КУРППААСКЫ*

Проснувшись, Колька зевнул и потянулся. Холодный декабрьский день за замерзшим окном только начинал сереть, но от печи уже слышался треск разгорающихся лиственничных дров. Ни с чем не сравнимый звук раскатываемого скалкой на столе теста, доносился из кухни. Пирожки! Воскресение! Не нужно вставать в половине шестого и бежать по морозу в гараж к служебному автобусу. Потом трястись почти тридцать километров, что бы еще час ждать, в остро пахнущей горелым углем кочегарке, когда откроют школу.

Колька решительно откинул одеяло, выпрыгнул из теплой постели и приложил ладонь к оконному стеклу. От человеческого тепла лед превращался в воду которая стекая к подоконнику снова замерзала. Через оттаявший пятачок взгляд его скользнул по крыше соседнего дома по забору и поленнице. Тумана не было, значит не очень холодно. А взгляд уже убежал в противоположенную от окна сторону - к пирамиде с ружьями. Все на месте, Колька облегченно вздохнул. Значит, отец в лес не уходил, а братья вот они - спят. Все пять ружей стоящих в пирамиде были рабочими, но одно было особенное. В этой семье по отношению к ружьям вполне бы подошла поговорка: кто первым встал, того и валенки. ТОЗ-34Е был нарасхват. Пока все спали, можно было бы схватить ружье и бежать, но из кухни уже повело запахом растопившегося в сковороде жира, а перебороть в себе любовь к горячим пирожкам Колька не мог. Да и мать, наверняка попросит что-нибудь сделать по хозяйству. Натянув старые спортивные штаны и телогрейку, сунув голые ноги в валенки, выбежал во двор. День нарождался безветренный, ясный и морозный. Перед тем как вернуться в дом набрал из поленицы охапку дров. В кухне бросил их к печи, почти не наклоняясь.

- Потише, ты - обернулась от стола мать. - Разбудишь всех. - И добавила - льда принеси.
- А отец где?
- Что-то там на работе стряслось. Ушел.

Пока ножом наколол два ведра льда, созрел план предстоящей охоты. Решено было идти за куропатками на дамбу. Мимо прошмыгнул в нужник Мишка, значит, проснулись все.

Из горки пышных пирожков выбрал самый толстенький, откусил разок, так, на сухую. За то потом черпал чайной ложкой из пиалы растопленное сливочное масло, лил его в парящую мясную начинку пирожка и, закрыв от удовольствия глаза, откусывал. Масло текло по подбородку, сладкий чай обжигал губы. Вкусно!

- Ма, а чем вечером угостишь?
- Сыром, маслом, калачом, да печеным яйцом…
- Ну, правда….
- Картошкой, чем же еще.
Колька вздохнул. Каждый день одно и тоже: жареная картошка, соленый сиг, квашеная капуста.
Из-за стола Колька встал, когда почувствовал, что последний пирожок торчит из орта.
- Ух….. Хорошо…. - икнул. - Ма, я в лес сбегаю?
- А уроки? Как экзамены-то сдавать будешь?
- Сдам. Ты где видела, чтоб кто-нибудь, отучившись десять лет, аттестат не получил?
- Я с тобой - соскочил с табуретки Мишка.
- Сиди! - Тебе сегодня хранилище топить и двойку по химии исправлять…. Собрался он.
Мать легонько шлепнула младшего сына по затылку.
- Ну, ма….
- Сказала не пойдешь….
- Тогда я спать пойду…
- Во-во. Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок.

Каждый пацан в поселке знает, где можно пострелять куропаток, но не каждый умеет их ловить. Колька ловить умел, благодаря родному дядьке, показавшему, как это нужно делать. Вот и сейчас в его рюкзаке лежала бутылка с водой и пакетик с замороженной брусникой.

Лес стоял тихо и торжественно. Голые, зыбкие лиственницы, янтарные сосны в тяжелых нашлепках снегов - сейчас на них вспыхивали отражения не ярких солнечных лучей и снежинки мерцали как крошки слюды. Низкорослые березки, кустарники и всякое иное разнолесье притихли и даже не потрескивали от мороза.

Вот и Метрохин покос - длинная, узкая заснеженная равнина, окаймленная ерником и кустиками голубицы, карликовыми березками и ольховником. Колька идет по своим старым, позавчерашним следам с удовольствием вдыхая вымороженный, кристально чистый воздух. В первой лунке пусто, ягода на ее дне покрытая кристалликами льда поблескивает, как драгоценные рубины. Следы куропаток повсюду, а вот не увидела птица вкусную ягоду или не соблазнилась. Лазать куропатке под снег не привыкать, хоть она и сторожилка северная, но и она прячется от мороза под снег - погреется. И во второй лунке пусто. Колька пощупал кроя лунки - крепкие. Мороз свое дело знает. Дальше, вдоль ерника истоптано все. Птицы, кормившиеся почками карликовой березы, насорили у каждого кустика. А вот и перья торчат над снегом, словно детская рука в белой перчатке. Колька знает что это куропатка соблазнившаяся яркими, похожими на кровь ягодами, нырнула за ними на дно лунки склевала, а обратно выбраться уже не смогла - гладкий окоем лунки стиснул крылья не дал им расправиться. Вынул Колька закаменевшую птицу, лунку засыпал снегом, разровнял его рукавичкой. Отойдя на три шага, снял рюкзак, достал бутылку и аккуратно вдавил ее глубоко в снег. Вынув, убедился, что снежные стенки лунки не обвалились и только тогда открыл пробку набрал в рот воды и, нагнувшись над лункой, обрызгал ее как из пулевизатора. Постоял минуты две и снова заглянул в лунку. Кроя и бока заледенели, стали скользкими, засверкали зеркальными крупицами.
- Вот теперь в самый раз - прошептал Колька и высыпал в лунку несколько ягодок брусники.

В следующем ледяном колодце обнаружил еще одну куропатку. За то все остальные были пусты.
Новые лунки делал, пока не закончилась ягода. День набрал силу, мороз накалялся. Деревья гулко стреляли, но еще не звонко, как обычно бывает, когда температура падает ниже пятидесяти градусов.

Пробившись сквозь частокол мелкого листвянника, вышел на просеку, на чьи-то старые следы. Решил по ней дойти до озера, вокруг которого росли такие же кустарники как на Метрохинском покосе. По не глубокому снегу идти было легко, но стоило прибавить шагу, как от острого морозного воздуха перехватывало дыхание. Холод и подстегивал и одновременно мешал идти. Через километр белье стало влажным от пота, но мороз не добрался до тела.

Увидев под старой березой свежий мусор, Колька остановился и покрутил головой. Он знал, что насорили здесь угольно-черные птицы - косачи, прилетающие по утрам на березы. С мусором осыпали эти большие птицы с веток и легкое, не звонкое серебро - иней. Он представил, как они усаживались на этом дереве зобами к востоку, чтобы видеть рождение, в бело-золотой колыбели под бледно-голубым бесконечно высоким небом, солнца.

Треснула ветка, затем вторая. Потом с макушки подростка-лиственницы осыпался снег и наконец, замелькало темное пятно среди засыпанных снегом кустов. Подминая широкими лыжами мелкие кустики, на просеку вышел человек, которого Колька сразу узнал. Это был Боря Макеев, не настоящий охотник, но любитель выглядеть охотником. На нем была одета расшитая каким-то скандинавским орнаментом куртка, с капюшоном отороченным собачим мехом. Через плечо висел ягдаш с подвесами для дичи, с наплечником и художественным тиснением. Даже шапка у Бори была особенной, похожей на татарский треух времен Чингисхана.
Приблизившись, Боря освободил руку из лохматой варежки и протянул Кольке.

- Привет. Как дела? - Спросил он.
- Нормально - пожал плечами Колька.
- Ты куда идешь?
- К озеру, куропачей погонять…
- А я думал зайца из раскорчевки выгнать, но не удалось. Собака нужна для этого - прикуривая сигарету - авторитетно заявил Боря.
- Да кто их по такой погоде гоняет, мороз же.
- Так они в мороз и должны бегать, а не прятаться.
- Ну, конечно! Придумал тоже. Они, как и все существа в холод ищут, где потеплее. От мороза, Боря, не набегаешься…
- Может с тобой пойти? - то ли спросил, то ли вслух рассуждал Боря, не глядя на Кольку.
- Пошли если хочешь, только я без лыж долго идти буду.
- А, ничего, куда спешить-то - и Боря, переступая лыжами, повернулся в сторону озера.
- Ты иди вперед - предложил Колька. - Только смотри внимательно.
Борис был лет на семь старше Кольки, но предпочитал компании своих сверстников компанию подростков, с которыми играл в футбол и в хоккей, отвечал на вопросы о взрослой жизни и был с ними на равных.
- Подстрелил кого - спросил Боря.
- Нет еще.
- А видел?
- Нет.
- А я видел косачей.
- И что?
- Даже ружье скинуть не успел. Из-под снега вылетели…
- Ясно дело из-под снега, теперь только к вечеру на кормежку полетят.
- А куропатки?
- Что «куропатки»?
- Они тоже под снегом сейчас?
- Не, они как раз днем кормятся между кустиками низкими, березками, тальниками. Почки короче клюют. Летают они мало, так что подойти легко можно, главное найти.
- Найдем…
Колька сплюнул, слюна на лету обратилась в пузырчатую ледышку и шлепнулась в снег.
- Холодает, однако - заметил он.
- А мне ничего - откликнулся Боря. - Я Надькины рейтузы приспособил под трико, а сверху уже хэ-бэ и нормальлек.

