никогда Финиковым такого размера щука, ушла вглубь, он медленно начал крутить катушку. Но леска словно зацепилась за корягу. Фиников пытался тянуть удилищем, но ничего не получалось.
- Завела за что-то, - с горечью сказал он - зацеп….
- Подергайте резко, прямо рукой за леску - посоветовал Николай.
Но щука уже неслась вверх, и снова выметнувшись на поверхность, понеслась под лодку. Вот мелькнула ее черная тень и, не успевший развернуться со спиннингом Борис Борисович беспомощно наблюдал, как леска потянула к воде изгибающейся спиннинг. Какое-то седьмое чувство подсказало рыбаку перекинуть спиннинг на другую сторону лодки и он, изогнувшись, как гимнаст на арене цирка, перевел скользнувшую по резине леску через корму. И снова щука ушла на глубину. Минута и снова все повторилось. Фиников рассчитывал, что рывки рыбины станут все слабее и слабее, но этого не случилось. В какой-то миг лека вдруг провисла над водой, и Фиников с ужасом понял, что рыбина сошла.
Смотав на катушку леску, он сел на борт лодки и схватился руками за голову.
- Какой я балбес! Зачем я дал ей слабину?! Она банально выплюнула блесну, позор!
- Да бросьте вы Борис Борисович…. Еще попадет.
- Такая, больше никогда не попадет….
- Такая, может, и нет, а вот еще больше, точно попадет. Убедились же, что они тут есть? Убедились. Значит, утром поймаем.
- Почему утром, - встрепенулся Фиников.
- Потому, что уже вечер.
- Давай еще попробуем.
- Давай. - Николай отвернулся от Финикова, а на его лице играла улыбка.
Прежде чем поплыть к своему лагерю под соснами, поймали еще четыре приличных щуки, одна из которых, пойманная Финиковым весила примерно восемь килограмм. Сердце рыбака стучало - от радостного возбуждения, как у мальчугана, получившего в подарок велосипед.

Утенок уже не плавал по кругу, он прижал головку к тельцу и неподвижно, как поплавок, покачивался на ряби озера.
- Витек - причаливая к берегу начал Николай, - ты бы освободил своего пленника, он, похоже, замерз там совсем и вот-вот богу душу отдаст. Я же тебе говорю, что на такую экзотику не позариться не одна нормальная рыбина. Не мучь ты детей….
Виктор только что пришедший с площадки, где рубил деревья мешающие посадке вертолета, был непреклонен.
- Нет уж, - сказал он - я ее все равно поймаю. А вы вытряхайтесь из лодки, я поеду караул менять. И взяв коробку со вторым утенком, уверенно двинулся к лодке.
- О! - воскликнул Витька, увидев на дне улов. - Не зря съездили! Ну, я щас то же кое-что поймаю.
- Поздно уже - хотел остановить его Фиников.
- Самое то! На мыша…..
- Пускай едет, - сказал Николай, - ему, то же охота половить.
- На мыша?
- А что тут удивительного? На мыша не только таймени ловятся, скорее даже наоборот, если в одном месте будут стоять щука и таймень, то можно на все сто быть уверенным, что щука опередит тайменя.
Витька уже отплывая от берега крикнул:
- С вас ужин!
- Хорошо - ответил Николай и помахал рукой.
Что и как колдовал Витька с утятами, разглядеть было невозможно, поэтому рыбаки дружно взялись за дела хозяйственные. Фиников вызвался развести костер, а Николай сел чистить картофель.
Солнышко из-за леса через озеро бросало на лагерь уже последние бледно-золотистые лучи. В пролеске, все еще раздавались малиновые звоны тонкоголосых вечерних птиц. Серая пичуга сидела совсем близко от рыбаков, на крайнем дереве, и настойчиво просила: «выпить… выпить… пить-пить».
- Слышишь, Борис Борисович, что нам пичуга предлагает?
- Что? - не понял Фиников.
- А вы прислушайтесь, - и он показал на дерево откуда неслось: «выпить… выпить… пить-пить». - Слышите?
- Ну, птичка….
- А говорит она: «выпить… выпить…» - засмеялся Николай.
Фиников прислушался и то же улыбнулся:
-Точно……
- Так что наливать?
- Давай - махнул рукой московский гость.
Выпили.
- Что Борис Борисович, уху заварим или супчик из тушенки?
- Уху, конечно…. Давай я рыбой займусь.
- Нет, лучше тогда картошку дочистите, а я рыбу обработаю.
- Что, есть хитрости особенные в ее обработке - спросил Фиников, явно задетый тем, что ему не позволили обработать для ухи рыбу.
- Никаких. Только мы в уху из этих аллигаторов берем и то, что другие обычно выбрасывают.
- Что же?
- Потроха, например.
- Зачем?
- Для навару. Сардон не шибко жирная рыба, да и вкус у нее не самый знатный, вот и стараемся ее, так сказать под мировые стандарты подвести.
- Ясно... вы щуку сардон называете, это на якутском языке?
- Ага, еще якуты называют ее дьорохой и ханарый и ньолбой.
- Ничего себе…
- Нормально это, называют же русские медведя и топтыгин и косолапый, так и у якутов со щукой… Вы картошки побольше чистите, мы еще и поджарим ее…. - отходя к воде, сказал Николай.
Уже заря медленно гасла. Ночь наплывала с гор. Вода ежесекундно менялась в окраске: от цвета расплавленного металла на середине до пролитого подсолнечного масла чуть поближе и густого черного мазута у берегов.

Сказочными драгоценными камнями полыхают угли, на которых в прокопченном противне скворчала картошка. Рядом с подплывающей к берегу лодкой вспенивала воду рыбина.
- Что-то Витька выловил, однако - встал от костра Николай. Фиников поднялся следом.
- Ну, хвались!
Виктор не спеша втянул лодку на берег и вместе с лодкой вполз кукан со щукой.
- Хороша, везет же некоторым…. - разглядывая щуку, сказал Николай.
- Кому везет, у того и петух яйца несет - засмеялся Виктор. - Как у нас насчет пожрать?
- Ты не получишь ничего пока не скажешь что с утятами сделал.
- Смену караула я сделал. Один греется вон в коробке, другой на пост заступил.
- Варвар - бросил Николай.

Они сидели у костра. По сосредоточенным лицам перебегали красные пятна - отсветы огня, а за спинами раскачивались мохнатые тени, будто сошлись и обступили их таинственные, сказочные обитатели этих гор.
Тихий разговор от одной темы плавно перетекал к другой.
- У русских как? - Говорил Витька. - За бутылкой водки под тайменью уху выпьют, поговорят, поклянутся в вечной дружбе, а когда хмель разберет до костей, обнимутся, крест-накрест расцелуются даже. Другое у якутов. Чем больше пьют, тем больше мрачнеют и только от времени зависит, когда драться начнут, а то и за ножи схватятся.
- Горячие парни? - Спросил Фиников.
- Дурные…..
Время идет и слышится другой голос:
- Тайга и друг твой и враг твой. Если не умеешь запоминать примет, если не знаешь, по каким законам текут таежные реки, если не научился читать таежное небо, как книгу, в которой содержится самый точный совет, - тайга закружит тебя в своем необозримом однообразии, и падешь ты наземь голодный и холодный, ее пленником и ее жертвой. Был человек, а теперь лишь белеют похожие на сучья кости твои…. Жутко? - Посмотрел Николай на Финикова. - А от правды не уйдешь. В тайге и слеза горю не поможет…
Неожиданный всплеск и звук упавшего металлического удилища подбросил всех вверх.
- Сработало - закричал Витька и бросился к кромке воды.
- Надо же - удивился Николай.
Инерционная катушка, с треском разматывала леску, разбрызгивая воду и песок. Шнур не позволил утянуть удилище, и оно сейчас подпрыгивало в воде у самой кромки.
Витька стаскивал на воду лодку.
- Можно мне с тобой?- спросил Фиников.
- Залазь - выпалил Витька.
- Ружье возьмите - метнулся к костру Николай и через несколько секунд уже протягивал Финикову ружье и патронташ.
Витька, подняв спиннинг из воды, попросил Николая обрезать шнур, и через мгновение лодка была уже в нескольких метрах от берега.
Виктор передал спиннинг Финикову, сам положив в нос лодки ружье, взялся за весла
- Ну, Борисыч, выбирай!
Толстая леска натянулась, Фиников с осторожным, хорошо знакомым каждому рыбаку напряжением начал «выкачивать» снасть, ожидая малейшего признака движения рыбины. Снасть, казалось задела за огромный валун. Фиников подналег на спиннинг, увеличив амплитуду подъема удилища. Подаваясь усилию рук, то ли рыбина пошла к лодке, то ли лодка к рыбине. Еще минута и леска пошла в сторону.
- Спокойно Борисыч - шептал Витька, - мы ее умоем, только пусть рожу свою зубастую хоть малость покажет.
Финикова охватил озноб: он понял - рыба очень крупная и подается высаживанию:
- Миленькая! Ну, иди же! Иди!
Широко раскрытыми глазами смотрел он в темноту и безуспешно силился завернуть великаншу к лодке. Все вокруг умерло для Финикова: он и рыбина - только двое их существовало сейчас на свете. Что-то говорил Виктор, но это было в другой жизни.
С каждым оборотом катушки расстояние от рыбака до его добычи сокращалось. И вот, он скорее почувствовал, чем увидел в темноте, как из глубины вывернулась толстая как бревно рыбина. Витька схватил ружье, щелкнул взведенный курок. Но и рыбина, наверное, заметила рыбаков своими хищными глазами и рванула в глубину под лодку. В это же время грохнул выстрел поднявший фонтан воды рядом с бортом. Фиников развернулся всем телом, и упав на колени прижал к себе спиннинг. Катушка с треском отдавала рыбине с таким трудом намотанную леску.
Борис Борисович выдержал, не застопорил бег лески и угадал - рыбина встала. С этого момента он как-то успокоился и стал спокойно мучить щуку, то приотпуская леску вглубь, то снова накручивая ее на катушку, ни на мгновение не давая рыбе отдыха. На сурово напряженном его лице, в выражении глаз, в линиях крепко сжатого рта чувствовался характер и торжествующая, уверенная в себе сила.
- Молодец Борисыч, поводи ее, помучай - подбадривал его Виктор, держа в руках ружье.

Второй выстрел Николай услышал спустя девятнадцать минут после первого и после торжественного крика несшегося над озером понял - победили.
Ровно горел костер, вокруг была глубокая таежная тишина. Ночное небо с крупными яркими звездами казалось близким, горы вокруг лежали черными глыбами.
- Это мой самый счастливый день - сказал Фиников, поднимая кружку.
- Ну вот! А вы мне Борис Борисович предлагали отсюда уехать.

Сардонах* - щучье.

Старик, отворачиваясь от сизого дыма, чистил красноперого ленка. Дочистив, разрезал тушку, положил на плоский как стол камень и, поправив ногой дрова, потянулся. Я наблюдал за ним и понимал, что мое мнение об этом совсем сморщенном, усохшем и седом дяде Ване, за несколько часов знакомства изменилось совершенно. Утром, когда дядька попросил меня взять с собой на рыбалку этого незнакомого мне старика, я был уверен, что старик обуза и тяжелый крест для его родных, а попечение о его старости столь явное ханжество, что близкие стараются его избежать, а добрые люди, такие как мой дядька, и возятся с дедом.
Как же я ошибался!

Когда, утром мы причалили к берегу возле устья небольшой реки, я думал, что дядя Ваня устроиться дремать на солнышке. Ан нет, он отыскал в прибрежных кустах длинное сухое удилище, достал из старого выцветшего солдатского сидора банку с червями, снарядил удочку, потом закинул закидушку и принялся ловить рыбу прежде, чем мы с Юрой успели собрать свои спиннинги.
Поинтересовавшись у деда, не страшно ли ему будет оставаться на берегу, услышав в ответ: «да господь с вами…», мы ушли вверх по притоку и вернулись когда над берегом уже бродили пьянящие, острые запахи вечера. Позже запахи эти исчезнут - холод ночи поглотит их, но пока был тихий прекрасный вечер.
Уставшие мы буквально рухнули возле костра, над которым уже висело наполненное на две трети водой закопченное ведро, а рядом со стариком стоял еще и казанок. Под старым тальником копной зеленел новенький аккуратный шалаш.

Итак, дядя Ваня потянулся, посмотрел на нас, спросил:
- Как рыбалка?
- Как при ловле блох, много движений - мало достижений. - Проворчал Юра.
- Вы сынки отдыхайте, а я ушицы сварю, простенькой, но вкусной.
Юра тут же сел, помотал головой, пробасил:
- Да мы сами, дядь Вань сварим, отдохнем малость и сварганим.
Дед, покачав головой.
- «Сварганим»… Уху готовить нужно, а не варганить. Все у вас молодых по-быстрому, да кое-как, а уха она терпенья требует, настоя.
Юра улыбнулся примирительно и предложил взять у нас хотя бы рыбы, которую до времени мы на куканах опустили в воду.
- Спасибочки, только ту рыбу, что у вас, и я поймал, а вот ершей-то у вас и нет - подмигнул дед, - да и хатыса, тоже.
- Так и без сопливых можно сварить - заметил Юра.
- Ну, какая это уха, без ерша-то, так баловство и только, - проворчал старик. - В настоящей ухе два главных продукта: хорошая вода и ерши.
- Так вода на природе, она вся хорошая.
- Э, нет! Вот наша алданская водичка подходит, потому, что прозрачна, словно березовый сок и сладка, будто лесная малина.
«А дедок-то наш поэт» - подумал я.
В это время в ведре забурлила вскипевшая вода, дядя Ваня ловко подхватил его, поставил на специально приготовленное место - песочек между камней, и всыпал в кипяток из казанка изрядную порцию потрошеных, но не чищеных ершей, приговаривая:
- С мелкой рыбы уха сладка.
Потом запустил туда головы осетра, ленка, мелких окуньков и еще какие-то мелкие рыбьи части.
Я отвернулся от костра, закрыл глаза. Как в кино проплывали передо мной картинки пережитого сегодня. Вот я забросил блесну в то место, где стремнина врезается в улово. И только повел - взялся таймень. Не ленок, а таймень! Это я сразу почувствовал, потому, что рывок был резкий, сильный. Ручка катушки выскользнула из пальцев, затрещал тормоз. Я подошел к самой воде, потом забрел по колено вглядываясь в быструю воду будто мог что-то там увидеть. Катушка все раскручивалась, на ней почти не осталось лески. Если таймень не остановиться - все, леска лопнет, он уйдет. Я надавил на кромку катушки пальцем, придерживая ее ход. Палец жгло. Таймень изменил направление, пошел вверх по течению, и леска зазвенела, рассекая воду. Вдруг леска ослабла. Я схватился за ручку катушки быстро начал вращать. И вот снова рывок! Таймень просто-напросто повернул обратно. Когда леска опять натянулась, он свечой взмыл вверх и гулко, тяжелым поленом бухнулся в холодную воду. Вода забурлила, вскипела, закручиваясь в воронку. От напряжения заныли руки. Стиснув зубы, я медленно поворачивал катушку, ругая конструкторов ее изобретших, ну разве можно делать такие маленькие ручки? Ругал себя за то, что намотал на катушку тонкую леску рассчитывая ловить только ленков. Больше воли тайменю я не давал. Борьба длилась минут пять и за это время обессилевший, таймень подошел к берегу, слабо поводя мощными плавниками. Я зашел в воду, нагнулся, осторожно запустил под рыбину руки, рванулся и вместе с тайменем растянулся на берегу.
Я открыл глаза, прислушался.