Просека резко падала в низину посредине которой, идеально белым овалом дремало, под двух метровым льдом, озеро. К весне лед станет еще толще, а февральские метели наметут вокруг него непролазные сугробы.
- Борь давай разделимся, ты в одну сторону вдоль берега, я в другую. А там встретимся, на дороге что с дальнего привода идет.
- Давай, я пойду туда - Боря махнул влево. - Нет, туда. - И пошел вправо.
Колька не подходил близко к озеру зная о кочкарнике заметенном снегом. Там в некоторых местах можно было и по пояс провалиться. Шел он по склону низины, где снега было совсем мало, а кустарник находившейся внизу хорошо просматривался.
Гулко охнул Борин выстрел и следом, почти без промежутка второй.

«Лупит, как по уткам» - подумал Николай и сразу увидел стайку куропаток в ослепительно-белом наряде. Птицы, низко пролетев над озером, попадали в кусты ольховника, мимо которого Колька уже прошел. Скинув с плеча ружье, пошел Колька, прячась за редкими стволами, обратно. Вот и куропатки. Он видел трех, которые двигались. Остальные где-то замаскировались в снегу и затаились напуганные выстрелами. Подойдя метров на семьдесят к стае, чуткое ухо уловило предупредительный сигнал петуха своей стае: «коо». Промежуток в две секунды и опять: «коо». Колька взял ружье наизготовку. Еще десять метров и из кустов донесся пронзительный крик петуха, который извещал стаю, что опасность подтвердилась. Еще шаг и стая поднялась. Штук двадцать белоснежных птиц пронеслись над кустарником и сели метрах в двухстах.

Еще метров за сто пятьдесят расслышал Колька лающий крик петуха: кадэу - кадэу, потом густой, односложный «аг-аг-аг». О чем петух говорил своей стае, Колька не знал, но на этот раз стая подпустила ближе. Куропатка спокойная и бесхитростная птица и если на охотнике одет маскхалат, можно спокойно идти к стае во весь рост. Но и без маскхалата после трех-четырех подходов к стае без выстрелов, куропатки перестают улетать то ли от усталости, то ли им надоедает вся эта суета.
Первый выстрел по сидячей птице был очень удачен, куропатка ткнулась носом в снег и затихла. Вторым, влет сбил еще одну, но та раненая так быстро бегала между кустов, что Колька понял, что придется потратить еще один патрон.
- Четыре - Прошептал он, опуская птиц в рюкзак.

Стая отлетела метров на триста, почти к дороге, и Колька подумал, что было бы хорошо именно там подстрелить еще одну и спокойно идти домой. Он почти побежал вперед, опасаясь, что Борька опередит его и первым подойдет к куропаткам. Глаза шарили по белому снегу, пытаясь разглядеть еще более белых птиц. Колька не смотрел на деревья, зная, что куропатки зимой никогда на деревья не садятся, разве что в исключительных случаях опасности исходящей от совы. Сова легко берет куропатку на земле и никогда на дереве.

Так и не найдя стаю глазами Колька услышал ее по треску ломающихся веток. Птицы питались, несмотря на опасность. Так и не увидел их до того момента, когда слева из кустов рванулись первые три птицы.
От выстрела с дерева посыпался ручеек снега, рассыпаясь и поблескивая на солнце. Одна куропатка камнем упала в снег, а вокруг все взлетали и взлетали другие птицы, и их было уже не двадцать, а куда больше.
Туда, куда они улетели, дважды грохнуло и, в лесу наступила тишина.

Необычайную легкость ощущает охотник, вступив на твердую укатанную дорогу, на обочине которой лежат пучки сена упавшего с перевозимого по ней стога. Сено висит и на кустах близко подступающих к дороге.
Боря появился минут через десять.
- Ну, как?
- Две.
- А я три - показал большим пальцем на рюкзак за спиной Колька. - Что домой?
- Нет, ты иди, а я за ними…
- Давай - Колька протянул Боре руку. - Пока.
- Пока.

Мороз крепчал, в распадках вокруг поселка появился морозный туман, сухой как крахмал. Когда Колька подходил к дому, ему показалось, что туман скрипит на его зубах, очень хотелось есть.

Куруппааскы* - куропатка (якутский)

Н.Решетников Новосибирск

Осенью последнего нашего школьного года произошел такой случай. Мы с Машкой охотились на зайцев в местечке Булгунях. День был пасмурный и сырой. Только вошли в первый распадок, как тишину осеннего леса разорвал выстрел, и я услышал радостный Машкин возглас.
- Иди сюда - крикнула она.

На глянцево блестящем брусничнике лежала косуля. Брусничник рос перекрещивающимися дорожками, - здесь падали деревья, одно на другое, и брусничник рос вдоль стволов, питаясь их сытной влажной гнилью, и тлело каждое дерево сотни лет, и осталась от него чуть видимая дорожка.
- Вот она - косуля! - Радостно сказала Машка. - Мясо - сок! Свежуй её мужчина скорее!

Я вынул нож, и тонкая шкура затрещала под острым лезвием. Быстро вылупилось нежное мясо. Из вскрытого живота пахнуло прелью внутренностей. Вдыхая пряный запах свежего зверя, Машка рассказывала, как она увидела набегающую на нее козу, как прицелилась, как стреляла.

Нож в моей руке все двигался и двигался. Росла гора разрубленного на куски мяса. Тускло отсвечивали потухшие глаза красивого животного, а Машка все говорила и говорила, чего за ней никогда раньше не замечалось.
Я удивленно взглянул на нее, лишь на мгновение встретился с ней глазами, но и этого хватило, что бы в груди что-то екнуло.
Оказывается, Машка была очень красива со своими золотистыми волосами. Не рыжими, а именно золотистыми.
Поняв, что я понял её взгляд, она побледнела, но он лишь на мгновение.

А я понял, что Машка стала какая-то другая, взрослая, что ли… Чужая… Я вдруг ухватился за это слово, как утопающий за соломинку. Раньше была родная, с первого взгляда родная, а теперь нет… теперь чужая…
На кустах ольшаника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат цветущего багульника кружил голову.
Больше мы вместе на охоту не ходили.

Теперь-то, задним числом, я склонен думать, что я нравился этой девочке. Мы ведь «дружили». Ходили вместе в кино, я у нее списывал задачки, писал за нее сочинения, мы рассуждали обо всем на свете, но ей и в голову не приходило с дружеской откровенностью искренне сказать мне, что я ей нравлюсь. Такие были времена.

Шло время - а время как вода в реке, убегает без надежды вернуться, посыпает пеплом горячие угли, меняет человеческие характеры и поворачивает судьбы людей.
Окончив десятилетку, разлетелись мы кто куда.
В родной поселок я вернулся лишь через пять лет. Зайдя к отцу на работу, он работал тогда начальником службы спецавтотранспорта, на доске почета увидел я фотографию красивой девушки с очень знакомыми чертами.
- Кто это? - спросил я.
- Маша Беломестнова - ответил отец. - Вы же вместе учились.
- Маша?! А почему здесь?
- Так она водителем у нас работала.
- А почему «работала»?
- Уехала, недавно.
- Куда?
- Не знаю. Но догадываюсь, почему уехала.
- Почему?
- Это целая история…
- Так расскажи.
Мы зашли в маленький отцовский кабинет.

- Раз интересно, слушай. Этой зимой, в конце ноября, нашли трое наших шоферов берлогу за Кенкеме. Нашли случайно, когда ездили дрова из тайги вывозить. А среди них ни одного настоящего охотника, так, зайцев погонять, да из кабины по косачам стрельнуть. Но решили они медведя этого в берлоге добыть. Не знаю уж как, но узнала о медведе Маша и попросила, чтоб эти горе-охотники её с собой взяли. Те, конечно покобенились, мол, не бабье это дело на медведя ходить, но все же не отказали, видно лестно им было, что такая краля просит. В общем, поехали на медведя четыре мужика и Маша со своим Бураном.

Пришли к берлоге, а как его оттуда достать, медведя-то, никто не знает. Спорили, спорили, решили вырубить жерди и его ими из берлоги выгнать. Двое стали жердями медведя тыкать, а трое с ружьями наизготовку встали в нескольких метрах от берлоги. Шерудят они жердями, а медведь и признаков жизни не подает. Осмелели мужики, тычут что есть силы и вдруг, чуть сбоку, шагах в двух всего, приподнялся и затрещал коряжник, разломился, взорвался сугроб, и, косматый, огромный, черный на белом снегу, поднялся огромный медведь. Спросонья, стемна глаза ему на свету ослепило, они вспыхнули дикими, красными точками, и грозный рев пронесся над тайгой.

Так он был ужасен медведь этот, что побросали мужики жерди и ружья и кинулись от него в разные стороны. Только Маша не сдвинулась с места. И в голову не стала стрелять, как будто знала, что только не опытный охотник стреляет в голову. Пуля под лопатку надежнее. Грохнул выстрел. Покатились по тайге отголоски. Медведь припал к земле, то ли затаился - хитрит, то ли зажимает лапами рану. Буран подскочил к нему, вцепился зубами, рвет, а косолапый уже и дух испустил.

Не скоро мужики к берлоге вернулись. А вернувшись, не могли в глаза Маше смотреть - стыдно.

После той охоты проработала Маша у нас месяц и уволилась. Противно ей, наверное, было рядом с такими «мужиками» вместе работать.

Цветы в Якутии ярки, но слабы запахом, и едва уловимый их аромат совершенно теряется в густом всеобъемлющем духе болотного багула - узколистного вереска. Ползучий кустарник, усеянный зонтиками белоцветной мелкотни, заполнил и горки, и болота, и сухие мшаники, и все прогалы между деревьями, - ему нипочем ни вечная холодная тень в щелистом распадке ключа, ни ярость солнца.

Они удивительные, эти северные цветы. Окраска их неяркая, скромная, не бьющая в глаза, словно бы на них лежит очень тонкий, почти неуловимый слой тумана. Вот таким цветком и была моя одноклассница Маша Беломестнова и не разглядел я этот цветок среди болотного богула заполонившего все вокруг.

Н,Решетников Нвсб

МУЖИКИ
Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук
пришел на мгновение позже тоже резкий, острый
ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну
точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до
макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое
пятно.
- Черт - зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший
в снег, по которому дорожкой бежал звериный след.
Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него
смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и
приметлив - не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых,
способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни
выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.

- Самострел - удивленно прошептал Семен. - Здесь….Откуда?

Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле.
«Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами.

- Ну, уж хрен тебе - прошептал Семен. - И похуже бывало….

Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома.

- Ничего - опять прошептал он. - На войне люди и не с такими ранами выползали.
И тут же подумал: «Только кто это видел».

Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья.

Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка.

Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется.

- Точно - вслух произнес он. - Геологи!

Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.

Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена.

Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала.

- Спаси и сохрани нас господи - прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню.

«Семен» - только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала - в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь.

Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном - случилось что-то.

Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.

- Есть хочу мама, аж сил нету. - заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. - Что случилось.
Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:
- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..
- Да что ты ма! Что может с ним случиться?
- Чувствую я…
- Брось ты во всякие приметы верить - ласково сказал сын. - Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.
- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?
- Да запросто. Щас поем и пойду - согласился Андрей.
- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.
- А куда он пошел, сказал?
- Сказал, на Балыктах.
- Так далеко, зачем?
- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.
- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.
- А женишься?
- Да когда это будет….
- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то.
- Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?
- Нет только на Балыктах.
- Значит, к деляне нужно идти - отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. - Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел?
- В восемь.
- Значит уже назад давно идет - подытожил Андрей.

Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца.

На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157.

Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег.

- Тогда поползем - прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. - Нормально… так даже лучше.

Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело.

Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен.

Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.
- Очнулся? - спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой.

Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял.
- Нужно идти - прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз.

Сознание теперь покидало его часто. Метров сто - сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания.

Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами - и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой.

«Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся.

Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет.

Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей.

Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно.

Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.
- Оте-е-е-е-ц - донеслось из этой холодной мглы. - Оте-е-е-ц!

Грохнул выстрел.
Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки.

Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок.

Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч.
- Андрееей! - Неслось из-за распадка. - А-эй- эй-эй.

Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:
- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам…..

Н.Решетников Нвсб

День первый

Едва уходящее к закату солнце коснулось кудрявых березовых вершин и стало краснеть. Молодые березки расступились и пропустили на поляну перед крепким, рубленным в лапу домом, покрытую пылью автомашину. Не успела подкатить к высокому крыльцу, как из-за угла дома вышел старик. Был он усат и держал в одной руке лопату. Артемка с заднего сидения видел его профиль, его внимательные, усталые глаза, морщины на лбу и шее, сильной и загорелой. На плечи старика, несмотря на тепло, была накинута брезентовая куртка, местами заштопанная. Старик был Артемкиным дедом Иваном, который каждый год присылал в город мед и варение, но не разу не приезжал сам.
- Батя! - Только и вымолвил Артемкин отец, а потом они долго стояли обнявшись и молчали.
Наконец старик отстранился, показывая на мальчика в машине, спросил:
- Артемка?
- Он.
- Ну, что ж ты там сидишь, как в скрадке? Выходи уже.
Артемка осторожно опустил ногу, огляделся. По небу бежали светлые облака, пахло нагретой водой и травой.
- Ну, подойди к деду-то - сказал отец, открывая багажник.
Мужественное, с открытым взглядом лицо старика ничем не выдавало волнения, но Артемка заметил, как дед едва заметно глотнул воздух, не сводя с него глаз. Его левая рука все еще крепко сжимала лопату.
- Привет дед - улыбнулся мальчик.
- Здорово внук. Отличник?
- Не, хорошист.
- Нормально, отец твой вовсе троечником был.
- Батя!
- Что, батя? И колы таскал и хулиганничал, забыл уже?
- Ничего я не забыл……
- То-то. А ты Артемка проходи в дом, а хочешь так и вокруг погуляй, здесь медведей нет.
- А на речку можно?
- Почему нельзя? Конечно можно.
- Осторожно там - погрозил пальцем отец. - Скоро стемнеет.
На реке, совсем синей от елок и тени, плавала чайка. Вдруг раздался легкий шорох, и среди травы внезапно, как ведение, возникла темно-бурая голова зверька с небольшими глазками. Вид зверька возбудил в Артемке неотступное любопытство, он шагнул в его сторону, но зверек мгновенно исчез в траве, как будто растворился. Побродив немного по берегу, Артемка побежал к дому.
Отец с дедом сидели за столом, разговаривали.
- Дед, я на реке видел кого-то в коричневой шерсти, вот такого большого - и Артемка показал руками размер зверька.
- И не знаешь кого? - Спросил дед.
- Нет - пожал плечами Артемка.
- Откуда ему знать, в городе-то - вступился за сына отец.
- Ты хочешь сказать - глядя на сына, спросил дед, - что он у тебя не знает, как называются птицы и звери, рыбы и деревья?
- Знает, конечно, кое-что…
- Ну-ка Артем, каких зверей ты знаешь?
- Тигра, льва, медведей, леопарда, верблюда…… э-э-э-э. С носом, такой…. А вспомнил - тапир. Я в зоопарк каждый год хожу.
- А наших, сибирских зверей, ты каких знаешь?
- Медведь, волк….. заяц.
- И все?
Артемка задумался, но больше никого не вспомнил.
- Да ладно батя. Им сейчас полезнее в компьютерах разбираться, чем в зверушках.
- Не скажи сын. Компьютеры ваши железки бездушные, к тому же говорят вредные для здоровья - дед встал из-за стола, снял с полки миску. - Зверушки, говоришь? Зверушки, они, как и мы, божьи твари и думается мне, что даже и не бессловесные. Не зря Дерсу Узала говорил, что они те же люди, только рубашка у них другая.
Дед положил в миску вареную картофелину, соленый огурец, куриное крылышко. Поставил тарелку рядом с собой.
- Садись Артем кушать, а завтра мы с тобой разберемся, что там за зверь такой ходит, а завтра не разберемся, так у нас с тобой целая неделя впереди. Ешь!
Валентин, наливая в рюмки водки, коротко взглянул на отца и тихо сказал:
- Душа и тело, батя, конечно, есть и у животных, и у людей. Но душа включает в себя только такие вещи, как восприятие, память и эмоции. У человека же, в отличие от животных, есть еще дух. Он проявляется в таких вещах, как совесть, неудовлетворенность, а у зверей этого нет. Отсюда можно предположить, что в душах животных есть и интеллект, и чувства, и все прочее, а вот насчет сознания….. не знаю.
- Наши младшие братья, Валька, могут даже творить. Петь, например. Строить замечательные сооружения: плотины, муравейники, гнезда. Некоторые даже рисовать умеют. А ты «не знаю»!
- Но, это все батя, не осмысленное творчество - за кусок еды, за похвалу. Животные не будут ничего делать вопреки инстинкту. Не уместно называть творчеством строительство того же муравейника, поскольку муравьи всего лишь воспроизводят то, что и муравьи сто и тысячу лет назад. И «рисование» животного не несет в себе элемент самовыражения, и затем эстетической оценки результата, как это происходит у людей. Животное и греха то не знает, потому что не может поступать иначе, чем должно по своей природе.
- «Что Господь отчистил, то не почитай нечистым»... А отчистил нам Господь весь мир. Сказано же: «Мир вам!» - возразил дед.
Валентин сделал вид, что не услышал и продолжил:
- Нас отличает от животных самое главное - свобода, как способность освободиться от инстинктов…… и, осмысленное творение. В этом высшая свобода - в возможности уподобиться Творцу, к которому ты, батя апеллируешь.
- Бог, Валька, управляет людьми и животными, всем миром, по своей премудрости и правде. Бог свое человеколюбие простирает и на скотов, и питает их, как и людей, чтобы через них благотворить людям.
- И все же, отличие человека от животного - рефлексия. Человек может не только думать о чем-то, но и думать о том, что он думает о чем-то - животное, батя, этого лишено. В этом практически проявляется дух, который в человеке, и этот дух может его возвысить над собственным существованием.
- Какой-то ты Валька мудреный стал…..
Артемка, ел вкусную картошку, ничего не понимал в разговоре деда с отцом и думал о чем-то своем.

Утром, чуть свет, Артемка подошел к краю поляны. На кустах ольшаника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат не известных ему цветов, кружил голову. В глубине леса призывно и страстно закуковала кукушка. Она перелетала, все, отдаляясь, и чистый звук ее голоса, казалось, растворялся в вершинах деревьев. Все было не так, как в городе.
Шорох шагов заставил оглянуться.
- Дед, а кукушка прямо на лету кукует?
- На лету то же - рассматривая внука, сказал дед. - А почему такой худой? Не ешь, что ли?
- Ем. Просто так устроен, наверное.
- Поправим мы это устройство, пошли-ка завтракать, пока отец твой спит.
Дед положил тяжелую руку на плечо внука.
- А ты-то, почему Артемка так рано встал?
- Тихо здесь как-то, не привычно, вот и проснулся.
- Разве тихо? Однако ты не прислушивался. Вот слышишь - дед поднял вверх палец.
«Ци-ци-ци» - услышал Артемка.
- Это синички звенят - прошептал дед.
«Тфю-лип, тфю-лип» - донеслось с другой стороны.
- А это поползень свистит, на кого похож свист-то?
- Не знаю.
- Да откуда же тебе знать, так когда-то ямщики свистели на нашем Чуйском тракте, да только и я тех ямщиков тоже не застал.- Дед приостановился. - О! Слышишь?
И стоило Артемке прислушаться, как все вокруг наполнилась птичьим гомоном. Он еще не знал, что в кроне ели пронзительно кричит дятел, что ему, сипло, вторит пристроившаяся на вершине ивы кедровка, а в кустах тальника тивикает кукша. Но он уже слышал их отдельные голоса и они ему нравились.
Позавтракали творогом со сметаной. К чаю, заваренному на травах, поставил дед перед Артемкой блюдце, на котором переливался янтарный мед.
- Макай оладью в мед и ешь, в меде вся лесная сила и здоровье. Как доешь, пойдем с тобой на вчерашних зверей смотреть, а отец пусть себе отсыпается.