Юра хоть и не замполит, но разговорить может кого угодно. Вот уж и о жизни своей ему дядя Ваня рассказывает.
Через какое-то время я вспомнил про уху, сказал:
- Дядя Ваня, давай я хоть картошку для ухи почищу.
Старик замахал на меня руками:
- Что ты, что ты! Какая картошка? В ухе кроме рыбы только луку быть положено, соли, да листа лаврового чуток.
«Лук - от семи недуг, кто сеет лук тот избавиться от мук», подумал я и снова лег. Нужно было ставить палатку, но не хотелось. В какой-то момент я задумался и потерял нить их беседы, а когда опять вернулся к действительности, услышал голос старика:
- Жизнь конечно интересное занятие. Когда мне было восемнадцать, тридцатилетние были для меня пожилыми. А когда мне самому стукнуло тридцать, мне стало казаться, что даже пятидесятилетие не конец жизни. В мае мне исполнилось восемьдесят четыре, а я не замечаю, что состарился. Вот сегодня отрыбачил день и еще ночью посижу с закидушкой, хе-хе-хе.
- Ничего себе! - удивился Юра. - Да вы ровесник нашего века?! Сейчас восемьдесят четвертый, значит с девятисотого года! Да, дядя Ваня, тебе только позавидовать можно.
Наверное, еще царя помнишь?
- Царя не встречал, а вот времена те как сейчас помню.
- Да, дядя Ваня! В таком возрасте уже больше отдыхать нужно, а не рыбу ловить.
- Нет, - решительно возразил старик, - нельзя останавливаться, жить надо бодро, организм сам скажет, когда достаточно. И вообще, пока есть рыбалка, я буду жить.
- А что дядя Ваня, и не болит еще совсем ничего?
- Ну, как не болит, болит, конечно. Спина вот, ноги, руки… я же почитай всю жизнь на воде: золото мыл, плоты вязал, бакенщиком служил, рыбачил опять же. И лес попилить пришлось, правда, по собственной воле, а то подумаешь чего.
Я с интересом глядел на старика и почему-то подумал: «Жизнь - большая ценность, она полна всяких больших и малых событий и познаний. Смерть же - конец всяким событиям, что бы там не говорили о потусторонней жизни. По ту сторону - только смерть, и более ничего, а жизнь вот она - на этой стороне, только здесь и больше нигде. Однако и этот старик так думает, поэтому сегодня он все еще на этой стороне, со своими воспоминаниями, болезнями и секретом приготовления вкусной ухи. Похоже, вечное забвение ничуть нашего деда не привлекает. Дед этот, похоже, вовсе не верит в смерть. Интересно в чем секрет его бодрости? В рыбалке? Вон, с какой любовью говорит он о ней с Юркой».
Старик как раз говорил о том, что больше всего на свете любит посидеть с удочкой у реки.
- Дядя Ваня рыба-то в ведре уже как полчаса кипит, может пора снимать уже? - спросил Юра.
- Пущай себе кипит. Нужно еще чуток подождать, чтоб ерши наши разварились вовсе и лишняя вода выкипела. - При этом старик подбросил в костер несколько веток, спросил, - Проголодался?
- Ну, если честно, есть маленько, - сознался Юра.
- А ты чайком побалуйся с устатку, крепкий чай он завсегда полезен, и до ухи и после, - предложил старик Юре.
Я от чая отказался.
Разговор между тем не прекращался, говорил в основном старик, говорил о рыбалке, о рыбе, о реке.
А мне опять подумалось: «Не врет дед, однако, именно рыбалка приводит в движение его ссохшееся тело. Без рыбалки он бы давным-давно иссяк, остановился. А вот все остальное… Интересно, в самой глубине души у деда этого пробуждаются временами робкие вопросы: что такое бытие? Ради чего люди живут и суетятся в этом мире? Откуда они приходят, рождаясь, и куда уходят, умирая? Или у старых не принято задавать себе такие вопросы? Может спросить, что он об этом думает?»
Но спрашивать я не стал, потому, что старик принялся колдовать над ухой. Он снял ведро с огня, вынул из своего сидора чистую марлю, накрыв ее казанок, слил все содержимое из ведра. Заканчивая процеживать, сказал:
- Щас добавим отдушку и на костерок…
- Что такое отдушка? - заинтересовался Юра.
- Перчик зернышками и луковица - как будто удивился вопросу старик. - И еще листик лавровый, но его положим, когда снимать будем.
Теперь над огнем висел казанок.
- Дядя Ваня, а зимой что делаешь, когда рыбалки нет? Книжки читаешь?
- Так занятие-то всегда найдется. Мне вот рыбаки и сети заказывают, и вязать, и садить. А то бересты натащат, чтоб я им наплавов накрутил…. Читать-то у меня Надежда Захаровна шибко любила. Она же из благородных была, из тех у которых и дома большие были и экипажи собственные. Не знаю, что уж она во мне нашла, но замуж за меня пошла без сожаления. А я уж на нее всю жизнь, как на икону смотрел. А вот как осиротел я окончательно, двенадцать лет тому, так книги в доме больше и не появлялись. Я-то журналы только читаю, всякие, какие, где найду или кто какие принесет. А Надежда Захаровна все толстые книги любила, да.
- Почему дядь Ваня сказал «окончательно»?
- Так двое деток - дочки, и до году не дожили. А, на сына в сорок четвертом похоронка пришла. Наденька моя тогда чуть руки на себя не наложила, одна у нас надежа на него была. А вот лишила нас война кровинушки нашей - Сашеньки. Я-то тогда тоже в армии был, только на востоке.
- А ты дядя Ваня не местный значит?
- Ну, как посмотреть.
- Раз жена ваша, как вы выразились «из благородных», значит не из деревни? - не унимался Юра.
- Мы с Наденькой моей на реку эту еще в двадцать четвертом пришли.
- Откуда пришли?
- С Иркутска.
- Там вместе и жили в Иркутске?
- Нет. Познакомились мы в марте двадцать второго в белоповстанческой армии. Наденька сестрой милосердия была, а меня ранило, вот в лазарете мы и познакомились. В марте красные заняли станцию Муравьево-Амурскую, где был лазарет тогда. Не расстреляли лишь потому, что разобрать не могли, кто офицер, а кто просто так, все в исподнем были. В общем, снял я погоны, а Наденька белую косынку с красным крестом. Оттуда мы вернулись в Иркутск, на родину, где очень скоро почувствовали, что участие наше в белом движении нам не простят. Ее родители уехали неизвестно куда, мой отец погиб осенью двадцатого, когда из-за закрытия всех мельниц и кустарных кожевенных заводов, местными властями, по всей Иркутской губернии вспыхнули восстания. В общем, в июле двадцать четвертого решили мы уехать туда, где нас и искать не будут - на север. Доехали кое-как до станции Невер и оттуда по растоптанной тропе, дороги как таковой еще и не было, с обозом таких же, как мы беженцев и крестьян, пешком пошли прямо на север. А вокруг горы, а над головой комары. Шестьсот верст прошли по тайге пока на двадцатый день не добрели до Алдана. К тому времени там уже прииск был открыт, потому мы решили не идти дальше, а остаться там. Вырыл землянку, устроились кое-как, и стал я старателем. Сначала гребельщиком, знаешь кто это такой?
- Нет, дядя Ваня, не знаю.
- А это ворошитель песка в желобе бутары, помогающий воде размачивать комья и обмывать золотую налепку с камней. Что там Юра творилось в эти годы не пересказать, только кладбище росло быстрее, чем поселок. В двадцать пятом был создан трест Алданзолото. От Невера начали строить колесную дорогу, по которой вскоре, не поверишь, пошли караваны двугорбых верблюдов.
В том же году сын у нас родился. Через год в Незаметном уже и банк появился, и почта, и телеграф. Надежда Захаровна на том телеграфе стала работать, а я как знакомый с механикой был взят на монтаж первой паровой драги, которую еще до революции где-то за границей построили. Осенью двадцать шестого мы эту драгу запустили, а осенью двадцать седьмого запустили вторую паровую драгу. У нас к тому времени уже и домик свой в поселке был, ну не домик, избушка, но своя.
Присев, Дядя Ваня уставился туда, где спряталось за горизонтом солнце, и чернел приметный остров. Задумавшись, он, похоже, вспоминал те давние годы, когда вдоль этих берегов еще не сновали взад-вперед быстроходные суда, а его, молодого, ждала дома любимая жена и сын.

В казанке забурлило. Старик встрепенулся, под нависшими бровями сверкнули молодым блеском лукавые глаза, улыбка чуть тронула обветренные губы и тут же погасла, как искра на ветру.
Я смотрел, как он опускает в казанок крупные куски сначала осетра, потом ленка и подумал:
«Интересный старик. Нет у него родных и близких, избушка, в которой он живет наверняка давно обветшала. Его, как любого старика, терзают разные хвори но, несмотря на это, беспокойства он никому не причиняет и похоже никогда никому не был в тягость. А обилие морщин говорит, скорее не о немощи, а о том, что за плечами старика лежала нелегкая жизнь».
Юру рассказ деда явно заинтересовал.
- Дядя Ваня, а сюда-то как попали, Алдан-то эвон где?
- В сороковом на реке Юдоме появился Югоренок, как перевалочная база для приисков. Построили там техсклад, склады торгового отделения и локомобильную электростанцию, которая работала на дровах. Вот на нее я и был направлен работать, не зря же у меня фамилия Котельников, хе-хе-хе. А дров кушала станция эта не меряно, до тридцати тысяч кубов заготавливали для нее дров-то. Представляешь, сколько нужно было саней и лошадей, чтоб такие объемы дров привозить. В Югоренке Надежда Захаровна заведовала избой-читальней, и медпункт там даже был. На войну нас оттуда и позабирали, только Сашеньку на запад, а меня на восток, вот такая несправедливость случилась.
- А в тридцатые, дядь Ваня репрессии у вас были?
- Нет, Юра, не было. Народу и так не хватало, да и зачем тут хватать кого-то, если и так ссылка. Вот в сорок девятом к нам эпатировали «бандеровцев», как тогда называли всех вывезенных с Украины. Расселяли их и в Югоренке целыми семьями. Спрашивал я их, за что сослали? «В колхозе не хотели работать», - отвечали они. Знаю, что начальство местное в те годы пострадало, старые большевики, вроде Аммосова, ну как говориться - за что боролись на то и напоролись, прости господи меня грешного.
- Ты что Дядья Ваня в бога веришь?
- Верю
- И раньше верил?
- С малолетства верую, восемьдесят четыре годика прожил, а… не изменил вере, ему. И до меня он был и... без меня будет. Для верующих. Есть бог или нет, а он у меня один. А вот вы молодые и сами не знаете, кому молиться. Сегодня один, завтра другой, счет потеряли.
- Вы это о ком?
- Ясно о ком, о тех, чьи портреты вы носите на праздниках.
- А-а-а…. эти не боги, это так…
- А раз «так», то, что вы их таскаете?
А я подумал: «Да, глупо бы я выглядел, если бы полез к нему со своим дурацким вопросом - что такое бытие? - Я даже плечами передернул от досады. - Какая все это ерунда. Что я хотел от него услышать? То, что прочитал когда-то сам - «есть сущее и есть существование этого сущего, которое и называют бытием»?

Из-за мыска медленно, борясь с течением, вышла лодка и стала приближаться к нашему берегу. Острый нос вспарывал холодную воду, и две толстые стружки взлетали до кромок бортов, скручиваясь, рассыпались в брызги, падали обратно в реку.
- Дядька твой - глядя на меня, сказал старик.
Дядька выключил мотор метрах в трех от берега, лодка ткнулась носом в гальку. Вслед за ней накатилась на корму, затем на берег волна, зашипела, запенилась.
- Чаевничаете, рыболовы? О своих самолетах деду рассказываете или он вам про старину заливает? - громко заговорил дядька. Лицо его с глубокими складками вокруг губ, вырубленное солнцем и ветром, было не молодым и не старым, но морщинистая шея выдавала возраст: дядька только вышел на пенсию.
- Ты же Володька не собирался сегодня приезжать, говорил на огороде дел полно - подмигнул ему дядя Ваня.
- Как же! Усидишь на огороде, если такая компания на берегу собралась.
- Ну и хорошо, как раз и ушица подходит. Вовремя ты.
Говоря это старик и всыпал из большой эмалированной кружки в казанок что-то полужидкое и разноцветное.
Юра вопросительно посмотрел на дядю Ваню.
- Икра, и потрошки рыбьи - пояснил тот, - чтоб уха прозрачней стала и вкус, опять же приятнее.
Я не заметил, когда старик солил уху, хотел спросить, но тут дядька спросил Юру:
- Чего поймали?
- Два тайменя, один с воз другой помене. - Отшутился Юра.
- Что совсем не поклевывает? - удивился дядька.
- Поклевывает, да выплевывает - Опять сострил Юра.
Старик Юриным шуткам рассмеялся. Морщины задрожали у него на лбу, на висках, на щеках и разбежались в разные стороны. Он даже как бы помолодел.
Дядька повернулся ко мне.
-Так что, племяш?
- За весь день трех ленков взяли и таймешка килограмм на восемь - ответил я.
- Ну и не горюйте, я три сет&#235;шки бросил за мысом, так что без рыбы не останетесь.
- Нам дядь Володя не рыба нужна, нам клев нужен, - пояснил Юра. - А еще воздухом подышать, на птичек посмотреть.
- Так кидай свой аэропорт и подавайся к нам в деревню. Рыбачить будем на пару, охотиться.
- Не могу. Мне моя работа нравиться, - сказал Юра.