От дедовой заимки с пасекой, бежала вдоль реки неторная лесная тропа. В болотистых низинах цвели на ней темно-голубые колокольчики и кукушкины башмачки, по сухим прогалинам поросла она густой сочной травой.
Артемка с сумкой от противогаза, в котором лежал его обед, шагал впереди, дед с ружьем на плече и биноклем на груди сзади.
- Скажи-ка мне Артем, что это за дерево? - Спрашивал дед.
- Елка, наверное.
- Нет, это пихта. И отличить ее от ели можно по шишкам. На пихте они сидячие, - дед показывал пальцем вверх, - а на ели, висячие. Можно и по коре, отличить, которая серая на пихте и серая с красноватым оттенком на ели. И хвоинки, конечно, то же разные. - Дед приподнял ветку поближе - Вот смотри. Каждая хвоинка уплощенная. А на елке хвоинки более колючие, поменьше размером и четырехгранные. Уяснил?
- Ага.
- Тогда как увидишь елку, скажешь мне.
- Ладно.
Прошли шагов триста, «фэр-р-р», вылетела из куста птица. Артемка даже вздрогнул.
- Рябчик это.
- Рябчик? У нас мама рябчики иногда жарит на сковороде.
- Ну да?
- Точно тебе говорю. Кусочки хлеба в масле обжарит, сахаром посыплет и говорит, что это рябчики.
Дед весело засмеялся.
- Хочешь, Артемка я тебе тайну раскрою насчет ваших жареных рябчиков?
- Хочу.
- Это отец твой маму научил рябчиков таких готовить, а его научила его бабушка, когда ему лет четырнадцать было. А случилось это так. Раз прибежал Валька со школы, а ему бабушка и говорит, сходи, мол, в ледник и принеси мяса кусок, а то ужин готовить не с чего. А Валька ей: «не надо в ледник, я сейчас сбегаю на часок-другой в лес и рябчиков настреляю». Схватил ружье и убежал. Бегал, бегал и ничего не убил. Домой пришел голодный и спрашивает бабушку, что на ужин будет. Та и отвечает: «рябчики». И ставит перед Валькой тарелку обжаренного в масле хлеба. С тех пор, как только кто из детей хотел хлеба жаренного, просили «рябчиков».
- А разве папа охотником был?
- Был. В деревне все были охотниками.
- А почему он сейчас не охотник?
- Не знаю. Придем вот домой, ты его и спроси.
Теперь плотно утоптанная тропинка вилась по зеленому лугу, огибая белоствольные березки.
- Вон там мы с тобой свернем - показал вперед дед. - И пойдем вдоль маленькой речки. Не устал?
- Нет.
Дед смотрел на внука и думал: «Какой-то он не складный, узкоплечий, бледный. Походка не уверенная, два раза уже спотыкался….. Надо Вальку спросить, болеет, может чем». Вспомнились свои дети. Нет, они не были похожи на Артемку. Жили тогда в большой деревне в крепком большом доме на берегу Бии. Как только подворачивался случай мальчишки убегали со двора то в лес, то на реку. И не имело значения, зима за окном, лето или осень. Всегда загорелые с выцветшими волосенками, с исцарапанными руками и коленями они были веселы и подвижны, как ртуть. Дед еще раз осмотрел внука, вздохнул.
- Ты Артемка, во что играть-то любишь?
- В «Цивилизацию».
- Это как - не понял дед.
- Это, деда на компьютере. В общем, там нужно строить свою страну с городами. В городах строить всякие здания, чудеса света, солдат, поселенцев. Потом эту страну можно расширять, открывая новые земли и строя на них новые города. Можно расширять границы, захватывая силой или с помощью дипломатов чужие города.
- И в чем смысл игры?
- Нужно захватить весь мир с помощью оружия или доминированием.
Дед задумался.
- А ты как побеждаешь? Оружием?
- Оружием легче и быстрее. Доминированием труднее и дольше. Я тебе покажу, компьютер мы с собой привезли.
- Надо же, как в жизни прямо - сказал дед, а про себя подумал, что Артемка точно не такой, каким был его Валька. Валька в таком возрасте кроме как о лапте да велосипеде не о чем не думал.

Вот уже тропка нырнула в густой березняк и пробежала по нему от одной крохотной полянки до другой. На полянках трава густая, в березняке редкая, почти нет ее на прелых листьях. Как-то незаметно тропинка вовсе исчезла среди уже смешанного леса.
- Пришли Артемка - тихо сказал дед. - Сейчас нужно осторожно подойти к речке, так осторожно, чтоб ни ветка сухая под ногами не треснула, ни деревце не качнулось.

Наконец они оказались на берегу, где перед взором мальчика предстало произведение исключительной красоты, над которым тысячи лет трудились все созидательные и разрушительные силы природы. Между высоким противоположенным берегом и низким с их стороны, сверкал серебряным зеркалом затон. В его спокойных водах отражались широкие кроны тополей, кленов, осин, а также кроны елей уносящих свои остроконечные вершины в голубое небо. Ивы и вербы сияли узкими листочками в ярком свете ослепительной зеленью и трепетали в потоке золотых солнечных лучей. В радостном свете утра в чистом, насыщенном лесными ароматами воздухе разносились веселый стрекот, скрип, жужжание и шелест тысяч насекомых. Все эти звуки сливались в тонкую мелодию, в которой каждый голос упорно выводил свое соло и стремился заглушить остальные.
- Смотри туда - прошептал дед, показывая на кустик ивы, росший у самой воды. - Видишь?
- Что?
- Веточки склонившихся к ручью деревьев надкусаны, разжеваны, как будто размочалены.
- Ага.
- Так Артемка выглядят следы жировки бобрят, которые, появились на свет весной, а сейчас, в середине лета, стали уже большенькие и пробуют свои зубки на этих деревцах.
- А где они?
- Давай заляжем здесь и понаблюдаем - предложил дед, осторожно опускаясь на ковер из осоки и таволги.
- Смотри, какую запруду они смастерили.
Запруда была похожа на узкую плотину, из которой торчали толстые ветки, и тоненькие прутики, крепкие колья, и даже ствол дерева. Промежутки между ними были заполнены темным илом.
- Полтина эта старая - шептал дед. - Они ее теперь только иногда ремонтируют. Вон видишь, свежие палки воткнули. На бинокль.
По берегам образовавшегося затона рос сплошной пояс тростников и рогозов. На середине затона, там, где глубже, красовались кувшинки.
- А бобры-то где? - не унимался Артемка.
- А вон! - Ткнул пальцем дед на показавшуюся на поверхности воды ушастую голову. - Ты такого зверя вчера видел?
- Где-где - шептал Артемка, водя биноклем из стороны в сторону.
- Да брось ты его, так смотри. Вон он.
Бобр тем временем внимательно оглядел окрестности, принюхался, но, видимо, не заметив ничего подозрительного, поплыл прямо на наблюдателей.
- Вижу - закричал Артемка.
Бобр замер на месте и, заметив людей, тотчас нырнул, оглушительно хлопнув хвостом по воде, предупредив, таким образом, об опасности своих сородичей.
- Вспугнули - прошептал дед. - Но, он снова скоро появиться. Видишь на воде, возле берега зелень?
- Ага.
- Это водяной орех - чилима называется. Бобры им питаются.
Ждать пришлось недолго - бобр, вскоре вынырнул и, снова ударив по воде хвостом, ушел под воду. Через минуту снова появился и повторил маневр.
- Это он говорит нам: «Знаю, что вы прячетесь в кустах. Уходите с моего прудика!» - прошептал дед.
- Сердится?
- Ага, осерчал на нас за то, что нарушили его привычную жизнь. Теперь так и будет нырять пока мы не уйдем.
- Уйдем? - Поднял на деда глаза Артемка.
- Как решишь.
- Давай дед уйдем, а то он голодным из-за нас останется.
- Он Артемка и под водой кушать может. У него так плотно смыкаются губы, что вода в рот не попадает.
Дед с внуком пошли вдоль берега.
- Вот это их тропка - показал под ноги дед - по таким тропкам семья ходят к местам жировок и заготовок кормов. Постоянно их утаптывая и подрывая грунт, бобры превращают такие дорожки в заполненные водой каналы, по которым потом скрытно добираются к местам кормежки, уплывают от врагов и переправляют заготовленные ветви деревьев. Знаешь, для чего они чурки сплавляют в свою заводь?
- Чтоб плотину ремонтировать.
- Нет. Для того, что бы зимой с них кору объедать. Это они запас кормов на всю зиму создают, чтоб подо льдом у них лежал. А если мало заготовят, то им придется рыть под снегом ходы из своих нор к кустам тальника и питаться его корой. Заготавливают они осиновые, тальниковые чурки, а вот березу не сплавляют, потому что она тонет.
Остановились возле толстой березы.
- Видишь, это бобры грызли кору - показал дед на шейку пня. - С берез они поедают только мягкий, сочный луб.
Артемка услышал незнакомое слово, но не стал спрашивать, что значит «луб». Здесь, в лесу, ему все было не знакомо, но все интересно.
- Вот на пне ясные следы бобровых резцов. По ним Артемка можно легко определить возраст бобра.
- Как это?
- Очень просто. Резцы старого бобра шириной два с половиной - три миллиметра, молодых бобров полтора- два, а у молодняка от половины до миллиметра. Вот если бы мы долго за ними наблюдали, то увидали бы, может всех бобров, хотя и так ясно, что в норе живет одна семья. А одна семья состоит из взрослых самца и самки и двух-трех бобрят, которые будут жить с родителями не меньше двух лет, пока не родятся новые бобрята.
Они уже отходили от речки, когда за их спиной раздался громкий шлепок по воде - это наверняка, старый бобр о чем-то предупреждал остальных. А мгновение спустя с разных концов заводи раздались такие же сигналы тревоги, подхваченные другими членами небольшой бобровой семьи.
Дед с внуком переглянулись и засмеялись.
- А тот бобр, которого ты вчера видел, он из этой семьи ушел искать для себя новое место жительства. Вот и идет вдоль реки в поисках подходящего ручья или речушки, в общем, свою цивилизацию строить будет, как в твоей игре.
Артемка остановился, внимательно посмотрел на деда.
- Ну, ты дед даешь! Клево!
Дед прижал голову внука к груди.
- Клево, Артемка, клево. Завтра на рыбалку с тобой пойдем, вот там точно клево будет.