Старик снял казанок с огня, накрыл крышкой и поставил рядом с костром.
- Может водочки в ушицу плеснуть? - Спросил Юра.
- Может - надвое ворожит…. Зачем юшку портить? Лучше пей водку под уху, или ешь уху под водку.
- Так многие добавляют водку - не унимался Юра
- Так и пущай добавляют, если нравиться, а ты сейчас попробуешь иначе.
Говоря это, старик снял крышку с казанка. Божественный аромат ухи разливался над берегом. Я почувствовал избыток слюны во рту.
- Скоро уха подойдет, - сказал старик и снова накрыл казанок крышкой и повернул его другим боком к костру.
- Что, сама подойдет? - насмешливо, спросил Юра.
- Это говорят так. Уха не варится, она подходит. - Невозмутимо ответил старик.
Через некоторое время мы торжественно сели вокруг казанка. Дядька мой, среднем пальцем руки побрызгал вокруг себя ухой - жертва самому Байанаю. Потом только взялся за ложку.
Огненная уха обжигала язык, на лбу и верхней губе у меня выступили капельки пота, и я подумал, что от неторопливой молчаливой трапезы тоже можно получить радость.
Нет, это была не обычная уха. Это было что-то другое. Я не мог понять что. Я как бы чувствовал присутствие еще кого-то, невидимого, доброго, ласкового. Мне было очень хорошо. С таким аппетитом я не ел никогда в своей жизни. Дядя Ваня, как бы поняв мое состояние, спросил:
- Ну, как?
- Божественно, - только и смог вымолвить я.
- Дядь Вань, а давай по сто грамм, а? - предложил Юра.
- Дядя Ваня уху водкой не портит, - сказал мой дядька. - Вот тебе Юра сейчас хорошо?
- Очень.
- Это потому, что ты при помощи ухи этой вошел в контакт со всем, что сейчас видишь. Природа она сейчас и внутри и снаружи тебя. Она тебя балует - качает и поет тебе песенку. А водка... она испортит все.
- Так, все ушицу едят с водкой - возразил Юра.
- Не все. Мы же с дядей Ваней не пьем. А ты, если хочешь испортить уху и себе настроение, можешь выпить, и скоро почувствуешь это.
- Ладно, не буду. Попробую почувствовать себя детём природы - улыбнулся Юра.
Запах разносился, наверное, на всю округу. Удивительно, почему не сбежались звери на такой аромат ухи.
Я съел два больших куска рыбы, хотел было потянулся еще за одним, но передумал.
- Ешь, племяш, ешь - поощрил дядька. - Едой силу не вымотаешь!
- Все, наелся, - решительно отодвинулся я от казанка и осторожно покосился на спиннинг. Юра тоже отодвинулся, поблагодарив дядю Ваню за уху. Я ждал пока мой дядька и старик дохлебают казанок. Что дохлебают, я почему-то был уверен. Почему? Да потому, что эти двое повидали жизнь и знали цену не только последнему патрону в тайге, но и последнему куску. А еще я знал, что после ухи, разольет кто-нибудь из них по эмалированным кружкам крепчайший цейлонский чай. И только после того, как они, не спеша, его выпьют, снова можно будет идти со спиннингом вдоль берега или просто тихо сидеть у костра.
Там, где закатилось солнце, небо было чуть светлее, чем на противоположенной стороне, где ночь уже затеплила яркие звезды. Стало прохладно. Мы подсели поближе к костру.
Приятно сидеть у костра. Насытившись, мы наслаждались чаем и теплом.
Не боясь костра, ныряли к огню летучие мыши - ловили мелкую ночную живность, привороженную древними чарами огня.
- Слышишь, как пищат? - спросил я Юру.
- Кто?
- Летучие эти….
- Смеешься ты, что ли? У них же ультразвук, с сорока пяти килогерц начинается. А предел человеческого слуха - чуть за двадцать.
- Это я и без тебя знаю, а мышей все равно слышу.
После моих слов все притихли, прислушались. Но слышно было только потрескивание алых угольков в костре. Огонь горел ровно, языки пламени разворачивались лепестками таежного жарка. Рядом бормотали что-то невнятное воды Алдана, будто рассказывали забытые, непонятные нынче сказки древних народов когда-то тут обитавших.
С неба сорвалась, прочертила огненный след и угасла звездочка. В детстве я слышал: звездочки падают, когда кто-то умер. Родился человек - зажигается его звезда и горит, пока он топчет землю.
Я посмотрел на дядю Ваню, и тут же подумалось: «Где его звездочка? А где моя?».

Лето стояло в полной красе и силе. Давно отцвели в сырых лесах кремовые букеты вечнозеленых родендронов. Лето цвело синими колокольчиками, белыми зонтиками дудника, высокими, по пояс травами.
На белом песке пустынного в этот день берега, возле кучки сухого, чисто вымытого плавника, двое, накачивали резиновую лодку. За песком, за редкими корявыми ивами, обросшими в половодье блекло-зелеными космами тины, темнел береговой лес.
- Дед, дай мне покачать - взявшись за рукав клетчатой рубашки деда, попросил мальчик.
- Ты Артемка лучше удочки распакуй, а качать я буду, потому, что ты легенький еще, вот подрастешь немного, тогда….
- Хорошо - обрадовался внук и побежал к лежащему под кустом рюкзаку, от которого, не без труда отцепил черный чехол и, высунув язык, долго развязывал тугой узел тесемок.
Заметив, что внук вынул, наконец, оба удилища, дед крикнул:
- Ты их пока не раздвигай, мешать в лодке будут, а вот чехол убери в кармашек и застегни, как следует.
Пока внук занимался этим делом, дед подтащил к воде накаченную лодку и с насосом в руках направился к машине, стоявшей на полянке над берегом.
Артемка, выполнивший поручения деда подбежал к воде, наклонился, что бы сунуть руку в воду и замер, наблюдая, как у самого берега по песчаному дну шныряли ничем не примечательные мальки, но такие прозрачные, что хрящик внутри тела был виден. В таком положении и застал его вернувшейся от машины дед.
- Ну, что, рыбак, поплыли потихоньку?
- Деда, а кого мы сегодня ловить будем?
- Рыбу.
- А какую?
- А какая рыба попадет, ту и ловить будем.
- А если никакая не попадет?
Дед усмехнулся.
- Тогда нас бабушка домой не пустит.
Артемка, представив, наверное, как их бабушка не пускает домой, засмеялся.
Лодка правила к оконечности острова, к высоким, в воде тальникам. Там, среди тальников есть неширокий ерик соединяющий старицу с рекой, вот это место и влекло к себе наших рыбаков. Попытали под берегом, потом бросили якорь на средине заливчика: рыба бралась, но вяло. Очень хотелось и деду и внуку найти такое место, чтоб было, потом о чем рассказать, что вспомнить. Заплыли почти в устье ерика, в котором чуть заметно ощущалось течение воды из реки в старицу.
- Вода прибывает - сказал дед, привязывая лодку к затопленной талине. - Наживляй Артемка самого толстого червяка, попробуем здесь.
Плескались в редкой траве залива какие-то рыбины, выходили наверх, рождая круги на тихой воде, ельцы, лещ выставил свою горбатую спину, кружа без всякого смысла на одном месте.
Не успел дед, как следует рассмотреть на берегу высокие тонкие стебли, усыпанные лиловато-красными цветочками и сказать внуку, что это кипрей, а еще по-другому иван-чай, что его лист раньше вместо чая потребляли, а молодые, неокрепшие корешки вместо капусты, как поплавок на его удочке резко нырнул под воду. Дед потянул изогнувшееся удилище на себя и из таинственной зеленой прибрежной глубины с плеском вылетел окунь.
Артемка уже открыл рот, чтоб закричать от радости, но дед приложил палец к губам и покачал отрицательно головой. Внук, конечно, знал, что удильщикам не следует, не греметь, не разговаривать, но как тут удержаться!
- На рыбалке Артемка нужно быть ниже травы и тише воды…
- А разве вода тихая? - шепотом возразил внук. - Вон как Обь шумит, когда волна и ветер. А в котелке на огне как бурлит?
Дед внимательно посмотрел на внука, подумал: «не дурак, слава Богу, растет».
- Деда,- шептал между тем Артемка, - а мне такой попадется?
- Уже, - прошептал дед, показывая глазами на то место, где только что плавал поплавок внука.
Четырехметровое удилище Артемки выгнулось дугой, а окунь только всплыл на поверхность, не желая попадать в лодку.
- Тише, тише, - говорил дед, вытаскивая застрявший под сидением подсак. - Держи, не дергай, я сейчас….
И началось!
Каждый раз поплавок утаскивало под воду совсем, и только поэтому одному было видно, что рыба берет серьезная, без обмана и хитрых подходов. Окунь шел как один, ровный, зеленобокий - настоящий обской. Сильная рыба по-сильному и бралась - сопротивлялась долго.
На всякой рыбалке бывает и главный момент, момент, когда попадает самая крупная в этот день рыба, и настоящий рыбак этот момент чувствует. Почувствовал и Артемкин дед, как-то подтянулся весь, фуражку поправил, спину выпрямил, чуть леску натянул и тут же поплавок подпрыгнул на воде и мелко, мелко заплясал. «Не может быть, - подумал дед, - мелочь прицепилась». Но, то самое чувство свинцом налило руку не давая поднять удилище.
- Деда, - показывая на поплавок, прошептал Артемка. - Клюет!
Дед медленно перевел взгляд на Артемку, подмигнул, и в этот момент поплавок нырнул так быстро, что булькнуло.
Изогнувшееся удилище дергалось и дрожало, леска вырезала на воде правильную восьмерку, прежде чем мелькнул у поверхности и резко бросился в сторону, быстрый полосатый хищник.
Удилище смягчило резкий рывок, не позволив лопнуть тонкой леске. Дед завел подсак в воду, откинувшись назад, потянул на себя удилище и в момент, когда окунь, увлекаемый упругой силой, появился у поверхности, быстро подвел под него подсак. Поднимать большущего горбача из воды было одно удовольствие.
И как обычно бывает на рыбалке, когда за побежавшим вдруг в сторону поплавком исчезает представление уходящего времени, перестали наши рыбаки замечать его ход. Время исчезло, утратив вдруг свой все куда-то подгоняющий ход.
Артемка молчать не мог - восклицал шепотом, вертелся и приглушенно смеялся, вытянув очередного горбача.
- Еще один разноцветик! - шепчет, вытаскивая окунька.
«Опять прав», - думает дед, более внимательно разглядывая окуня: спина у горбача темно-зеленая, брюхо - желтоватое. Бока зеленовато-желтые с бурыми полосами. Большой плавник - сизый, следующий в цвет полос на боках, грудные плавники под цвет брюха, а остальные красные. Красавец!
А река горела серебристым блеском. Вдоль острова, обросшего по берегу кустами тальников, она двигалась, темная, покачивая, как зеленые облака, сплошное отражение листьев.
Еще долго продолжался клев, не успевало еще грузило поплавок поставить, а уже вело.
- Все Артемка, у нас полный садок - сказал дед. - Вот бабушка-то удивиться, когда такой улов увидит. Тут у нас и сорога, и окунь, подлещики, и ерш даже есть.
- А почему удивиться? - возразил внук. - Когда это мы без улова возвращались?
Дед улыбался, глядя на него, подумал: «станет ли Артемка рыбаком, как он стал. В те далекие времена таким пацанам, да еще в далекой таежной деревне, и заняться-то больше нечем было, кроме рыбалки. Ну, в лапту еще играли, в чижа. А теперь телевизоры, компьютеры, игрушки умные. Да и свободы у детей нет, такой, как у них была. Ну, кто сейчас ребенка одного отпустит на реку? Да никто. Артемка-то на рыбалку ездит только тогда, когда я его позову, а сам не предлагает никогда. И не просит, чтоб какую-то снасть купил ему, а вот диски с играми просит».
Вздохнул дед.
- Ну, что поплыли?
- Поплыли!
Греб дед, молча, о чем-то думая, а может просто вспомнил свое детство, рыбалку на Хатарганке, среди такой же тенистой зелени тальников и пирамидками иван-чая на берегу.
Когда все было уложено в машину, солнце уже клонилось к закату, и свет струился понизу, меж стволов. Лес будто дремал, греясь на солнышке, вбирая в себя его тепло перед долгой суровой зимой - коротко лето в Сибири.

Из вертолета высадились на «штанах», так называется место слияния Саганджи с Дянышкой.
Сергей подбежал к воде. Вот она тайменная речка с зелеными пенными перекатами, с завихрениями, у камней, где в струях они и стоят - красавцы красно-хвостые! Приглядевшись к реке, закричал:
- Смотрите! Кто-то через реку плывет. Видно уходит от кого-то…
- Или чего-то. - Добавляет Андрей, озабоченно вглядываясь в сизую плотную дымку.
А рыжий зверек, распушив хвост по воде, на самой стремнине борется с течением.
Сергей, следя за белкой, спрашивает:
- Доплывет?
- Если таймень не схватит, обязательно доплывет - отвечает ему рыжий молодой человек, Дима.
- Белку? - удивленно спрашивает Сергей. - Так она же большая!
- Так и таймени не маленькие бывают. Такие монстры бывают, что вытащить из воды и речи не идет, лишь бы самого не утянул. - Подмигивает второй егерь Михаил.
- Да ну - не верит Сергей и машет рукой.
- Точно говорю. Вот на реке Оленек недавно поймали тайменя весом восемьдесят кило.
«Врет» - думает Андрей, оттаскивая к воде объемную упаковку с лодкой.
- И вытащили?! - изумляется Сергей.
- Так в сети поймали, куда ему из сетей-то.
- А в этой реке есть такие таймени? Ну, в ямах, может, зимовальных?
- Таких, однако, нет, а килограмм на двадцать - двадцать пять поймать можно.
«Не врет» - отмечает про себя Андрей.
Дима хмурит брови и продолжает тоном профессора:
- Только таймень местный зимует в ямах не в Дянышке, он зимует в Лене, а в конец мая или начале июня поднимается в верховья этой реки и вон туда, в Саганджу, на нерест. А отметавшись, сплавляется он на среднее течение реки в предгорные ямы, вон туда. - Дмитрий показывает рукой в противоположенную сторону той, что показывал несколько секунд назад. - Там он сбрасывает зубы и с начала июля, с крепкими новыми зубами, начинает охотиться на все, что шевелится над водой и под водой.
- Прямо таки на все? - улыбается Александр.
- Ну, почти все: рыбу, уток, горностая, белок, мышей…А так, как крупные таймени живут парами, то спастись от них всем этим зверюшкам на воде бывает трудно, быстрая рыба таймень.
- Вы, пока мы будем лодки готовить к сплаву, можете с берега покидать, если есть желание - говорит Миша. - А то может, перекусить хотите? Только у нас по прилету холодное все предусмотрено, кроме чая... Так как?
- Нет, мы лучше покидаем, да отец? - вопросительно глядя на своего напарника, говорит Сергей.
- А вы как? - обратился Дима к Андрею.
- А на меня вы вообще внимания не обращайте, я как они.
- Кстати, познакомитесь, - говорит Сергей, глядя на Андрея, - это мой отец Владимир Васильевич. А это наш попутчик Андрей э…
- Просто, Андрей - помог ему последний.
- Ага, значит Андрей. Он уже рыбачил на этой реке, представляешь, батя!
- Очень приятно - Владимир Васильевич протянул руку. Был он среднего роста, худой, волосом белый, с чуть раскосыми маленькими глазами водянистого цвета. Часто смаргивал, двигая седыми бровями.
- Ну, что Андрей, покидаем? - Сергей вытягивал из кучи сваленных из вертолета вещей, тубус.
- Нет. Я лучше буду свою лодку накачивать… А вы попробуйте.