День второй

Цветы, желтые, белые, синие смыкали над Артемкой прозрачные лепестки. Шершавые, жесткие стволы саблями и пиками, столбами и веревками преграждала ему путь к чему-то светлому и теплому. Он, маленький-маленький, продирался сквозь зеленые дебри не реально высокой травы и знал, что следом идет страшный, черный муравей. Временами он слышал его топот и скрип открывающейся челюсти. Вдруг он увидел свет в бесконечной зеленой паутине и кинулся туда. С каждым шагом тело становилось все легче и легче, шаги все длиннее и длиннее и, он взлетел. Взлетел и увидел то, к чему стремился - луч солнца. Луч ласкал и щекотал щеку. «Артемка, пора вставать, проспишь царствие небесное» - слышался сверху ласковый и знакомый голос.
Артемка открыл глаза, повернул голову и ослеп от яркого солнечного луча заглядывающего в открытое окно. Там, за окном что-то знакомо скрипело. У кровати стоял дед.
- Дед, а почему у муравьев челюсти скрипят?
Дед пожал плечами. А Артемка только теперь понял, что это был сон и тихо засмеялся.
Дед протянул руку к его лбу, пощупал и, наверное, все, поняв, широко улыбнулся.
- Вставай - взлохматил он волосы внука одной рукой, другой же взял с табуретки стоявшей возле кровати внука книгу в синем переплете.
- Жюль Верн - прочитал он - Фантастика?
- Нет, это «История великих путешествий» - ответил внук.
- Да? А я и не знал, что Жюль Верн такие книги писал. Мы читали раньше: «Вокруг света в 80 дней», «Вокруг Луны», «Великолепное Ориноко», еще что-то, забыл уже.
Дед наугад открыл книгу на закладке, прочел: «Французике мореплаватели. Открытия Буве де Лозье в Южных морях».
- И что он открыл этот Лозье?
- Он искал Неизвестную южную землю, но не нашел. Тогда же еще не знали об Антарктиде.
- Ты никак Артемка путешественником собрался стать?
- Нет - серьезно сказал внук. - Для того, что бы путешествовать денег много нужно.
- Так вырастишь, заработаешь.
- Проще в мореходку поступить - рассудительно ответил внук.
- Ну да или каким-нибудь океанологом стать или исследователем, только я слышал, что есть и путешественники.
- Я не знаю пока кем буду. Может как папа - строителем. Строители нормально зарабатывают и в отпуск ездят за границу. Мы в прошлом году на Кипре были, а оттуда на корабле плавали в Израиль и Египет.
- Ну да! И пирамиды видел?
- Ага.
- И как?
- Что?
- Пирамиды.
- Большие.
- И все?
- Все.
Дед внимательно посмотрел на внука и подумал о том, что ему когда-то эти самые пирамиды представлялись одним из чудес света, а вот на внука они, похоже никакого впечатления не произвели.
- Кроме того, что они большие тебе еще что-то запомнилось?
Артемка на секунду задумался.
- Дед на ослике там был, горбатый такой, старый-старый. Он был похож на старика Хатабыча, и полицейские на верблюдах еще.
- А Сфинкс?
- А что там смотреть, у него даже лицо отколото. А еще там очень жарко.
- Ну, ладно, вставай - дед шагнул к дверям, скрипнула жалобно половица.

Отец и дед сидели за столом.
- Тебе Артемка чай или молоко?
- Чай.
- Ты на рыбалке-то уже бывал? - ставя перед Артемкой чашку, из которой пахло мятой, спросил дед.
- Они с дедом Колей, сватом твоим, прошлым летом три раза рыбачили - сказал Валентин.
- Ага. У деда лодка есть с мотором, эхолот на котором всех рыб в реке видно и огромный такой сачок, чтоб рыб из воды вытаскивать - Артемка показал руками какой сачок.
- Так что ж вы деда с собой не взяли?
- Так у него работа, бабушка….. - ответил Артемка.
- Он хотел, но не получилось - дополнил Валентин.
- Дед, а мы джигом рыбачить будем?
- Чем!? - Не понял дед.
- Так проводка приманки называется и приманки то же. - Пояснил Валентин.
- Да ты, однако, рыбак настоящий! - Глядя на внука языком пытающегося слизнуть каплю меда свисающую с лепешки, сказал дед.
- А то! Я много поймал окуней и судаков, только мы с дедом Колей почти всех отпускаем. Знаешь дед, что нужно говорить, когда рыбку отпускаешь?
- Нет, не знаю.
- Плыви маленькая и позови маму или бабушку - Артемка засмеялся.
- Это дед тебя научил?
- Ага.
- Мы Артемка удочками рыбачить будем. Удочкой умеешь?
- Не, я только спиннингом. Дед мне специальный спиннинг дает, легкий такой, Ломиглаз называется.
- Знаю, что ноги может ломить, руки и даже зубы, а вот что бы глаз ломило….. «Ломиглаз», надо же - дед хихикнул.
- Это батя английское слово LAMIGLAS, так компания называется изготавливающая спиннинговые удилища. Видел я у Анатольевича этот спиннинг, только вот удивляюсь, как он Артемке его давать не боится, стоит этот спиннинг тысяч пятнадцать.
- Сколько?! - Удивился дед.
- Бывают батя и намного дороже, этот средненькой цены.
- И ты такие спиннинги покупаешь?
- Нет, у меня «Банекс» за три тысячи.
- С ума народ сошел. Что сват мой миллионер?
- Нет, он просто рыбак заядлый. У него приманок разных - горы. Прибомбасы, разные, в общем, это у него хобби.
- Хобби? - Дед почесал затылок.
- Дед, а мы кого сегодня ловить будем?
- Знамо кого, хариуса.
- Я батя с вами пойду. Поспинингую, может, таймешонка добуду. Есть еще в нашей реке таймени-то?
- Слышал, иногда ловят…. редко только. В прошлом году вот один поймал, килограмм на двадцать, говорят. Так он его продал хозяину турбазы, что на Телецком, аж за двадцать тысяч! А тот, что купил-то, взял тайменя дохлого, прицепил к леске и в озеро столкнул, прямо напротив турбазы. А через пять минут начал вытаскивать, да как заорет! А там залив не очень широкий и народ на берегу отдыхает. Увидел, конечно, народ с противоположенного берега, как он вытаскивал на берег этого тайменя, бил по голове камнем и поднимал для всеобщего обозрения. Ну, слух пошел, что в этом заливе напротив турбазы таймени огромные ловятся, и народ к нему на постой повалил. А мужик денежки с легковерных собирает, фотографии «пойманного» тайменя показывает и посмеивается. Так к нему до поздней осени народ за тайменем и ездил.
- Реклама батя, движитель торговли!
- Да-да. Ну, что поели? Тогда пойдем собираться.