Через сорок минут отчалили. Михаил, подвижный, небольшого роста, с тонким острым носом, с белыми выцветшими бровями, из-под которых смотрели маленькие голубые глаза, плыл на лодке с Владимиром Васильевичем. Следом, Женя с Сергеем, на такой же, кирпичного цвета «пятисотке». Андрей на «трехсотке», грязно-зеленого цвета, замыкающим, сзади всех.
Река начала часто делится на протоки, егеря выбрав нужный маршрут, взмахнув несколько раз веслами и направив лодки по течению, бросали весла, хватали свои короткие металлические спиннинги и принимались рыбачить. Пытались ловить и их подопечные. Андрей, глядя на них, думал: «Ну, как так! Кто пацанам этим разрешил рыбачить? Их дело грести, советовать, куда бросать приманку, снимать с крючка рыбу, следить, чтоб не утонули, а они! Нет, нужно это дело прекратить прямо после первой остановки!» Между тем Михаил с Женей выловили по паре ленков, а рыбаки - ничего.
А река шумела на перекатах, была по-горному холодна. На отмелях - заломы из смытых деревьев. Две каменушки, перед тем как взлететь, долго, будто бежали по поверхности реки, хлопали крыльями по воде, волоча красные лапки.
По левому берегу показалось охотничье зимовье. «Значит, семь километров отмахали, в одно мгновение». - Думает Андрей, налегает на весла и, почти догнав первые две лодки, кричит:
- Дима, пристать бы, а?
Лодки устремляются к берегу. Хватаясь за леера, вылезли на берег. Густая зеленая стена тайги манила прохладой. Голова кружилась от запахов. Лес был смешанный. Ели тянули вниз мохнатые лапы, заботливо прикрывая себя до самой земли. Рядом стройные тополя. А поодаль, хмуро и отчужденно топорщили мягкую хвою лиственницы. Кое-где виднелись березки, словно девушки в белых платьях.
- Ребята, отойдем недалеко - предложил Андрей, поглядывая на егерей.
- Куда вы? - забеспокоился сразу Сергей.
- Все нормально. Мы тут посоветуемся, по-землячески - успокоил Андрей и пошел вверх по реке. Егеря пошли следом.
- Вот что, - как только отошли на достаточное расстояние от гостей - заговорил Андрей, - мне, как клиенту, не нравиться то, что вы делаете.
- Не понял? - Дима сделал удивленное лицо.
- Понял, понял. Только вот прикидываться не нужно. Я друзья мои не раз и не два пользовался услугами, таких как вы, и не только в нашей стране, и поверьте мне, знаю, что и как вы должны делать. Кроме того, прежде чем купить этот тур я ознакомился с правилами вашей компании еще там, в Якутске.
Дима смотрел в сторону. Михаил криво улыбался.
- Так вот. Вы не имеете право ловить рыбу в присутствии клиентов, до тех пор, пока они сами вас об этом не попросят. Вы должны были провести инструктаж, прежде чем клиенты сели в лодки и взяли в руки спиннинги. Вы обязаны были настоять на том, чтоб клиенты надели спасательные жилеты, но вы их даже из баулов не вынули. Я не буду перечислять всего того, что вы обязаны делать и как, надеюсь, что вы и сами знаете. А сейчас вы выполните все, что положено было выполнить перед началом сплава. Затем один из вас, на одной из ваших лодок, перегрузив весь груз, быстренько помчится вниз до того места, где мы встанем на ночевку, разобьет там лагерь и приготовит ужин. До ужина мы перекусим в пути, для чего тот, кто останется с рыбаками соберет нужные продукты и чайник с кружками. Понятно?
- Ясно, но… - начал Михаил.
- Никаких «но». - Перебил Андрей. - Если не хотите потерять эту работу, прошу делать все как положено.
- Хорошо, - согласился Дима, - я поплыву вниз и все подготовлю, а Миша пойдет с вами.
- Договорились. - Андрей протянул руку Диме. - Да, еще вот что. Ты Миша возьмешь на борт Сергея, а я Владимира Васильевича, договорились?

Вот и плес. Под нависшим берегом глухо. Вода в омуте, черно-зеленая, плотная, лежит как неподвижное стекло.
- Владимир Васильевич, вы, почему не кидаете? - спрашивает Андрей, отправляя блесну в сторону берега. - Не хотите тайменя поймать?
- Я лучше красотой этой полюбуюсь. - Отвечает тот, глядя на только что пройденный перекат. - Так и оседлал бы горбатую эту струю, слил бы свой голос с шумом реки, и мчался бы, мчался в неведомую даль…
- Да какая же она неведомая? Полторы сотни верст и Лена!
- Ну, это вам Андрей все тут ведомо, а я впервые здесь. Бывал в Якутии, конечно, но, в южной. И даже рыбу ловил. А сюда Сережка меня вытащил, заметил, наверное, что заскучал я.
- Это же хорошо, что сын себе позволить может отца на рыбалку в такую даль свозить, да за такие немалые деньги.
- Дорого внимание, а не деньги. Я их тоже немало зарабатывал, да и в его дело немало вложил. - Владимир Васильевич помолчал немного. - Я год назад, так сказать, на покой отправился и стал замечать, что как-то очень быстро летит время. Мне времени всю жизнь не хватало для того, что бы поехать, например, на рыбалку и вдруг его стало избыточно много для этого занятия, но мало вообще. Вот такая метаморфоза. Впрочем, времени в каждый отдельный день более чем достаточно, а вот занять его нечем. Не сидеть же, в конце концов, каждый день с удочкой на реке. Надоест, да и куда девать рыбу? Опять же после каждой рыбалки нужно время, что бы зажили ранки на пальцах. Крючки, знаете ли, острые, щучьи зубы, колючки окуней. Раньше, в молодости, времени на это не требовалось, потому, что пальцы всегда были целы.
Владимир Васильевич замолчал, зачерпнул ладонью воду. Через минуту встрепенулся.
- О чем это я? Ах да, о занятиях. Можно, конечно приманки снаряжать. Вот недавно я часа три провел за этим занятием, разыскав в старых вещах, старые, когда-то заброшенные в дальний угол за ненадобностью, приманки. Почистил их, отремонтировал, наточил крючки, хотел сложить в контейнеры, но они оказались заполнены новыми, модными приманками. Тогда, я свалил старые блесна в пакет, из старой же газеты, сунул пакет в сумку, унес их обратно в гараж, и положить туда, откуда взял. Старые приманки оказались лишними так же, как лишними в жизни оказываются старые люди.
- Ну, вам, я вижу грех жаловаться на отсутствие внимания.
- Все равно грустно.
- Отчего?
- От того, что жизнь прошла, и ничего особенного не сделал, все как у всех…
- Что ж в этом плохого?
- Это не плохо, это даже страшно! Всю жизнь был занят не настоящим - начальствовал, бумаги, бумаги, за которыми пустота и делячество. Без делячества, кстати, - так уж оно все у нас поставлено - тоже не прожить. Не знаю как на самых верхах, а нашему брату - директору - это точно.
С минуту, о чем-то задумавшись, Владимир Васильевич молчал.
- Жизнь прожил, а вспомнить нечего, от того, наверное, теперь только и думаю о рыбалке….. Спросите, почему? Да просто потому, что хватаюсь за это занятие, как утопающий за соломинку. Потому, что только на рыбалке я могу общаться на равных со знакомыми и не знакомыми людьми. Оказывается, выйдя на пенсию, уже через месяц понимаешь, что общение необходимо. А как Андрей надоедали люди раньше! Глаза бы на них не смотрели! Опять метаморфоза. Странно ощущаешь себя, когда ненужное недавно, становиться необходимым теперь, и наоборот. Помните, когда-то изучали: «стимулы и мотивы общения ….. формы общения людей…». Какой мутью тогда все это казалось. А теперь понимаешь, что стимулы и мотивы есть, и еще какие - полноценная жизнь! Скажите, что можно пообщаться и на скамеечке возле подъезда или в пивной. Пробовал. Не общается. Общение это же не только обмен действиями, поступками, мыслями, чувствами, и переживаниями с другими людьми, а еще и обращение к самому себе, к собственной душе, воспоминаниям, совести. Что можно вспомнить в пивной? Только другую пивную. А что можно вспомнить с друзьями на рыбалке? То-то и оно….
- Есть! - после резкой подсечки воскликнул Андрей. - Но не таймень…
Владимир Васильевич улыбаясь, смотрел, как Андрей быстро вращая катушку спиннинга, подводит к лодке рыбину.
И Андрею весело было смотреть в прозрачную глубину, где что-то белело, колебля и водя из стороны в сторону все выше и выше поднимавшуюся блесну, и наконец, на поверхности, трепеща и разбрызгивая воду, показалась бившаяся засекшаяся сразу на два крючка рыбина. Андрей изогнулся, подхватил леску у самой блесны и уверенным движением перенес лимбу из воды на дно лодки. Рыбина, обезумевшая от боли, страха и отчаянья, начала биться, разбрызгивая с себя остатки воды, не понимая, что это с ней произошло и, пытаясь вырваться из этой теснины, ужасной обстановки, где она задыхалась, вздымая жабры.
- Жестокое у нас увлечение - сказал Владимир Васильевич, глядя на рыбину.
- Так что тут поделаешь, так создатель устроил мир - вынимая крючки из челюсти, ответил Андрей, а сам осмысливал сказанное напарником. Думал о том, что время все ставит на свои места, каждому предъявляет счет. И от уплаты по нему никто никуда не денется. Вот и Владимир Васильевич платит по счету тоскливой памятью о прошлом.
- Странно. Мне совсем не жалко наших подмосковных окуней или камских щук, а этих - Владимир Васильевич показал на затихшую рыбину, - мне отчаянно жалко.
- Красивые, благородные, потому и вызывают у нас симпатию.
С этими словами Андрей ловко запустил блесну далеко от лодки.
А чистая река, звенела прохладной лесной влагой перекатов, темнела зелеными омутами, стлалась спокойными ровными плесами.
- Вы Владимир Васильевич, однако, большим коллективом руководили? - крутя ручку спиннинга, спросил Андрей.
- Как вы догадались?
- Сами же сказали «директорствовал», да и профессия, там или занятие, почти всегда ставит свою печать на человеке, на его повадки, привычки, манеры.
- Чтоб замечать это, то же нужно иметь особенную профессию или занятие - подмигнул Владимир Васильевич. - Вы кто Андрей по профессии?
- Да моя профессия проста. Я сейчас начальником отдела внешнеэкономических связей работаю, а так авиатор, потомственный.
Да? И как внешнеэкономическая деятельность поживает?
- А никак… выполняем перевозки в Африке по заявкам разных авантюристов и проходимцев.
- Не нравиться?
- Нет.
- Так уйдите.
- Уже.
- Ушел?
- Рапорт подал.
- А я работал директором строительно-монтажного управления.
- В Москве?!
- В ней.
- О-го-го!
- А вам Андрей сколько лет?
- Сорок три.
Владимиру Васильевичу вдруг показалось, что таким же сорока трех летним, как Андрей, он был так давно, что может быть, этого даже и не было. Белой метелицей прошелестели с того времени тридцать лет.
- Когда солнце зашло, не надо бежать за ним вдогонку. - Прошептал он, вздохнул и взмахнул спиннингом. Блесна плюхнулась под нависший куст, и не успел Владимир Васильевич сделать десяток вращений ручкой катушки, последовал резкий удар, после чего удилище задрожало, задергалось в руках рыбака.
- Кажется, и у меня сел….
- Подтягивайте, я подниму - откладывая свой спиннинг, предложил Андрей.
У лодки рыбина била хвостом, отчаянно пытаясь освободиться от крючка, буро-золотистая у головы, с малиновым оттенком к хвосту, вся в черных пятнышках и красноватых разводах, она была очень красива.
- Может, отпустим? - Робко спросил Владимир Васильевич. - Вон вы уже сколько надергали.
- Ваш трофей, что хотите то и делайте.
- Отпустим - решил Владимир Васильевич, аккуратно вынимая крючок. - Давайте вы Андрей, а то мне не встать….

Первая лодка уткнулась носом в галечный берег длинной косы. Михаил помахал рукой, закричал: - Обе-е-е-ед!
Когда вторая лодка причалила к берегу, там уже аккуратный костер кучерявился ярко-красными завитками пламени, озорно потрескивая искрами, а сладкий запах хворостяного дыма мешался с ароматом тайги.
Михаил, подвешивая над огнем закопченный чайник, говорил Сергею:
- Чем крупнее засекшейся на блесну таймень, тем спокойнее он себя ведет, наверное, демонстрируя свою уверенность. И вообще, большого тайменя можно вытаскивать несколько часов прежде, чем его можно будет назвать добычей. Бывают такие экземпляры, которые могут тащить лодку против течения горной реки.
«Опять врет» - подумал Андрей, подходя к костерку.
А Михаил, не обращая на него внимания, продолжал говорить Сергею:
- Когда таймень стремительно срывается с места, то остановить его не сможет никакая снасть. Спасает только то, что реки здешние имеют ширину не более ста метров и частые пороги. При этом леску надо держать всегда в натяг.
«Не врет» - отметил Андрей.
- А какие блесна все же лучше здесь работают? - Спросил Сергей.
- Я считаю, что двухцветные, например - белая с красным.
- И медные вертушки, то же нормально, - вставил Андрей.
- А на «мыша»?
- На «мыша», Сергей, это особый разговор. На «мыша» лучше в ночное время. Этот способ ловли более добычливый, поскольку на него не влияют такие факторы как: погода, давление, прозрачность воды. Мимо мыши таймень не проплывет при любой погоде.

Владимир Васильевич прогуливался по берегу, разминая поясницу. Андрей перебирал в контейнере блесна, выискивая нужную.
Снимая с огня чайник, Михаил позвал всех к костерку, говоря:
- А вот и особенный чаек, в котором и соки северной земли - и свет гольцовых высей. Чай, в котором грязь и солнце слились в единый вкус.
Андрей с удивлением посмотрел на Михаила, подумал: «Или образно мыслит, или слышал от кого-то».
Сергей ел торопливо, обжигался чаем. Владимир Васильевич глядел на него с минуту, потом сказал:
- У голодного человека, Сережа, характер плохой. Ты ешь, как следует, не торопясь, жуй и не стреляй глазами по реке-то…..
- Так время…
- А что время? Время как вода в реке - не догонишь, не поймаешь. Ешь спокойно, твое, от тебя не уйдет.
- Любишь ты батя советы умные давать…
Владимир Васильевич улыбнулся, подмигнул сыну:
- Старики, сын, дают мудрые советы, потому что не могут подавать дурных примеров.

Скользят лодки к закату дня. А люди? А люди: кто рыбачит, кто любуется миром, кто досадует на соседа своего. Потому, что разные. Нет одинаковых людей, бывают только похожие. Не бывает людей только с темной или только со светлой душой. В каждом человеке имеется весь спектр цветов, только одного - больше, другого - меньше.
И река, по которой они плывут, сердито погремит на перекате, дробя отражение берегов, а потом устанет - и задремлет, замечтается тихим плесом, и цветные тени леса на ней не шелохнуться. Она тоже разная.

- Я на БАМе хариусов ловил, - говорит Владимир Васильевич - нравилось очень. А тут еще и не видел ни одного.
- Для того что бы тут его поймать, нужно возле любого ручья, в Дянышку впадающего, остановиться, и с удочкой чуток пройтись.
- А на спиннинг?
- Мне ни разу не попадался. А вот если хочется на удочку попробовать, так сказать, вспомнить былое, то удочка у меня есть - телескоп.
- Нет, не будем остальных задерживать. Да и все равно наживки нет для этого. Мы-то там, на короеда ловили. Закинешь, бывало, наживку в пенистую стрежь. Леску несет, несет, потом тихо закручивает в маленьком омуте и вдруг, резкий рывок прям из пучины омута. Подсечешь, и вот он уже шлепается на гальку.
Владимир Васильевич замолчал, задумался, глядя вдаль.
Река между тем играла всеми дневными красками, серебряно отталкивала солнце, омывала и выглаживала серые камни. По обоим берегам стояла тайга, она-то карабкалась на сопки, то бегом спускалась вниз, к самой воде.
- Земля родилась из хаоса - прошептал Владимир Васильевич.