Через нескошенный луг шли гуськом. Сильно пахло медуницей.
Дед думал о покосе, на который нужно идти завтра по росе. Валентин вглядывался в окрестности и вспоминал юность. Но почему-то вспоминалась не эта пасека, принадлежащая тогда Савельеву Петру, а остров за селом, где подростки ловили и жарили рыбу, собирали валежник и разжигали по вечерам большие костры. Артемка следил за птичкой неотступно летящей за ними, слушал, как гудят потревоженные в траве насекомые, и поправлял кепку, постоянно сваливающуюся ему на глаза.
- Валька ты иди, а мы с Артемкой поохотимся тут немного.
Дед положил в траву свою удочку, снял с плеч рюкзак и достал из него стеклянную банку с крышкой усеянной мелкими дырочками.
- Кузнечиков ловить умеешь?
- Нет.
- Это просто. Слышишь, сколько их в траве шелестит и стрекочет?
Артемка смотрел вокруг себя и никаких кузнечиков не видел.
- Смотри - дед сделал шаг в сторону и из-под ноги прыгнул зелененький скакун. Кузнечик приземлился на высокую травинку, от чего та закачалась как от дуновения ветерка. Дед сдернул с головы кепку и ловко набросил ее на травинку с кузнечиком. Потом опустился на колени, приподнял край кепки и осторожно вынул из-под нее, шевелящего от возмущения усиками, кузнечика.
- Понял?
- Ага.
- Лови Артемка все, что летает, прыгает и ползает.
- А зачем?
- Ну, мы же не знаем, на что именно сегодня рыба ловиться будет.
- А муравья ловить?
- Нет, муравья ловить не нужно. На тебе баночку - дед протянул внуку маленькую стеклянную банку с пробитой в нескольких местах крышкой.
Артемка шагнул в траву, из-под ног сразу прыгнул кузнечик. Он на секунду раскрыл крылышки, а упав в траву сложил их и замер, словно мертвый. Сколько Артемка не вглядывался в траву, кузнечика не нашел. Тогда он опять шагнул туда, куда тот приземлился. На этот раз выпрыгнули сразу два, и как только один из них нырнул в траву, Артемка накинул на это место кепку, придавив ее одной рукой. Банка в другой руке отчаянно мешала, тогда Артемка бросил ее в траву и стал медленно приподнимать кепку. Первая попытка не удалась, кузнечик или успел уползти или Артемка промахнулся, под кепкой было пусто. Прошло минуты две прежде чем Артемка закричал: «Поймал!» и подбежал к деду, показывая толстенького зеленого кузнеца с сильными ногами.
- Это зеленая кобылка - сказал дед. - Сади его в банку, но нам нужны кузнечики средних размеров, серые или коричневые. Но и светло-зеленые, то же подойдут.
На старой иве одиноко стоящей посреди луга сердито трещала сорока, рассказывая кому-то о том, как внизу по траве, ползают на коленях двое - стар и мал. То они машут руками, то бросают свои кепки, то сам бросаются в траву всем телом и время от времени радостно вскрикивают, показывая что-то друг другу.
- Все Артемка, хватит, уморился я за ними скакать - вытирая пот со лба, сказал дед. - Показывай, что там у тебя.
Артемка протянул банку.
- Знатно - похвалил дед, разглядывая через стекло копошившихся в банке
пленников. - Есть у нас еще червячки, так что хватит, я думаю.
Дед встал на ноги, огляделся.
- А где мы удочки-то побросали?
Артемка покрутил головой, пожал плечами.
- Не запомнил? - хитро поглядывая на внука, спросил дед.
- Неа….
- А пришли-то мы откуда?
- Вон оттуда - показал Артемка на прогалину в зеленой стене леса.
- Верно. Значит там - дед ткнул пальцем в сторону старой ивы.
Вот и река. Стоит на нее раз посмотреть и сразу становиться ясно - с характером река. Вырвавшись от своего родителя - огромного озера, несется она стремительным потоком по каменистой лощине, шумя на перекатах, вскипая у порогов и завалов. Вода в ней холодная, но чистая.
Валентина на берегу не видно.
- Наверное, ушел вверх - сказал дед. - Там на спиннинг сподручнее ловить, а мы с тобой устроимся вон там. - Дед показал на место, где река делилась сразу на три рукава, а рядом с берегом образовался небольшой галечный островок.
Встали сразу за этим островком напротив непролазной поросли тальника на противоположенном берегу.
Артемка посмотрел в сторону, где должен был рыбачить отец, но там река делала поворот, а берега своей похожестью напоминали братьев близнецов.
- Что брат задумался - донеслось до Артемки. - Разматывай удочку, цепляй на крючок кузнеца и делай как я. - Дед взмахнул удилищем и мелькнувший в прозрачном воздухе круглый пенопластовый поплавок плюхнулся рядом со струей бившей из-за островка. Плыл, покачиваясь, поплавок, плыл и кузнечик от дергающихся ножек которого, расходились на воде чуть уловимые микроволны. Наконец тонкая леска натянулась, поплавок замер и от него разбежались по воде «усы». Дед поднял удилище, поймал рукой леску, повертел перед глазами крючок с кузнечиком, что-то пошептал и снова забросил.
Артемка как завороженный смотрел на поплавок дедовой удочки.
- Эй, рыбак - окликнул его дед. - Уснул?
Артемка посмотрел на деда, улыбнулся и пошел вниз по течению к выглядывающему из воды камню, о который разбивалось течение.
Сделав все, как учил дед, Артемка впился глазами в свой поплавок. Поплавок понесло течением. Артемка проводил его на всю длину лески, вытащил, снова забросил. Приманка плыла по самой поверхности. Артемка видел ее первое мгновение, потом в глазах зарябило, и кузнечик потерялся. За поплавком что-то всплеснуло и Артемка от неожиданности, повинуясь какому-то инстинкту, резко потянул удилище вверх, и через мгновение прямо в его грудь ударилась серебряная рыбка.
- Деда-а-а-а! Поймал!
Дед помахал рукой.
Артемка бросил удилище, снял хариуса с крючка и зажав его в ладони побежал к деду.
- Во! - протянул он руку.- Смотри, какой большой!
- Хороший, только ты рыбалку-то почто бросил, раз клюет ловить нужно.
Артемка собирался кинуться обратно, но дед сказал:
- Сетку возьми, вон на камне, рыбку туда положи и в воду. Только камнем придави, а то унесет.
Клев был вялый. Удильщики, спускались по течению время, от времени выдергивая из прозрачной воды черноспинного хариуса. И хотя хариусы сегодня не дрались за наживку и не кидались на поплавок, дед с внуком к обеду добыли полтора десятка рыбин. Вернувшись к тому месту, где начали рыбалку, решили перекусить. Артемка жевал посыпанный крупной солью разрезанный вдоль огурец, вспоминая снова и снова заброску, короткую проводку, подсечку, изгибающееся удилище и упругий трепет упирающейся рыбы. Как же хорошо было смотреть в прозрачную глубину, где время от времени вдруг вскипал бурунчик.
Сквозь эти свои переживания Артемка слышал слова деда:

- Тут, мимо этого островка как бы рыбья дорога. По утрам хариусы спешат по ней на жировку вон к тому перекату и отмели что у острова, а потом возвращаются. Вечером опять проделывают то же. Только крупных хариусов здесь не бывает, крупная рыба боится близкого берега, шума, теней разных. А вот если идти вверх по реке по этому правому берегу, то придешь к скале близко подступающей к реке, там большой плес, течение крутит и заводь прямо под обрывом. Есть там пятачок небольшой со старой ивой где устроиться можно с удочкой. Вот там под ветвями этой ивы в глубине любят отдыхать крупные хариусы. Но ловить там нужно уметь. Часто они ни на что клевать не хотят. Хоть мушку ставь, хоть червяка вешай, не обращают никакого внимания и все тут.

Дед подал Артемке ломоть белого хлеба и кусок отварного мяса.
- А как же ты их там тогда ловишь?
- А сижу, наблюдаю за тем, что они едят, потом ловлю то же, на крючок и в воду.
- Их там видно разве?
- Не их конечно, а вот то, что они едят видно. Он же когда есть захочет всплывает к самой поверхности и принимается за охоту.

Плывет по улову, все рассматривает, даже самую маленькую мошку и ту видит. А что там только не плавает на воде-то. И насекомые разные, листочки сухие, хвоинки, парашютики от одуванчиков, пушинки. Все он заметит, все обследует. А если что ему по вкусу, комар например присевший на воду, он его цап и вот он бурунчик на воде. А то и выпрыгнет за комаром-то с плеском и шумом. А я все наблюдаю, примечаю, не забывая подбрасывать в воду то овода, то кузнеца, а то и бабочку небольшую. А когда пойму, что их сегодня особенно привлекает, на то и рыбачить начинаю. Порой они по два-три на одного овода набрасываются, вот тогда точно можно хорошо порыбачить, даже не имея с собой этих самых оводов, а прицепив обманку сделанную из шерсти. Они хоть и разборчивые, а все одно на обманку попадаются. Порой даже сорвется с крючка, а через какое-то время раз и попал.

Опять спустились к реке, чуть постояли у переката и пошли навстречу Валентину. Шли от излучины к излучине, от плеса к плесу пока не заметили его идущего на встречу. Воздух вокруг колебался теплыми струями. И кажется - кусты с засохшими веточками шевелят вскинутыми руками, тянуться к небу, умоляя его о чем-то. Это разница температур заставляет воздух струиться.
Яркое солнце ослепительно дробилось в речной глади - смотреть больно.
- А-у! - Замахал Артемка рукой. - Это мы!
Дед же сказал:
- Давай лучше его здесь подождем, под деревом.
- Давай - согласился Артемка.

Присели в траву. Тонкий, ни с чем не сравнимый аромат растекался по берегу.
Куда бы не посмотрел Артемка всюду бурная жизнь, на первый взгляд веселая и беззаботная. Но, присмотревшись, заметил, что все только и заняты тем, что добывают еду. Вот птичка все время крутится возле куста, ловко подхватывает на лету каких-то жучков. Стрекоза, сухо треща крыльями, хватает назойливого камора поднявшегося из затененной кустом травы.

- Ну, как? - Прищурив один глаз, спросил дед, когда подошел Валентин.
- Так себе. То ли рыба успела спуститься ниже, то ли все еще жирует где-то в ручьях. Не клюет, в общем.
- Что Артемка, накормим отца-то жареными хариусами раз он рыбачить разучился? - подмигнул дед внуку.
- Накормим - согласился тот, поправляя кепку. - Совсем не поймал?
- Совсем.
- А вот мы немного поймали в проводку на кузнечиков, правда мелочь, но на жареху в самый раз.
- Ну, вам проще.
- Чем же?
- Я же на тайменя ходил, а он редкость.
- А неча за ним гонятся, взял бы удочку как все люди и вся недолга.
- Да ладно - махнул рукой Валентин. - Что, домой?
- Пора, однако. Дел еще уйма. - Проскрипел дед поднимаясь.
- Рюкзак-то давай батя сюда.

И хотя взрослые считали рыбалку неудачной, Артемку до самого вечера не покидало хорошее настроение. Перед глазами стояла река, над которой летали птицы, а руки никак не могли забыть трепет рыбы, передаваемый через удилище. Теперь он точно знал, что рыбалка это самое лучшее занятие на свете и все равно где, на водохранилище с дедом Колей или здесь на горной реке с дедом Иваном, который сейчас вместе с отцом мастерит под навесом новый улей для пчел.

Николай Решетников Нвсб

О ТОМ, КАК ГОСТЯ НА РЫБАЛКУ ВОЗИЛИ..

- Черт! Черт! Черт! - Шагнув из кабины пилотов в звенящий шум салона, восклицал Николай.
- Что? - поняв по недовольному лицу и возбужденному виду друга, спросил Виктор.
Николай присел на кучу бутора посредине салона вертолета и сделал знак, чтобы все придвинулись к нему.
- Значит так - перекрикивая шум начал он. - до захода солнца на реку не успеваем.
Александр сморщился и досадливо махнул рукой. Кому же если не ему - пилоту не знать, что посадка с подбором площадки с воздуха разрешена только в дневное время. А еще эта дымка.

Виктор почесал бровь, а Сергей только поглядывал, то на одного, то на другого.
- предлагается два варианта - продолжил Николай. - первый: летим с экипажем в поселок газовиков и до вечера воскресения пьем водку так как рыбачить там негде, разве что в Берго чебаков на удочку.
- А второй? - подпрыгнул с места Виктор?
- Тимур говорит что на карте минутах в десяти лета есть довольно большое озеро прямо под горушками. В это озеро, судя опять же по карте, впадает небольшая речушка и вытекает из него. Если нас устроит это озеро, то он сейчас подвернет маленько, и выбросит нас там.
- А там кто-нибудь до нас бывал? - спросил Александр.
- Не знаю - ответил Николай
- Я тоже не знаю - сказал Виктор
- Ну что? Голосуем? - Николай обвел всех взглядом. - кто за поселок?
Никто не поднял руки.
- Значит на озеро - подвел он итог, встал и шагнул к кабине.
- Ну не водку же жрать право-слово….
Август стоял сухой, удушливо-знойный. Лена обмелела, обнажила отмели и желтые косы свои. Грозы то и дело поджигали тайгу. В горячем небе стояла странная оранжевая мгла, и заходящее солнце светило сквозь нее красным шаром, словно раскаленное железо.
Темур - командир экипажа, ткнул пальцем, показывая Николаю на появившееся из дымки узкое и длинное озеро по форме напоминающее бумеранг.
- Смотри Анатольевич, где вам удобнее будет?
- Сам Арчилыч выбирай, тебе садиться.
- А вам тут три дня торчать.
Николай разглядывал через блистер берега ….
- Вон на том берегу, напротив мыса, где пара сухостоин торчит и зеленая полянка среди камней….. сможешь?
- Посмотрим - и командир больше не обращая внимания на слова пассажира, завалил вертолет вправо и по дуге стал заходить к нужному месту. Пролетев над площадкой и осмотрев ее, вертолет снова развернулся и начал, вздрагивая всем своим металлическим телом, снижаться.

Бортмеханик бесцеремонно отодвинул рукой от входа Виктора и уселся на откидное сидение возле выхода. Пассажиры уже встали со своих мест и тянули из кучи бутара кто рюкзак, кто мешок, готовые в любую минуту броситься из вертолета.
Тяжелую машину несколько раз качнуло, прежде чем она коснулась земли, но и после этого двигатели не сбрасывали оборотов, пока бортмеханик, с грохотом сдвинувший боковую дверь, не выпрыгнул за борт, не оглядел грунт и шасси. Наконец, он махнул рукой, показав какой-то знак и вертолет сбросив обороты двигателей, прочно осел на мощных стойках.
Не успел бортмеханик сделать шаг в сторону от проема, как оттуда полетел первый мешок. За ним второй, третий. И вот уже все уложено в трех метрах от шасси под свистящими вращающимися лопастями. Последним, оглядев опустевший салон, спрыгнул на землю Виктор. Бортмеханик, пожал ему руку и задвинул дверь. Рыбаки упали сверху на свои вещи и лежали так, пока вертолет, взметая мусор и изрыгая из сопла горячий вонючий газ, не оторвался от камней и, клюнув кабиной, рванулся ввысь.

Место, где высадились рыбаки, было унылое: изогнутое озеро вдоль гряды полуразрушенных горушек, а между озером и горами марь заросшая сухими кочками и чахлыми лиственницами, с которых свисали космы белого мха. Место, где расположились лагерем рыбаки, немного возвышалось над марью, и от него тянулся к горам каменный язык из округлых валунов покрытых мхом. Только с одной стороны подступала к озеру сплошная стена леса, и огромные стволы елей, поваленных ветрами, серели в прозрачной глубине под обрывом противоположенного берега.

По не писаным законам каждый взялся за какое-нибудь дело. Виктор раскладывал на «столе» нехитрую снедь. Николай с Александром накачивали лодки. Сергей, как гость, пытался помочь то одним, то другим.

- Да, не хотел бы я тут купаться - мрачно сказал Александр, сталкивая на воду лодку. Черт знает, откуда здесь это озеро. Ну ладно было бы болото. Болота в предгорьях не в диковинку. А ведь тут глубь, дна не видать - и тишина. Хоть бы чуть вода шелохнулась.
Как бы в ответ на эти слова в полной тишине, нарушаемой только потрескиванием костра, в озере звучно чвакнуло что-то.
Все повернули головы на странный звук.

- И вправду, невеселое местечко, за то рыбалка, наверное, тут будет знатная. - Сказал Виктор - А может тут вообще какой-нибудь гад живет, вроде шотландского чудовища. Вот бы поймать такого!
- Поживем, увидим - подвел итог Николай. - И вообще, какой тут гад при здешних морозах! Это или газ или зверь, какой.
- Откуда тут на горе газ? - Саша оглянулся на водную гладь.
- И то верно. Ну, как бы там не было, а на новом месте осторожностью пренебрегать не следует, - сказал Николай. - По одному пока не ходить и ружьишко держать заряженным. Вон по той стороне лес дремучий тянется хоть и не широкой полосой, всего с километр, наверное, но зато в длину даже не разглядел, где он заканчивается.
- А вот сейчас проверим. - Заявил Виктор раздеваясь. - Брось Витька, комары загрызут.
Но было уже поздно. Виктор, высоко поднимая ноги, подошел к воде и нырком махнул с берега. Вынырнул метрах в пяти и, рассекая саженными прохладную воду, переливающуюся на поверхности светлым блеском, наслаждался ощущением купания и сознанием своей ловкости.
- Ну, как? - Спросил Саша.
- Хороша водичка, но только у поверхности, ниже - ледяная. - Выбираясь на берег, доложил Виктор.
- Тогда перекусываем и по лодкам - предложил Николай.
- Всенепременно - поддержал предложение Александр. - Раз вода холодная, может и приличная рыба здесь найдется, а?
В зелени кустов уже мелькали желтые листья, подсыхали верхушки трав, и в этом особенно чувствовался перелом лета, но серые оводы толкались и жужжали вокруг подтверждая, что здесь, на их мари, еще лето.

- В детстве мы вот таким злющим оводам втыкали в хвост соломинку, а он все равно летал, но кусаться переставал. - Дожевав колбасу, сказал Саша. - Отец говорил: «нельзя мучить животных», а мы ему: «мучить нельзя, а соломинку можно, раз они кусаются. Раз они не полезные». Я и сейчас не знаю полезные они или нет, хотя представляю себе, что такое пищевая пирамида.
- Каждая тварь для чего-то природой придумана, есть, наверное, и у него своя функция на этом свете. - Отозвался Сергей.
- Как Владимир Иванович-то? - Спросил Сашу Николай.
- Нормально. Огородничает.
- Привет ему передай от всего нашего семейства.
- Хорошо, передам.

Владимир Иванович, отец Александра, до недавнего времени был командиром объединенного авиаотряда, в котором работал начальником отдела применения авиации в народном хозяйстве Николай, все его родственники так же работали в этом аэропорту. Владимир Иванович во время Великой отечественной войны был командиром эскадрилий истребителей и пользовался среди работников предприятия высочайшим авторитетом. Он никогда не носил форменный костюм со знаками различия, а в любое время года приезжал на работу в потертой летной кожаной куртке, ставшей в результате заветной мечтой каждого молодого специалиста, а впоследствии и своеобразной модой. Куртки доставали, кто, где мог, потому, что по приказу такая одежда полагалась только пилотам полярной авиации и некоторым экипажам вертолетов, выполняющим определенные виды авиационных работ. Саша пошел по стопам отца, летал командиром Ан-2. Сергей, его друг и однокашник по училищу тоже летал на Ан-2, только в Краснодарском крае. И вся эта рыбалка с вылетом на горную реку была затеяна ради него, дабы показать на деле все, о чем два с половиной года рассказывал ему в училище Александр.

Сейчас Сергей, отмахиваясь от оводов и убирая прилипших к маслу, намазанному на кусок хлеба, комаров, разглядывал горушку похожую на стадо допотопных чудовищ, окаменелых среди вечного молчания. Разглядывал торчащие из травы, кое-где угловато обломанные камни, покрытые зеленой плесенью мха, и думал о том, как можно вообще любить такой край, где ни жилья, ни дорог и только на груде камней, на вершине горы сиротливо торчит вышка-тренога, поставленная геологами.
Из задумчивости его вывел голос Александра:
- Ну, что Серега, поплыли?
Отложив недоеденный кусок, Сергей, встал, получил от Александра металлический с пластиковой малинового цвета ручкой, спиннинг, шагнул следом за товарищем к лодке.
- И нам пора - сказал Виктор, закидывая за плечо ружье. Николай в это время укладывал в лодку два спиннинга и алюминиевый ящик для рыбы.

А в это время, в нескольких десятках километров западнее озера, от молнии, стегнувшей по тайге из одного единственного мощно-кучевого облака, в народе называющемся тучей, загорелась повядшая от жары трава. Легкий ветерок раздул огонь и погнал к ближнему дереву. Дым окутал листву, потом дерево загорелось, сначала у корня, а затем жадные языки взвились к ветвям. Еще миг - и в смолистый факел превратилась лиственница. Ветерок раздувал пожар. И через час-другой огненная стена двинулась, гоня прочь перепуганных зверей. Бушующее пламя губило вековые лесины. Гибли ели и лиственницы, огонь двинулся к озеру, где начали рыбалку наши друзья.
- Серега, ты главное не суетись, - говорил Саша. - Забросил и жди, пока блесна не коснется дна. Коснулась, сразу начинай подмотку, крути равномерно и так, что бы блесну, не выносило к самой поверхности.
Александр показывая как нужно ловить, забросил блесну и долго ждал, пока она не опустится до дна.
- Однако! - Сказал он. - Глубоко! Не меньше шести метров, а мы ведь рядом с берегом!
Первая проводка, от берега к лодке, не принесла результата. Забросил еще раз, наблюдая, как неумело сделал заброс Сергей.
- Все правильно, крути потихоньку - подбодрил он друга и в это время спиннинг в его руках дрогнул.
- Есть! - Вскрикнул Александр, пытаясь быстрее крутить ручку катушки.
На его возглас оглянулись Виктор с Николаем, еще только привязывающие к толстой леске металлические поводки с самодельными блеснами.