Первая лодка проскользнула перекат. Сергей широко взмахнул удилищем, и блесна, описав пологую кривую, бултыхнулась в улово правее струи. Быстрым, точным движением он затормозил катушку и повел блесну. Она пришла пустой. Забросил еще два раза - и все неудачно. Тем временем лодку вынесло ниже к косе, и следующий заброс получился в тихую воду начавшегося плеса. Забросил, повел и почти сразу же ощутил тупой толчок, леска натянулась струной.
- Есть!- вскрикнул он, ослабляя леску. Рыбина всплеснулась раз-другой и, отчаянно сопротивляясь, пошла-таки к лодке. У борта она еще раз попыталась вырваться, дернулась, закрутила хвостом воду в воронку, но Сергей потянул спиннинг на себя.
- Не спешите, - посоветовал Михаил. - Не большой таймешка, возьмем легко, только чуть подведите его и я подхвачу.
Рыбина будто сама хотела в лодку - всплыла рядом с Михаилом, тот ловко подхватил ее и перекинул через борт. Будто опомнившись, таймень взбунтовался, бил хвостом, извивался и даже издавал какие-то звуки.
- Отпустим! - Твердо сказал Сергей.
- Зачем? На уху пойдет - возразил Михаил.
- На уху и ленков достаточно.
Вынув крючок из крепкой челюсти рыбины, Сергей поднял тайменя, покачал на руках, как бы взвешивая, и опустил в холодную прозрачную воду.
- Мне бы большого зацепить… - мечтательно сказал он.
- Тоже отпустите?
- Сфотографируюсь с ним и отпущу.
- Зачем ловить, если отпускать?
Сергей внимательно поглядел на егеря.
- Человек, Миша, сказано, царь природы - верно, царь! И отношение царское: бери, что душе угодно, а там - хоть трава не расти. И берет, и на самом деле трава не растет, например, там, где ГДТ ездят, трактора вышки буровые таскают, трубы. Срывают они поверхностный слой почвы. А без гумуса, как известно, не могут расти ни травы, ни злаки, ни прочая зелень. А что бы восстановить этот слой в условиях тундры, природе лет сто, а то и больше нужно. Значит, царствуя, мы рубим сук, на котором сидим.
- А я верю, что сук этот все-таки не срубим. Так что ловите рыбку, не переживайте, не случиться от этого глобальной катастрофы. Да и гумус в тундре человек может восстановить за два года, а не за сто, как природа.
- Ой ли?
- На вас, людей из больших городов, иногда нападает что-то жалостливое, и вы вдруг начинаете любую букашку оплакивать. Я думаю не нужно этого делать. Букашка, я думаю, сама себя способна защитить и возможно эффективнее, чем мы себя, хотя и называемся - цари природы.
- Может быть. Только мы Миша, там за Уралом, уже понимать начинаем, что не так все просто с природой.
- Ну, так за Уралом! Здесь-то поле не паханое.
В это время у Сергея опять засеклась рыба и разговор прекратился.

Табор заметили издали. Выцветшая палатка четко вырисовывалась на фоне леса. Хорошо было видно и лодку на галечной косе. Не видно было только никакого движения.
«Странно, - подумал Андрей, - обычно костровой в тайге, даже подсознательно ждет тех, кто на реке. Прислушивается, присматривается, а уж когда заметит товарищей, обязательно покажется на видном месте».
Показав рукой на палатку, Андрей жестом спросил Михаила, их ли это палатка. Тот утвердительно кивнул головой.
Быстрые струи за несколько минут принесли лодки к косе, которую Дима выбрал для ночевки рыбаков.
Пристали.
Быстро разгружаются лодки. Оба северянина работают дружно, у них как бы сами собой складываются обязанности каждого в нехитрой этой работе. Рыбу туда, мешки сюда, лодки на берег, перевернуть вверх дном. Спиннинги прислонены к коряжине замытой галькой.
Диму обнаружили спящим возле палатки. Михаил легонечко пнул его по ступне сапога, тот откинул куртку, которой была укрыта голова, вяло спросил:
- А это вы… что так рано?
- Дима, ты почему на этом месте встал? - спросил Андрей.
- А чо?
- Ни чо! - передразнил его Андрей. - А где здесь вечером на «мыша» ловить?
Дима оглядел реку, но промолчал.
- Что, сказать нечего? Егерь хренов! - Андрей показал на противоположенную сторону реки. - Видишь где яма? Так какого хрена ты тут устроился?
- Тут комаров меньше.
- Комаров! - передразнил Андрей. - Вот ты и повезешь нас вечером на тот берег и потом назад.
- Ну и повезу!
Андрей заглянул в палатку. Сквозь пробитую в десятках местах материю пробивались крохотные, толщиной с иголку, лучики заходящего солнца. Андрей вздохнул. Ясно было, что если пойдет дождь, все в этой палатке промокнут. Внутри на первобытно чистой гальке лежали два свернутых спальных мешка.
«Даже лапника не натаскал» - подумал Андрей, а вслух сказал:
- Сами тут и спать будите уважаемые егеря. - А мы на лодках.
Все молчали.
- Ну, что встали?! - обернулся Андрей. - Костер, байки, ужин…. Что там у вас по расписанию?!
Когда Андрей отошел Дима проворчал:
- Ишь ты, разборчивый… А мы - люди русские: нам бы хлеб почерствей, щи покислей, водку покрепше.

К Андрею, присевшему возле сумки со снастями, подошел Владимир Васильевич.
- Что-то вы уж слишком строги к ним - сказал он.
- Строг?! Да Дима этот обычный лентяй и совести совсем не имеет! Похоже, он из тех, кто всегда хорошо делает свое дело и спустя рукава - чужое. А дело, которое ему поручено он считает не своим. Вон, - показал Андрей на Диму - даже топор у него еле на топорище держится…. таежник хренов!
- Подумаешь топор.
- Вот уж нет Владимир Васильевич! Нет ничего в тайге важнее этого предмета. Воевал русский мужик топором, и дома строил и корабли… с таким инструментом против любого зверя идти не страшно, а он во что его превратил!
- Ну и ладно. Мы народ не привередливый.
- Во-во. Потому они и пользуются этой нашей не привередливостью. Мог бы пять чурок напилить вместо сидений, стол, какой - никакой соорудить. Нет, он спал! Представляю, какой он ужин наварит. Хамство все это, а в хамстве нельзя искать логики. И привыкнуть к хамству нельзя! Привыкнуть, не изумляться ему, значит, самому охаметь, затоптать свою доброту, искренность.
- А может нам самим приготовить? - подмигнул Андрею Владимир Васильевич. - А то я так в лодке засиделся, что каждая косточка болит. Да и нравиться мне кашеварить, иногда.
- Я двумя руками - за. Только картошку я все равно этого дармоеда чистить заставлю! - Андрей шагнул в сторону палатки, но остановился.
- А на «мыша» не пойдете рыбачить? Нам сейчас как бы и разготавливать некогда, солнышко-то вон почти село.
Владимир Васильевич махнул рукой.
- Вы, вон с Сережкой идите, а я по-стариковски здесь покопаюсь.
Солнышко, на самом деле ушло за горбы гор, свет посерел, очертания берега, деревьев стали неясными, будто на недопроявленной фотографии. Самое время для тайменьей охоты.

Дима, громко сопя, перевез рыбаков на противоположенный берег.
В яме под берегом крутит черную воду. Струя, от переката бившая годами в этот берег, вырыла глубокий омут. Над омутом наклонились густые кусты, отчего сумрак кажется еще плотнее.
- Кажется мне Сергей, что в глубине непременно стоит таймень, - шепчет Андрей.
- Ага, - с иронией заговорил Сергей, - Прямо вижу, как чуть вздрагивает его хвост при виде серебристых сигов; мгновенье - и вспенятся струи, и вот уже сиг в пасти.
- А егерь-то прав был, когда говорил, что крупные таймени парами живут. - Не обращая внимания на иронию товарища, говорит Андрей. - Я вот прямо чувствую, что если тут есть таймень, то не один.
Сергей, подражая голосу Андрея, попытался подначить его:
- Ну-ну, они же парами плавают: один матерый впереди, другой, поменьше, следом. Андрей тем временем намочил «мышь», развернулся и бросил приманку к противоположенному берегу. «Мышь» булькнула под самыми кустами. Он медленно вращал катушку пытаясь провести приманку так, чтобы на воде оставались ровные «усы». Приманка пересекла плес. Наблюдавший за ней Сергей, громко вздохнул и отойдя метров на двадцать от Андрея забросил свою приманку.
Неожиданный всплеск и резкий рывок заставили Сергея стереть с лица недоверчиво-ироничное выражение. Фрикцион жалобно трещал, леска натянутой струной ползла сквозь кольца. Решив, что пора, Сергей сильно рванул спиннингом пытаясь подсечь рыбину, но леска сразу ослабла и рыба сошла.
Подошел Андрей.
- Я думаю, таймень накололся, выждать бы надо, чуток.
- А вдруг их на самом деле два? - шепчет Сергей и бросает приманку туда же второй раз.
Мокрая «мышь» ударившись об воду, на мгновение погрузилась. Сергей начал медленно подматывать леску. Оборот, другой - удар! Фрикцион взвыл на самой высокой ноте, отдавая реке леску. Таймень упорно и монотонно шел вверх прямо посредине плеса.
Сергей мельком взглянул на катушку и, сердце его замерло от мысли, что еще несколько секунд и леска закончится. Он вспоминал, привязал ли вообще леску к шпуле и не мог вспомнить, а таймень все так же тянул и тянул.
«Фрикцион» - мелькнуло в голове. Сергей дрожащей рукой медленно стал его затягивать, ощущая каждой клеточкой ту грань, переступать которую при вываживании крупной рыбины нельзя, а то или якорь сломает или леску порвет.
Сергей начал вращать ручку, удилище гнулось как молодой тальник на ветру. Подматывая, Сергей шел по кромке берега навстречу рыбине и шептал:
- Не сорвись, не сорвись, пожалуйста!
Шедший рядом Андрей услышал заклинания товарища.
- Не бойся, не сойдет…. Если, конечно не затянет под камень или корягу.
Таймень будто услышав слова Андрея, заворочался с удвоенной силой, ударил хвостом по воде и рванул к противоположенному берегу.
- Ничего Сергей - успокаивает Андрей товарища - это у него повадка такая: рваться с крючка пока силы есть…
Черный в сумерках хвост мелькнул над водой: «А не нравиться!» думает Сергей начиная с трудом крутить ручку. Еще двадцать шагов вдоль берега и вышли на косу. Рывки еще мощные и упругие, но той агрессии уже нет. Туго, метр за метром приближается рыбина к берегу. Вот и светлое толстое брюхо показал, переворачиваясь в очередном кульбите. Вот и огромная голова с полу разинутой пастью. Еще минута и он уже не бьется хоть и видит рыбаков отчетливо: ослаб, только с боку на бок перевертывается и вяло поводит хвостом… Андрей заходит. Уже брюхом таймень задевает гальку, устало двигаются жаберные крышки… еще оборот - и лопается леска! Таймень на секунду замирает - голова уже почти на сухом. Андрей кидается к нему, слыша звон падающего на камни Сережиного спиннинга. Сергей уже рядом, враз наклоняются к тайменю сталкиваясь лбами. Сергей оказался быстрее, откуда только взялась точность такая - пальцами сразу попадал под жабры и потащил тайменя на сушу.
А поверженный великан уже теряет блеск темно-серебренной чешуи и крапины пятен на глазах бледнеют. Сергей поднимает его, огромного, и не может удержать: рыба дрожит. Дрожь ее тела передается рукам Сергея. Рыба пружинисто изгибается, и он выпускает тайменя. Он падает подле ног, еще елозит немного и затихает.
- Будем отпускать? - спрашивает Андрей.
Сергей достает из внутреннего кармана импортную фотокамеру - «мыльницу».
- Щелкни пожалуйста с ним и отпустим.

Долго еще стегали воду лесками, но ни одной поклевки больше не случилось. Вернулись к тому месту, где высадились. На противоположенном берегу ярко горел костер. В тайге кажется: огонь горит где-то далеко-далеко; думаешь, до него идти да идти, а сделаешь несколько шагов - вот он, рядом. Андрей громко, по-разбойничьи засвистел и вскоре послышался скрип весел о резину и равномерные всплески. Возбуждение, вызванное борьбой с тайменем, давно прошло и теперь, Сергей чувствовал во всем теле томительную усталость.
От костра слышался голос Димы.
- В тайге свой закон: человек человеку волк. Дед мой всю жизнь соболевал, так он говорил: «Если в тайге увидишь человека, прячься и ружье проверь».
- Так, когда это было-то Дима? - спросил Владимир Васильевич.
- А сейчас еще хуже стало. - Упрямо буркнул потомок охотника. - Тайга шибко богатая. С нее, как с оленя, сними шерсть, новая вырастает.
- Всякий на тайгу по своему смотрит - поворачиваясь к подошедшим рыбакам, сказал Владимир Васильевич. - Вот давай спросим у Андрея, что для него тайга.
- Это простой вопрос Владимир Васильевич. Тайга для меня это чувство свободы, - там мне никто ничего не должен, и я никому, за плечом ружье, и зависишь ты от своей лишь удачи.
- А одиночество?
- А я думаю, что одиночество оттого, что много в себя смотришь, а мало вокруг. Я одиночество в городе чаще чувствую, чем в этой тайге. В тайге то одиночество, которое не томит потому, что в тайге нет одиночества.

Ужинали при свете костра.
И уха - от аромата задохнуться можно, - и тихий шелест воды, и небо с неяркими звездами и даже писк комаров - все вобрало в себя ожидание завтрашнего дня.

По высокому берегу бежала лесная тропа. В низинах цвели на ней темно голубые колокольчики и кукушкины башмачки, по сухим прогалинам поросла она густой сочной травой, а на буграх торчали из нее оголенные корни деревьев, похожие на серых и коричневых змей.
- Вы так красиво о речке этой говорили, прямо заслушаешься. Расскажите о ней еще что-нибудь.
- На эту речку очень любил ездить мой отец со своим другом Кимом.
- Он, что был кореец?
- Кто?
- Ну, Ким, все корейцы Кимы, например Ким Ир Сен.
- В СССР Кимов тоже хватало, имя Ким расшифровывалось - коммунистический интернационал молодежи и некоторые уж очень преданные партийцы награждали такими именами своих детей. Были и Вилории, что значило - Владимир Ильич Ленин организатор революции.
- О, Боже, давайте лучше о речке.
- О речке, это значит о рыбалке.
- Значит о рыбалке.
- Ну, хорошо. Так вот, родители наши конечно удочками не рыбачили, редкий взрослый, в те далекие времена, баловался спортивными снастями. Ловили сетями или неводами, бредень и тот считался баловством, им ловили только тугуна.
- Кто это - тугун?
- Рыбка такая, маленькая, с палец, но очень вкусная. На другую мелкую рыбу - чтоб зажарить или ушицы сварить, ставили морды.
- Морды, это что?
- Это снасть такая, типа длинной корзины сплетенной из прутьев, в России такие снасти называют корчагами или вершами.
- А…
- На речку, к которой мы сейчас идем, ездили за щукой. Щука там была особенная, светлой окраски с темно-зелеными пятнами, а главное жирная и какая-то, как говорили взрослые, ленивая.
- Как наш профсоюзник - засмеялась Ирина.
- Точно.
Михаил Анатольевич, какое-то время шел молча, иногда легко наклоняясь и срывая белые, голубые и желтые полевые цветы, пестреющие в траве с обоих сторон тропинки.
- Я свою первую щуку, тоже поймал на этой речке, и это была целая история.
- История? Это интересно, расскажите.
- На самом деле интересно?
- Конечно! Страсть истории всякие люблю.
- Ладно - немного помолчал и продолжил. - Мне тогда лет девять было, решили мужики нас взять с собой на эту вот распрекрасную речку. Собрали мы свои донки в котелки, сделанные из железных банок и помчались на болотце, червей копать. Много их тут не нароешь, поэтому времени на это занятие уходило много и труда тоже. Сколько накопали, не помню, но я нашел в земле здоровую, ржавую гайку, которая мне приглянулась в качестве грузила для жерлицы, которую обещал для меня сделать отец. Положил я гайку в карман и на время забыл. Вспомнил о ней только дома. Протер ветошью и чтобы не забыть, одел ее на палец, как обручальное кольцо. Ну а вечером поплыли вот вдоль этого самого берега на неуклюжей, деревянной моторке, со старым престарым мотором. Когда мотор работал, вода на дне лодки покрывалась рябью, как от тысяч капель одновременно в нее падающих.
- Это Вы, о наших Ан-2 рассказываете? - Пошутила девушка.
- Ну, примерно. Так вот, хоть мотор работал шумно, отец вдруг начал прислушиваться к непонятному стуку в лодке. А стучал я. Стучал по деревянному борту гайкой одетой, еще днем, на палец. Палец к тому времени отек, и я ни как не смог снять эту гайку. Сказать взрослым об этом боялся, а время шло. Наконец взгляд отца сосредоточился на том месте, откуда доносился стук.
«Это ты стучишь? Покажи чем» - спросил отец. Я поднял руку с отекшим и покрасневшим пальцем. Отец ничего мне не сказал, за то долго о чем-то говорил с Кимом.
Михаил Анатольевич сошел с тропинки, наклонился и сорвал несколько белых маков.
- А дальше что было, вы вернулись?
- Нет, мы подплыли к месту рыбалки и весело высадились на берег. Разгрузив моторку, отец подозвал меня к себе и осмотрел палец. Подошел Ким с банкой солидола и протянул ее отцу. Потом Ким присел на корточки, обхватил меня своими ручищами и крепко прижал к себе. Я оказался, как кролик в объятиях удава. В это время отец смазал мой палец солидолом и кивнул Киму. Тот мгновенно приложил свою ладонь к моему рту, так плотно, что я даже пикнуть не мог, а отец стал осторожно скручивать гайку с моего пальца. Я пытался орать и дергаться, но в объятиях здорового, тридцати летнего дядьки, это было невозможно.
Боль была жуткая. Такое впечатление, что кожа вот-вот лопнет на моем бедном пальце. Но все обошлось. Через пятнадцать секунд, гайка была снята, а я отпущен на волю. Через пару минут я успокоился и забыл об этом приключении. Мужики поплыли ставить сети, а мы, размотав донки, принялись таскать из воды сорог и окуней.
Мужчина повернулся к спутнице и протянул ей большой букет.
- Спасибо Михаил Анатольевич. Красивые. А пахнут как!
- Пожалуйста.
- А про щуку?
- Что про щуку? Ах, да. К приезду взрослых у нас уже было штук сорок ельцов, сорог и окуней. Ким, по обыкновению, начал готовить ужин, жарить на противне все, что мы поймали, а отец стал делать для меня жерлицу, показывая, где должен быть крючок, где грузило и какую рогатку нужно вырезать из тальника для мотовила. Сам я тогда еще не мог вязать узлы на леске, но учился старательно.
На грузило пошла та самая, злополучная гайка, крючок я припас давно, найдя его на берегу зацепившемся за замытый в дно металлический трос. Крючок был знатный, примерно двенадцатый номер. Кстати, крючки мы хранили в кепках, зацепляя их за подкладку. Так вот, часть лески отец восьмеркой намотал на рогатку, оставив метров шесть не намотанной. Когда жерлица была готова, в котелок с водой положили живого ельца и всей ватагой пошли ставить эту жерлицу. Отойдя десять шагов от бивуака, отец привязал рогатку к ветке какого-то куста, стоящего на берегу, вынул ельца и, наживил его на крючок в районе верхнего плавника. Подал снаряженную снасть мне, показал, как нужно взяться и как бросить. Я раскачал груз с ельцом и, бросил. Улетело все это метра на три.
«Хватит - сказал отец - тут глубоко».
После этого он сделал на одном конце рогатки надрез и вставил туда леску, поясняя при этом, что когда рыба схватит живца, леска выскочит из щели и начнет сматываться с мотовила, давая рыбе глубже заглотать приманку. Когда вся леска смотается, начнет качаться ветка, к которой жерлица привязана, и с бивуака можно будет это увидеть.
Довольные, вернулись к костру, где уже был готов незамысловатый ужин, состоящий из жареной рыбы, вареной картошки, лука и хлеба. У взрослых еще оказалась бутылка «Московской» с пробкой залитой сургучом. Я это запомнил, потому, что Ким отбивал сургуч своим большим якутским ножом.
Я думаю, дорогая Ира, что нет смысла рассказывать о том, как все вкусно, когда ты с отцом на рыбалке. Я таких слов не найду, которыми можно описать чувства маленького мальчика сидящего среди самых близких людей, на траве, возле красивой реки, над которой сгущаются летние сумерки.
Мужчина замолчал. Они уже почти дошли до торца взлетно-посадочной полосы.
- А что дальше было? - Через какое-то время спросила Ирина.
- Дальше? После ужина учинили мы соревнования по борьбе. Сначала барахтались в траве сами, потом вчетвером нападали то на отца, то на Кима. В самый разгар веселья отец заметил, что ветка, к которой привязана жерлица, качается. «Сын, у тебя клюет» - тихонько сказал он мне, но услышали и другие.
Все соскочили с травы и побежали к жерлице. У меня замерло сердце, когда я взялся за леску и ощутил на том конце движение. Рыбина тихонько дергала леску и плавала, то к берегу, то от него. Я стоял и боялся тянуть, а может, наслаждался теми мгновениями, когда все чувства сосредотачиваются в том месте, где на пальце лежит леска. Все галдели, но я ничего не слышал. Я медленно подтягивал леску, пока не увидел в темной воде светлое пятно.
«Сардон» - сказал дядя Ким.
- Сардон, это кто - спросила Ирина.
- Сардон, это щука, на якутском языке. Так вот, щука, почуяв берег, заволновалась и резко рванула от берега. Я такого просто не ожидал и леска, выскользнула из моих рук. Отец не выдержал, и сам взялся за леску. Он смело подвел щуку к берегу и вытащил на траву. Щука была не большая - килограмма на два. Но это была первая щука, которую я пытался вынуть из воды. Ким снял ее с крючка и сказал, что им скоро сети не нужно будет ставить, потому, что выросли такие вот прекрасные рыбаки.
Потом отец велел мне самому насадить нового живца. Леску на мотовило он намотал сам, понимая, что я это буду делать долго. С трудом, я все же наживил небольшую сорогу на крючок и забросил жерлицу в воду.
Стемнело, и мы уставшие, улеглись спать. Спали на большом овчинном тулупе, укрывшись брезентом от которого пахло бензином и дымом костра. Удивительно, но мне смесь этих запахов нравятся до сих пор.
Рано утром меня разбудил отец и шепотом сказал, что на жерлицу кто-то попался. Я быстро сунул ноги в резиновые боты и побежал к жерлице. Куст не качался и я подумал, что ничего там нет. Осторожно начал тянуть леску и через какое-то время почувствовал сопротивление. Окончательно, от этого проснувшись, начал ее выбирать. Рыбина устала, в ожидании пока я проснусь, поэтому сопротивлялась слабо. Я волоком вытащил ее на берег, потом смеялся и гладил ее по спине. Это была опять щука, но меньше первой. Отец, снимая ее с крючка, показывал и рассказывал, как нужно это делать, чтобы не поранить руки. Потом показал, как нужно ее брать - за глаза, и я потащил ее на наш бивуак, раза три уронив в траву. Вот так, Ира, я поймал свою первую щуку.
Тропинка нырнула в распадок, где звенел невидимый ручей. Он струился в расщелинах между светло-серыми плитами известняка, которые громоздились друг на друга ровными слоями.
- Почти пришли…. Если память не изменяет, сейчас поднимемся из распадка, и вы увидите самую красивую лесную поляну в мире.
- Самую, самую?
- Я когда-то на ней первые букеты цветов собирал, как они пахли……
В это время, тропинка вынырнула из-за густых зарослей ольхи на небольшую поляну.
Михаил Анатольевич так резко остановился, что Ира шедшая следом наткнулась на него. Она шагнула чуть в сторону и увидела грязную, истерзанную тракторными гусеницами, заваленную ржавым ломом площадку за которой просматривалась не широкая гладь воды, покрытая радугой масляных разводов. Прямо перед ними из земли торчала раздавленная бочка, из которой вытек расплавленный солнцем гудрон.
Остолбеневший, с каменным бледным лицом Михаил Анатольевич тихо спросил:
-Ира, что вы видите?
- Баржи… - ответила она.
- И я ….баржи. Господи, что натворили! Они здесь отстой для барж сделали.
Он резко развернулся и, опустив голову, медленно пошел обратно.
Ирина же шагнула к глиняному холмику похожему на могильный и положила на него подаренный ей букет полевых цветов.

Мимо проплывали тальники, ольшаники, рябина. Плыло небо, и мы плыли рядом со своим тусклым близнецом-отражением. Миша напряженно вглядывался в поворот реки. Еще бы, идя на моторке по Олёкме некогда раздумывать о постороннем. Под размеренный треск мотора, вдыхая сладковатый выхлопной дымок и глядя на равномерно мелькающие берега, невольно превратился он из созерцателя красот в равнодушного моториста, мысли которого заняты бензином, карбюратором, свечами. А если и все в порядке с мотором постоянное напряжение не оставляет - только и посматривай, не покажет ли свою тайменю голову плывущее торчком бревно, минуешь ли очередной перекат.
Николай же любуется дикими берегами и думает: «мотор, конечно, хорошо, а вот плыть с веслом - все равно, что ходить пешком по родной земле, а уж этого никакая техника никогда заменить не сможет».
Резкий свист выводит Николая из состояния задумчивости. Миша показывает куда-то вправо, вперед.
Сохатый! Лесной великан переплывал реку. Из воды торчала часть головы с крепкими бронзовыми рогами и темная полоска спины. Он уже подплыл к спасительному берегу и наполовину выбрался на сушу когда палец Николая лег на спусковой крючок. Порка черная точка дула медленно плыла вверх, сохатый вышел на берег. Ружейный выстрел разорвал тишину над рекой, над осенней тайгой. Сохатый будто с удивлением глянул на лодку, отряхнулся от воды, устремился к лесу и вскоре скрылся за прибрежным кустарником.
Миша покачал головой, усмехнулся.
Вечереет. Пристали. Древний лес стоит бурый, и воздух насыщен запахом тления. Лес медленно умирает, как старик, - не от болезни, а оттого, что пришло время.
Осень. Холодает высь над тихим облетающим лесом. Лиственницы осыпают желтую хвою в грустную воду присмиревших ручьев, в каменные ямины, полные талой мерзлотной воды.
Костер горит ровно, языки пламени разворачиваются лепестками таежного жарка, сухие дрова постреливают алыми угольками. Тысячелетия провел человек у такого вот огня, прежде чем научился заключать тепло и свет в тонкие нити проводов. Многому он научился за эти тысячелетия - хорошему и дурному. Дурному, наверное, больше чем хорошему. Вот на этом берегу три старых кострища, рядом горелые банки, битые бутылки.
- Как-то ограждать нужно тайгу от охотников и туристов. - Говорит Николай.
- Бесполезно это - отвечает Михаил.
- Почему?
- Смеешься ты брат! Как говориться: ищи ветра в поле - охотника в лесу. Такие-то просторы вокруг.
- Ну, что-то делать нужно же.
- Само все сделается.
- Как это «само».
- А так. Тайга она богатая, в ней много всего. А лишнего, нету… есть в ней хищные звери и те кем они питаются. Есть буреломы, и есть пожары. Одно без другого в тайге быть не может. Значит, и охотник ей в пользу, если он, конечно, с душой. Если не просто на потеху или за деньги.. а таких в тайге теперь хватает, тут ты прав. Трещит теперь тайга от охотников. БАМ как удавкой перехватил вверху речку, вот и прут.
- Вот и нужно кордоны там поставить!
- Да не кордонах дело. Есть люди, которые полагают, что на то кордоны и существуют, чтобы их обходить.
- Тогда совсем запретить посещение большей части тайги.
- И запреты не помогут потому, что мы свои запреты плохо подкрепляем пропагандой и воспитанием. Вот в чем беда. Ничто не помоет, если мы с малых лет не привьем детям любви к природе сознательного к ней отношения.
- Ну, почему же стало так, ведь не было раньше такого?
- А все, брат, от того, что как будто всем все равно. Не мое, даже не наше. В советское время хоть государственное было, а теперь. - Миша махнул рукой, поправил палкой в костре головешку. - Теперь как? Все, что встретил, - моё, сегодня возьму все, что смогу взять, а то завтра другой возьмет. Любой бродяга приходи и черпай до дна. Да что бродяга, бич, сезонник. Туристы, мать их, как забредут так спалят все дотла. Ничья нынче тайга.. А вот когда станет чья-то, тогда все и наладиться, само собой.
- Ну, хотя бы злостных браконьеров начали отлавливать.
- А какие, по твоему злостные, а какие нет?
Николай задумался, подбирая слова.
А Михаил, не дождавшись ответа, продолжил:
- Встречаются тут отпетые негодяи, которые по нерадению милиции разгуливают на свободе. Но ведь есть и такие, что работают, зарабатывают, дай бог каждому, а ружьишком балуются в свободное так сказать время. Эта как раз из тех кто считает природу своей кладовой, из которой можно брать все, что ты способен взять. По их понятиям лес ничего не стоит, потому что сам вырос, никто его не сажал, а живущий в этом лесу зверь тоже ничейный, никто его не растил, не поил и не кормил. Есть и третьи, живущие по таежным поселкам, где и магазинов-то продовольственных порой нет. Эти пропитание только в лесу и могут добывать. Но, именно им не купить ни за что лицензии на отстрел того же лося. Встречает инспектор кого-то в тайге и как ему разобрать, кто ради пропитания семьи завалил сохатого, кто ради спортивного интереса, а кто ради денег?
- Закон для всех один.
- Закон, может быть и один, да только справедлив ли он, вот в чем вопрос.
Молчали, каждый думая о своем.
Чуть слышно шумел лес, непроницаемо черный, как пропасть. Река угадывалось, по вздрагивающим где-то в бездонной глубине точечкам звезд. От воды тянуло холодом.
- А ты почему мимо рогача сегодня стрельнул? - Улыбаясь, спросил младший брат.
- Жалко стало..
Михаил хрустнул суставами пальцев.
- Помнишь, что отец говорил?
- Что?
-Кто вышел в тайгу охотничать, должен убивать зверя или сразу закопать ружье в землю.

Стаи уток и ночью тянулись с севера. Летели, оглушая зовущими криками стылое небо, над опустевшей тайгой, над черными горами, над белесыми озерами. Провожая их грустным взглядом, Николай по-особенному вслушивался в шум птичьих перелетов. Сколько грустных дум улетело за этими птичьими стаями, а грусти не убавилось.

Весна в тайге разбудила от зимней спячки все живое. Сначала всепроникающие солнечные лучи проявили на девственно белом снегу миллионы лесных крупинок, сдутых с деревьев колючими северными ветрами. Потом вокруг них начали таять отдельные снежинки, под которыми оказывались то сухие хвоинки, то чешуйки коры, упавшие зимой в снег из-под клюва дятла или коготков белки. Вокруг них таяли уже целые комочки снега, разъедавшие следующие слои. И вот уже на буграх из-под сугробов появились вечно зеленые кустики брусники с редкими, сохранившимися с осени темно-бордовыми ягодами. Еще день-другой и из-под бурой прошлогодней травы пробьются кудрявые, ярко-зеленые стебли ранних цветов. На месте прошлогодних приплюснутых снегом к насквозь промокшему перегною расправлялись новые, сочные, нежные листочки. Они были еще малы и покрыты нежным матовым пушком, но пройдет немного времени и даже внимательный глаз не увидит под сплошным ковром буйной зелени погибших лютой зимой их предшественников.
Воздух наполнялся бесконечным набором звуков, которые не смолкали ни днем, ни ночью. Где-то среди лохматых кочек, в глубине мари трубила выпь. С неба с нарастающей частотой падал вибрирующий свист кулика, радовавшегося возвращению на родное болото. Тревожно крякал в таежной луже селезень, крутя перламутровой головой в поисках своей подруги. Тихий шелест ветра в ветвях еще голых деревьев дополнялся тончайшим гудением первых комаров. Привычным фоном журчала серебряными переливами вода в тысячах видимых и невидимых ручейков. Где-то хлопали крылья сорвавшегося с ветки косача, а где-то скрипело дерево. Жизнь!

По таежной тропе, петлявшей между низкорослыми лиственницами, зацепившимися сильными корнями за тонкий слой плодородной земли, и редкими, кривыми березами, сиротливо приютившимися по склонам распадков, в весенних предутренних сумерках скользили три тени. На крохотной полянке тени проявились. Охотники с одинаковыми рюкзаками на спинах, в блестящих от воды высоких сапогах и энцефалитных костюмах на минуту остановились. У каждого на плече, придерживаемое рукой за широкий ремень, висело ружье. На патронташе, в красивых ножнах, покачивались якутские ножи. Перекинувшись несколькими фразами, охотники двинулись дальше, не обращая внимания на то и дело взлетавших уток и выныривавших ондатр. Теперь они шли вдоль неширокой канавы, почти полностью покрытой льдом. Вдруг идущий впереди резко остановился, повернулся к другим и приложил указательный палец к губам. Все остановились. Среди какофонии звуков был отчетливо слышен один необычный, доносившийся от озера, метрах в ста от тропы.
- Звенит, - прислушиваясь, сказал первый.
- Тихо опять… - глядя в сторону озера, сказал второй.
- Опять звенит. Может, люди?
- Посмотрим?
- Пошли. Что там смотреть? - почти шепотом сказал третий.
- Братка, куда спешить! Все успеем. Давай заглянем на озеро.
Не сговариваясь, все трое взяли ружья в руки и редкой цепью, крадучись, двинулись в сторону озера. Почти круглой формы, покрытое матовым льдом, озеро раскинулось в небольшой плоской долине, по которой среди кочек и редких кустарников петляла неширокая канава, убегавшая к большой сибирской реке. На озере почти не было заберегов и лишь на одном, дальнем от охотников берегу оторвало от дна небольшой участок льда, образовав узкую, всего с полметра шириной, полоску воды вдоль кочек. Опытные охотники знали, что в эту первую брешь во льду устремились сейчас все караси водоема, подгоняемые инстинктом и нехваткой кислорода. В таком месте вода вспенивается от громоздящихся друг на друга рыб. Плеск и возня в прибрежной траве привлекают больших и маленьких хищников, изголодавшихся за долгую зиму.
«Бзынннь!» - прокатилось над озером.
- Вон кто хулиганит, смотри, - осторожно выглядывая из-за кустов, показал взглядом один охотник на медведя у противоположного берега.
Медведь отрывал от кромки льда увесистый кусок и, встав на задние лапы, с силой бросал его на гладкую поверхность. Изъеденная весенней водой глыба, ударяясь о подмерзшую за ночь поверхность, рассыпалась на мелкие сосульки, которые долго-долго звенели и раскатывались во все стороны. Медведь, замерев, слушал этот звук, пока не останавливалась последняя льдинка. Он радостно подпрыгивал, поочередно отрывая то передние, то задние лапы, и выворачивал следуюший кусок льда.
- Да он это музыку себе устроил! - улыбнулся первый охотник. - Играет музыкант лохматый.
Охотники с улыбками наблюдали за очередной разлетевшейся от удара льдиной.
Бзыннннь! - послышалось снова.
Медведь от удовольствия махал перед своей мордой передними лапами.
- Ну что, стрельнем? - предложил второй охотник.
- Жалко, - отозвался первый. - Видишь, как веселится.
- Да ладно, братка, давай стрельнем. Шкура-то, кажется, не плохая, - сказал третий. - Ты давай по этой стороне, вдоль кочек по кустам; там ближе и легче подкрадываться. А я пойду по этой, через канаву, а Мишка пусть оббежит и с тылу зайдет. Если мы вспугнем, косолапый на его выскочит. А ты, Мишка, сразу все пять пуль в магазин забивай и смотри осторожнее.
- Делать вам нечего. Пусть бы баловался, - возразил первый, но все же пошел в предложенном ему направлении.
Паривший над озером коршун с интересом наблюдал, как к медведю, игравшему на льду, с трех сторон подкрадывались охотники. Зоркий коршун видел поблескивавшие стволы ружей, черные, мокрые сапоги и серые кепки. В высокой, сухой траве, между кочками то исчезали, то появлялись спины людей, медленно приближавшихся к цели. Коршун несколько раз издал тревожный крик, но заигравшийся хозяин тайги его не слышал.
Неожиданно медведь насторожился, поднял голову и стал принюхиваться к утреннему воздуху. Посмотрел в одну, потом в другую сторону, медленно пошел по льду и запрыгнул на берег. Наполовину скрытый сухой травой, он приподнялся на задние лапы, снова понюхал воздух и, останавливаясь через каждые пять метров, направился вопреки расчетам охотников в сторону того, кто не хотел его убивать. Когда между охотником и зверем оставалось несколько десятков метров, человек поднял над травой голову так, чтобы медведь его заметил, и как только их взгляды встретились, улыбнулся и сказал:
- Беги отсюда быстрее, пока братья не подоспели, меломан лохматый.
Медведь, как будто поняв его, не ускоряя шага, повернул в сторону и скрылся за кустами. Охотник поднялся во весь рост, закинул за плечо ружье и пошел вдоль берега к остальным.
- Ты почему не стрелял? - спросили его.
- Далеко было, а потом он меня унюхал и убежал.
- Значит, зря время потеряли?
- А я вам что говорил! Не слушаете. «Стрельнем, стрельнем!». Вам бы только пострелять.
И снова заскользили между деревьев тени охотников, быстрым шагом возвращавшихся к палатке. Скоро они пришли к потухшему костру, развели огонь, вскипятили чай, сняли шкурки с добытых за ночь ондатр и легли спать. Но спокойно поспать им не удалось. Каждую ночь вокруг палатки косачи устраивали танцы с песнями и драками. Когда птицы начинали задевать крыльями палатку, кому-нибудь из охотников приходилось, нащупав палку, бросать ее в наглых птиц, чтобы поспать полчаса в тишине.

Вилюй! От этого имени веет седой стариной и неразгаданными тайнами. Весной, вырвавшись из-под двухметрового льда и почувствовав свободу, Вилюй заливает своими ледяными водами десятки тысяч квадратных километров бескрайней тайги. Нагулявшись вдоволь по заливным лугам, наделив лесные озера и старицы свежей водой, он успокаивается, удобно устроившись в своем петляющем по бескрайним просторам русле. Как-то незаметно из-под воды появляются песчаные косы, поблескивающие на щедром северном солнце пылинками слюды и кварца. Подсохшие его берега сначала покрываются яркими пятнами полевых цветов, потом разноцветным бисером диких ягод. Но северное лето коротко. Вот уже и осыпается золото с деревьев. Со свистом и криком утиные стаи выполняют над обмелевшей рекой последние тренировочные полеты. Скоро на юг. Наступает осень.

Вертолет, преодолев триста километров над тайгой с десятками речушек и сотнями озер, содрогаясь всем своим металлическим телом, заходит на посадку в центр поляны, раскинувшейся на высоком берегу. Многочисленные обитатели прибрежных кустов в ужасе разбегаются и разлетаются от рева железной стрекозы, вторгшейся в их мир гармонии и естественных событий.

- Это место, друзья мои, называется Маган-Бары, - показывая на обширную курью, сказал Толич. - Однажды мы садились тут спиннингами порыбачить, так не успевали рыбу с крючков снимать. Потом отец тут рыбачил и рассказывал, что осетров здесь очень много, но некрупных.
Друзья стояли на высоком обрывистом берегу. Перед ними блестела спокойная вода глубокой курьи, образовавшейся на месте протоки, верховья которой замыло песком и илом. За их спинами между вековыми елями, метрах в пятидесяти от берега, стояло зимовье с печкой-буржуйкой и нарами. В нем друзья и устроились, подремонтировав крохотный стол и двери, кем-то сорванные с петель. О таких таежных зимовьях много всяких небылиц рассказывают, поэтому те, у кого нервы слабые, предпочитают ставить палатки подальше от старых якутских строений.
Вечером после ужина Толич, как у них давно было заведено, когда они приезжали на охоту, рассказывал интересные истории и легенды.
- Жил в этом улусе отчаянный мужик, - начал он. - Сидел не раз и, видимо, было за что. Пришлось ему как-то с мальчишкой-племянником заночевать в одном заброшенном, как это, зимовье, и естественно, полным абааhы . Сидит мужик так же, как ты Юр, за столом, ни в бога, ни в черта не верит, ест оленье мясо. А перед столом в полу подвал - ункучах. Вдруг крышка подвала приподнимается, и оттуда вонь слышится. Мальчик чуть не умер со страха, а мужик и бровью не повел. Взял ружье и говорит грозно: «Да таххан кёр эрэ, кэhэтиэм!», что переводится, как «Ну, попробуй, выйди, мало не покажется!». Крышка постояла-постояла и упала. Кушают дальше. Опять крышка осторожно-осторожно приподнимается. Мужик берет ружье наизготовку и говорит: «Табыс!». Выходи, значит. Крышка тут же закрылась, и опять тишина. Ночь проспали, все тихо было. Мужик туда еще не раз заходил, ночевал, и все заканчивалось нормально, все абааhы его боялись и не беспокоили. Но как-то раз пришел он туда с сыном. Как обычно, поели и спать легли. Сына он у стенки уложил, сам с ружьем с краю устроился. Вдруг ночью дверь зимовья открывается. Мужик сквозь сон говорит грозно: «Чего надо бери, а нас не тревожь, а то…». Дверь закрылась. Мужик спокойно повернулся к стенке и только хотел уснуть, как услышал звук хлыста, и по его спине что-то как ожгло. Мужик вскочил, ружьем водит, а в зимовье никого! После этого случая он до самой смерти болями в спине и пояснице маялся. Люди говорили - радикулит.
- И у меня тоже радикулит. Может, от рыбалки, а может, от работы. Хотя, может, и нечистая сила наградила. Будем надеяться, что тут абааhы нет, - сказал Штурман и с этими словами отвернулся к стене и через пару минут засопел.
Толич взялся перебирать последнюю сеть, Юр протирал детали своего ружья.
- Сказки все это, - сказал Юр, закуривая, - враки.
- Сказка ложь, да в ней намек. Если хочешь, могу доказать, что, скорее всего, это правда.
- Ну, попробуй.
- Случаи, когда люди в тайге погибали неизвестно отчего, документально зафиксированы. Вот примеры. В тайге на севере Урала стали пропадать без вести группы туристов. Когда удалось обнаружить их трупы, оказалось, что лица всех умерших были искажены гримасами ужаса. То же было в Красноярском крае. Пятеро военнослужащих отправились на охоту и не вернулись. Их нашли в такой же, как эта, лесной избушке. Все пятеро сидели за столом мертвые. Судя по выражениям лиц, их что-то здорово напугало. Как думаешь, Юр, что взрослых дядек с оружием могло напугать?
- Да ничего.
- И я так думаю. Но факт остается фактом. А чтобы мы в тайге были готовы к встрече с непонятным, нужно знать местные аномалии, если таковые есть. Почему погибли те охотники, все-таки выяснили. От инфразвука. От колебания воздуха с очень низкой частотой в шесть - восемь герц. Совпадая с ритмами головного мозга, инфразвук вызывает у человека сначала беспокойство, затем беспричинный ужас и панику. При интенсивных колебаниях он приводит к резонансу внутренних органов и их разрыву.
- А откуда там инфразвук взялся?
- Такое бывает от прохождения атмосферных фронтов по определенной местности, когда вопреки законам линия фронта изгибается не так, как обычно. Но это редкое явление. Кстати я в юности недалеко отсюда наблюдал такой шторм, не дай бог попасть снова.
- Ну вот, видишь! И никакой чертовщины.
- А насчет того, что мужика по спине ожгло, так совсем просто. Скорее всего, это была шаровая молния, но не атмосферная, а из земли.
- А я думал, что она от грозовых туч.
- Есть еще и такая, которая появляется от термоядерного синтеза, происходящего в земной коре. В результате него водород превращается в гелий. Выделяется большое количество тепловой и электромагнитной энергии. Мантия Земли неоднородна и разбита гигантскими трещинами на многочисленные блоки. Из-за постоянно циркулирующих гравитационных потоков на поверхности мантийных плит, особенно на их краях, возникают заряды статического электричества. Когда заряд достигает критического напряжения, происходит электрический пробой между плитой и земной корой. Находящийся под землей газ ионизируется, и рождается плазмоид, который, выйдя на поверхность, превращается в шаровую молнию. В зависимости от частоты излучения плазмоид может быть видимым или невидимым. Появившись в зимовье, этот не видимый глазом объект способен перемещать некоторые предметы в пространстве. Вот и открываются двери и люки. Иногда он издает шипящие или свистящие звуки и может что-нибудь повредить. Вот тебе и звук хлыста, и невесть откуда взявшиеся боли в спине.
- Откуда, Толич, ты все это знаешь?
- Читал. А теперь серьезно. Если кто снаружи в угол зимовья стучать начнет, не пугайся. Если даже войдет, тоже молчи, какой бы необычный гость не был. Постоит, погреется и уйдет. Понял?
- А кто прийти-то должен?
- Я так, мало ли. Давай спать.

Чтобы поставить все сети, Толичу с Юром понадобился почти весь день. Они долго и тщательно выбирали место, потом забивали в берег кол, к которому привязывали один конец сети. Медленно выгребая в нужном направлении, выставляли сеть.
Штурман в это время обходил окрестности в поисках охотничьих мест.
- Ну, как? - спросил Юр, как только Штурман вернулся с охоты. - Чем ужинать будем? Я два выстрела слышал.
Штурман молча снял рюкзак и вынул из него двух краснобровых косачей.
- О! Вкусные птички. А вообще как?
- Кругом мари, далеко ходить тяжело и незачем. Ниже, вдоль курьи поляна, там и зайцы, и боровая дичь.
- А сохатый?
- Следы есть, троп нет.
После вкусной шурпы Юр попросил Толича рассказать что-нибудь интересное.
- Интересное, говоришь? Есть тут в верховьях Вилюя интересное место «Елюю Черкечех» называется, что в переводе означает долина смерти. Слышал?
- Нет.
- Рассказывай. Самое то на ночь, - подал голос Штурман.
- Короче, есть легенда, что в одном глухом месте, в земле скрыты металлические объекты неизвестного происхождения. Одни рассказывают, что там есть выступающая из земли, приплюснутая арка, под которой находится множество металлических комнат, где даже в самые сильные морозы тепло, как летом. Другие говорят, что видели там гладкую металлическую полусферу красного цвета, которая выступает из мерзлоты так, что в нее можно въехать верхом на олене. Место это якуты и эвенки назвали «Алгый тимирнить» что означает «большой котел утонул» и они его всегда обходят стороной.
- Зачем обходить, если там тепло внутри и зимой жить можно? - удивился Юр.
- Да, говорят, были такие, любопытные, которые ночевали в тепле. Правда, потом начинали сильно болеть и умирали.
- Радиация что ли?
- Не знаю. Я что-то не слышал, чтобы теперь туда экспедиции направляли. Наверное, все это враки, хотя есть свидетельства какого-то ученого, который еще до революции все это видел и описал.
- Дальше-то что?
- Ну, говорят, что там еще есть металлическая нора, в которой лежат «шибко худые, черные, одноглазые люди в железных одеждах»». И еще, что котлов этих металлических насчитали там семь штук. Причем котлы все большие, от шести до девяти метров в диаметре, и металл настолько крепкий, что его зубило не берет и ржавчина тоже.
- Титан, значит, - сказал Юр.
- Ага. А трубы - это ракеты, а норы - шахты ракетные. Ох, любят аборигены сказки сочинять. Андерсены прямо, - ворчал Штурман.
- Может быть, ты и прав, - согласился Толич. - Только для нас это лишнее предупреждение не лазить по тем местам, которые аборигены считают плохими. У них ничего просто так не называется. Вот озеро Неджели, которое мы пролетали и где знаменитые караси водятся, что вы о нем знаете?
- Да ничего, кроме карасей неджелинских.
- А откуда это название, знаете?
- Ну и?
- «Нес елю» означает «ленивая болезнь», «елю» собственно «смерть». А ленивой болезнью якуты называли проказу. А главным центром распространения проказы якуты считали озеро Неджели. Мораль: карасей в Неджели лучше не ловить и туда не ездить. Вот так по названию места можно себе помочь избежать разных неприятностей.
Друзья еще долго говорили и спорили в этот вечер, пока, наконец, не разошлись по нарам и не заснули.
Утро вновь встретило их новыми хлопотами. Штурман оказался прав. Боровой дичи было настолько много, что рябчиков никто не стрелял, били только тетерок и косачей. Задумываться, из чего готовить еду, не приходилось, почти у зимовья стреляли зайцев и уток.
Сети проверялись два раза в сутки - рано утром и под вечер, иначе они превращались в скрученные веревки из рыбы и капрона. Единственной рыбой, не путавшей сети, были налимы. Они засасывали запутавшихся окуней вместе с куском сети и спокойно ждали, пока их освободят. А освобождать скользких и тяжелых рыбин рыбакам приходилось оригинальным способом - ногой упираться в налимью морду и вытягивать из его пасти сеть вместе с окунем.
Рыба попадалась самая разная. Ее разделывали, отрезали головы и хвосты и солили в деревянных бочках. Отходы бросали в ямку, вырытую тут же на берегу, возле сбитого из досок разделочного стола.
На третий день, засолив рыбу, друзья пошли в зимовье пить чай. Через час, спустившись к воде, они увидели следы медведя. Зверь съел все рыбьи головы и кишки. Вечером следующего дня все повторилось. Стоило друзьям уйти в зимовье, приходил медведь и поедал все, что они выбросили. Резиновые лодки, закрытые бочки и сложенных поленицей налимов медведь не трогал.
- Удивительно, - сказал Штурман, сидя вечером у стола, - медведь, даже от следов человека, как правило, уходит, а этот не боится.
- А что ему? Медведь в тайге - царь зверей. Ну, как лев в Африке или тигр в Индии. Тут он хозяин. Чего ему бояться? - ответил Юр.
- Да тут все может быть и проще. Он, как и люди, пропитание добывает по принципу наименьших хлопот. Эту еду ему легче добыть, вот он и ходит, как в столовку.
- Я тоже слышал, что если косолапый разок нашел легкий способ добычи корма, то будет упорно этот способ применять, - укладываясь на нары, поддержал разговор Толич.
- А почему он рыбу не трогает, а только потроха?
- Потому что для него это деликатес, впрочем, как и для людей.
- Ну, ты, Толич, придумал. Какой же деликатес из потрохов? - развеселился Юр.
- Темнота. Лично я ничего вкуснее жаркого из рыбьих потрошков не ел.
- Приготовишь нам? Мы тоже попробуем.
- Чистить их замучишься. Легче сетку поставить на озере, наловить мешок карасей и карасьи языки пожарить.
- Вам бы только пожрать, - заворочался Штурман. - Что с косолапым делать будем?
- Давай подкараулим и на шкуру, - оживился Юр.
- Как бы он тебя не подкараулил.

Хоть косолапый и выполнял благородную задачу - «убирал» за друзьями отходы, решили все же его подкараулить. Вечером следующего дня, засолив рыбу, они поднялись на берег и спрятались в кустах. Но мишка не появлялся. Проголодавшись и замерзнув, друзья ушли в зимовье, а когда возвратились, обнаружили, что кишки опять съедены.
- Да, - задумался Штурман, - прямо какой-то злой дух Вилюя.
Толич предположил, что медведь, где-то прячась, видит их, слышит, чует и контролирует.
- Все мы курящие, а он это дело далеко чует.
На следующий день друзья решили схитрить. Шумно ушли в зимовье, а спустя три минуты тихонько вышли и стали, не дыша, подкрадываться к берегу. Но медведь оказался еще хитрее и ушел быстрее, чем друзья подкрались к его «столовой».
Вечером после ужина Юр, как всегда, попросил Толича рассказать им что-нибудь интересное.
- Что тебе рассказать?
- Ну, из истории что-нибудь. У якутов было древнее царство?
- Это в сказках царства бывают, а тут тайга. Вот мы здесь уже шестой день, а ты хоть одну лодку на Вилюе видел?
- Нет.
- Вот именно. А сейчас конец двадцатого века. Вертолеты, вездеходы, теплоходы, а тогда семьи жили в десятках километров друг от друга. Кое-как кормилась от охоты и рыболовства. Держали считанных коров и кобылиц - детям на молоко. Это, Юр, был никем неуправляемый первобытный строй, где никто никому не подчинялся.
- То есть анархия?
- Анархия не анархия, а так, ни то ни се. К приходу русских якуты даже как этнос не сформировались. Никто из них не признавал ничего, кроме своего рода. Роды даже в племена не были объединены, да и незачем им это было. Отбиваться не от кого, мерзлота никому не нужна. Друг друга не грабили, потому что грабить было нечего - сплошная голь перекатная. Ни тюрем, ни полиции, ни начальства, ни власти. А нет власти - нет государства.
- Так не бывает, чтобы никто не командовал.
- Бывает, Юр. Я историкам не очень верю. Думаю, в каждом учебнике процентов десять фактов, остальное сплошной вымысел. Русские сюда пришли в семнадцатом веке и что увидели? Вот тут, в нижнем течении Вилюя, казенная изба стояла, куда сдавали ясак. В ясачной книге значился один единственный род пеших якутов князька Дырана. В пятьдесят первом году того же века была сделана запись о том, что в Верхневилюйском зимовье внесли ясак 27 якутов-бордонцев, 7 кангалассов да несколько чачуйцев. Представляешь, как их было мало! Каких-то сорок человек на пространстве, равном европейской стране.
- Да, маловато.
- Вот ты сидишь сейчас, лопаешь соленую осетрину, потому что у тебя есть сети. А у них были только луки со стрелами и корчаги, поэтому все их усилия направлялись на добычу корма, а не на создание царств. Они постоянно голодали, потому что основной их едой были заболонь и мунду.
- Это что такое матерное?
- Мунду - это озерный гольян. Они делали из него сухари и ели с рыбьим жиром, олорбо называется. А заболонь - древесная кора. За это русские древних якутов называли древоедами.
- Да уж, гольянами да корой не наешься.
- А они выживали. Вообще, на Вилюе в период прихода русских основными жителями были эвены и эвенки различных родов. Правда, казаки их тогда называли ламутами, а эвенков - тунгусами. Еще жили юкогиры - родственники американских индейцев, долганы и чукчи-оленеводы.
- Но ведь якуты говорят, что они потомки древних тюрков, легенды у них всякие. Ты же сам рассказывал.
- Брось, Юр. Какие потомки? Легенды - это фольклор, творчество народное. Что ты, например, о происхождении русских знаешь? Как, по-твоему, откуда Русь пошла?
- Ну, у Карамзина написано, что от Рюрика.
- Вот-вот. Карамзин! А Карамзин был придворный историк и писал историю, какая нужна была царствующим Романовым. Ему за это деньги платили и чины присваивали. А Романовы семейными узами на протяжении веков были связаны с немецкими родами. Вот Рюрик и появился из рода «Русь». Карамзин за основу начальной истории Руси взял «Повесть временных лет». Вспомни: «Вот повести минувших лет, откуда пошла Русская земля, кто в Киеве стал первым княжить, и как возникла Русская земля». Начинается там так: «По потопе трое сыновей Ноя разделили землю - Сим, Xaм, Иaфeт». Как тебе это нравится? Три еврея получили весь свет в управление. Не буду перечислять, что досталось первым двум, а «Иафету же достались северные страны и западные». И далее перечисление. «Север: Дунай, Днепр, Кавкасинские горы, то есть Венгерские, а оттуда до Днепра, и прочие реки: Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга, которая течет на восток в часть Симову. В Иафетовой же части сидят русские, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги: отсюда к востоку - до пределов Симовых, сидят по тому же морю и к западу - до земли Английской и Волошской. Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, фряги и прочие».
Заметил, есть русские, которые перечислены рядом чудью, меря и прочими, которые просто «сидят», и есть русь, которые перечислены с готами, немцами и прочими западными и являются потомством Иафета. Разницу чувствуешь? Русские неизвестно кто, а «русь» - потомки Иафета.
Это тебе пример о запутанной истории развитого Российского государства, а ты о якутском царстве спрашиваешь. Официальная же версия такова, что с двенадцатого по пятнадцатый века жили в этом месте тунгусы, а с пятнадцатого по семнадцатый века - эвены и пришлые народы курыканской культуры которые и образовали новую народность - якуты.
- Все мы от обезьян, особенно ты Юр, - подал голос Штурман. - И давайте спать уже, а то опять завели пластинку на всю ночь.
Мощный циклон, пришедший ночью, принес холод и дождь со снегом. Уже на следующий день с Севера потянулись стаи уток. Прижатые низкими дождевыми облаками, со свистом и прощальным криком, неслись они над самой водой, упорно преодолевая километр за километром. Охотиться в такое время легко, но не интересно. Стаи шли одна за другой, порой охотник не успевал даже перезарядить оружие.
Песчаная коса, отделявшая курью от основного русла Вилюя, врезалась в него почти до самого фарватера. В свою очередь эту косу прорезала сухая, узкая протока, промывшая в песке нечто похожее на траншею глубиной около метра. В этой траншее, как в окопе, и устроились охотники. Услышав свист очередной налетавшей стаи, они приподнимались и на выбор, с расстояния в два десятка метров, выбивали из стай одну утку за другой. После каждого выстрела следовал глухой стук о плотный песок тяжелой утки.
Проверяя сети, Юр увидел в прозрачной воде громадную щуку. На ее боку отчетливо была видна огромная язва, от которой в воде оставался мутный след, как дымок от подбитого в воздушном бою самолета.
- Смотри, смотри, Толич, больная что ли?
- Ты забыл, что выше по течению Чернышевская ГЭС? Тайгу затопили не вырубая, фенол в воде. А про подземные ядерные взрывы тоже забыл? От нас с тобой всего в семнадцати километрах буровая, на которой в семьдесят восьмом рванули. А гептил от вторых ступеней ракет, которые по пять раз в месяц падают в верховьях Вилюя. Вот тебе и больная рыбка. Если так дальше пойдет, то ее вовсе тут не будет и зверей тоже.

Намокшая от дождя земля стала лучше сохранять следы зверей. Охотники видели, что косолапый приходил к потрохам почти всегда с одной и той же стороны. Однажды, когда друзья не таясь вышли на берег, они увидели мелькнувшего зверя, скрывшегося в ближайших прибрежных кустах. Не сговариваясь, они бросились за ним вдоль берега. Пока охотники бежали по кустам коренного берега, медведь спрыгнул вниз, оббежал курью и теперь косолапо улепетывал на остров. Стрелять было поздно, для надежного выстрела медведь должен был быть метров на тридцать ближе.
Охотники решили пойти на остров. Они пробежали пески и уткнулись в высокий десятиметровый тальник. Весной, по большой воде его пригнул к земле лед, а вода нанесла сверху слой сухостоя, палок, мусора и как цементом скрепила все это илом. Получилась совершенно непрозрачная «крыша» над всем этим немаленьким тальниковым лесом. Самые настоящие пещеры, только не из камня, а из леса и мусора. Уже через двадцать метров внутри пещеры свет мерк, а вокруг царила полная темнота. Туда и вели следы медведя. Потоптавшись рядом с его убежищем, друзья были вынуждены отправиться восвояси.

Все бочки были полны рыбы. Пришло время снимать сети. Последнюю рыбу засолили в брезентовый мешок. Косолапый как ни в чем не бывало ходил в свою «столовую», все съедал и спокойно удалялся. Вот так и жили, сменяя друг друга, около разделочного стола. Рыбаки работают - медведя нет, рыбаков нет - медведь кушает.
За такое примерное поведение решили друзья медведя поощрить. Улетая, оставили ему на песке штук тридцать огромных налимов, а возле стола полную миску белого хлеба со сгущенным молоком.