- Щука… - разочаровано произнес Александр, после появившегося на поверхности воды буруна. - Не будет, значит, здесь нормальной рыбы Серега. Не вышло, значит, показать тебе тайменью рыбалку…..
- Да ладно тебе. Что, щука, не рыба что ли?
- Сардон-то? Конечно не рыба… - подхватив за поводок, Александр втащил в лодку почти метрового размера, прогонистую, светлой окраски рыбину, которая очутившись на дне лодки начала биться и подпрыгивать.
- Дай что-нибудь отключить эту зверюгу.
- Что?
- На самом деле, что? - Саша оглядывал лодку и ничего подходящего не находил. - О! Нож!
Он вынул из деревянных, обтянутых кожей ножен большой якутский нож, перехватил его за клинок и с силой ударил два раза деревянной ручкой меж щучьих глаз.
- Вот теперь и блесну отцепить можно, а то и не заметишь, как крючок в пальце окажется.
- Что том? - Крикнул с другой лодки Виктор.
- Щука! - Отозвался Сергей.
- Выкинуть?! - Крикнул Саша.
- Нет! - Отозвался Виктор. - Сардон тоже не плохо! - С этими словами Виктор со всего маху запустил блесну наискосок к берегу. - Ну, ловись рыбка большая и маленькая…. Аминь.
- Нам сегодня не успеть даже до того берега обкидать озеришко-то, смеркается уже… - Сказал Николай поглядывая на мглистое небо.
- Дым… - поддержал разговор Виктор. - Где-то горит, но не близко. Не видно было с вертушки близкого пожара.
- Так и вовсе ничего видно-то не было, так что кто его знает, где горит… - Николай забросил свою блесну в сторону противоположенного берега. - Глубоко, однако - сказал через десяток секунд, метров пятнадцать.
- Значит можно и что-то еще ожидать кроме сардона - тихо сказал Виктор, поднимая из воды блесну, и тут же забрасывая ее обратно в сторону берега.
- Есть! - Послышалось с другой лодки.
- Ну, Саня дает. - Улыбнулся Николай.
- Однако, какашки в детстве кушал, - засмеялся Виктор.
Забросив еще по несколько раз, Виктор с Николаем погребли к средине озера, ширина которого здесь составляла метров двести.
После нескольких забросов выяснилось, что здесь, на средине озера еще глубже, что дно каменистое и решено было в качестве приманок попробовать небольшие продолговатые, но тяжелые блесна. Минут пятнадцать и эта снасть не приносила никакого результата, Николай уже решил было предложить вернуться к берегу и ловить, как Саша щук, но в это время Виктор сделал резкую подсечку и прошептал:
- Кто-то зацепился…. Представляешь, еле уловил тычок, прямо, как будто пальчиком потрогал кто-то.
Оба напряженно всматривались в темную, спокойную гладь озера и вдруг, спокойно сматывающаяся леска вздрогнула и заскользила в сторону.
- Есть. - Выдохнул Виктор. - Взяла на подъеме от дна…..
А тот, кто был на крючке, все отчаянье сопротивляется, стремительно тянул леску в сторону и наконец, выпрыгнул свечкой из воды, плюхнулся обратно и стал кувыркаться, разбрасывая веер мелких брызг.
- Ленок - сказал Николай.
- Ну, ничего себе! Уж больно шустрый - подводя к лодки рыбину, сказал Виктор и ловко подхватив правой рукой леску, резко выдернул из воды красивую, невиданную ранее рыбу. Та очутившись на дне лодки еще долго билась, судорожно открывая небольшой рот.
- Это не ленок - разглядывая ее, сказал Николай.
- Ясно не ленок… так кто?
- Наверное, голец. Говорят в таких вот глубоких, горных озерах водится голец какой-то, то ли Мальма называется, то ли Топь.
- Красавец - снимая с крючка рыбину, восхищенно сказал Виктор. - Никогда такого не ловил.
- И я не ловил. Ну-ка покажи блесну.
- Вот - Виктор держал на ладони гладко отполированную пяти сантиметровую гранку.
- Есть еще такая?
- Нет, но что-то похожее подберем - и открыл пластиковый контейнер с кучей переплетшихся тройниками блесен.
Пока Виктор капался с блеснами, Николай рассмотрел рыбину. Длинной она была сантиметров пятьдесят и весом килограмма два с половиной. Высокое и не худое тело рыбины имело серебристые бока и почти черную, отдающую зеленью спину. На боках хорошо различались крупные розовые пятна, а брюхо было совсем белым.
- Красивая рыбка!
- Еще бы съедобная была - протягивая подобранную блесну, откликнулся Виктор.
- А вот сегодня же и попробуем!

Лодка с Сашей и Виктором переместилась ближе к берегу и они, забрасывали свои приманки прямо под берег. Судя по громким восклицаниям и суете на их лодке, клев там был отменный.
А вот Николай с Виктором поймали до темноты всего только трех рыбин, но были довольны и этим, пополнив список своих трофеев ранее не попадавшейся им рыбой.

И снова, как только рыбаки очутились на берегу, каждый взялся за работу. Виктор свалил сухостоину и развел костер, над которым повесил казанок. Саша с помощью Сергея устанавливал палатку, а Николай, ловко орудуя ножом, потрошил и солил рыбу. К нему подошел Виктор.

- Вяленая щука, лучшая закусь под пивко.
- А это, подо что лучшая закусь? - Показывая на куски рыбы в большой эмалированной чашке, спросил Николай.
- Ясен пень, подо что! Под огненную воду, однако - засмеялся Виктор, но тут же бросился к костру, где из котелка, пузырясь, выплеснулась в огонь вода. Виктор что-то подправил и объявил:
- Через десять минут картошечка подойдет и к столу……
- А мясо? - Спросил Александр.
- А не нужно было крокодилов ловить, взял бы ружьишко, да пробежался вместо этого вдоль берега. Видел, сколько уток пролетало?
- А сам-то….
- Вот и будешь лопать теперь своего сардона, в собственном, так сказать, соку! По любому лучше, чем тар. - И жмурясь от дыма, Виктор переставил противень с углей на камень. - Готов крокодил…. Жирный блин!
- А что такое - тар? - Тихо спросил Сергей.
- Это национальный продукт такой. Кислое молоко сливают все лето в ушаты или берестяные чаны. Только молоко это предварительно, до закваски, кипятят. В чанах тар держат до зимы и затем замораживают в больших формах. В жидкий тар часто бросают разные остатки: хрящи, кости, коренья; все это растворяется в молочной кислоте. Из тара готовят похлебку с примесью небольшого количества муки. - Виктор с хитрым прищуром посмотрел на Сергея, спросил. - Хочешь попробовать?
- Нет, спасибо….
Все засмеялись.
Картошка была рассыпчатая, вкусная, очень вкусна была и жареная щука, которую все брали руками и по пальцам стекал рыбий жир.
- Что за щука такая жирная? - Шепотом спросил Сергей у Александра.
- Озерная… - коротко ответил тот.
- Как тебе Сергей Якутия? Нравиться? - Спросил Николай.
- Даже не знаю, что и сказать…. Не совпадает с тем, о чем Санька всегда рассказывал.
Александр засмеялся.
- Все прозаичней, на самом деле - продолжил Сергей. - И природа возле города не очень, все переломано, загажено. Здесь конечно дикость сплошная, ни дорог, ни поселков.

Николай улыбнулся:
- Кто же рассказывая о Якутии, не старается преувеличивать и якутские холода, и страхи здешней тайги. Раз уж у людей такое дикое представление о тайге - более дикое, чем сама тайга, - пускай! Иначе у вас, у южан, вообще никакого представления о ней не будет.
- А то, что к природе плохо относится народ возле города, да и не только возле города, виновато современное воспитание - вмешался в разговор Виктор. - Что нельзя воровать, хулиганить, мы детям с детства втолковываем. А что нужно уважать природу?.. Ни одному ребенку не придет в голову сломать комнатное растение или убить рыбку в аквариуме, зато в лесу, на речке, можно все.
- Дикость говоришь? Так до двадцать пятого года нашего столетия по этой вот области Верхоянья, площадью в миллион квадратных километров, не проходила ни одна экспедиция. Вру, Черский разок прошел и то южнее. А миллион километров, это одна двадцатая часть дореволюционной России! Представляешь? И все это до появления авиации оставалось столь же таинственным, как верховья Конго или Антарктида в начале прошлого века.

- Да и сейчас, я смотрю, тут следов деятельности человека раз, два и обчелся… вон только вышка на горе.
- Это только кажется. И браконьеров полно в тайге и искателей приключений.
- А у вас, в Краснодаре, как насчет рыбалки? - Спросил Николай.
- Если честно, я не особо этим увлекаюсь. В основном на пруд с удочкой.
Виктор, разливая в кружки остатки водки из бутылки, спросил:
- Карасиков полавливаешь?
- Не только. Карпов, сазанов…..
- Никогда не ловил, ни тех, ни других.
- И я не ловил - Сказал Николай. - Ты Вить лучше бы молока налил, чем водки. Молоко полезнее и вкуснее.
- Полезней водки ничего нет, - парировал Виктор - молоко, оно бывает, что и скиснется, а водка - сроду нет!
Все засмеялись.
Сергей шлепнул себя по щеке, убивая мошку.
Витька и тут не промолчал:
- Ишь, тварь, с одним зубом, а кусается! Да?
Опять все засмеялись.
На мягких медвежьих лапах подкрадывалась ночь.
- Не пора ли нам бай-бай? - Николай встал, потянулся. - Завтра до рассвета выплывать нужно, чует мое сердце, что голец этот по зорькам клюет…. А еще нужно приноровиться ловить его, а то, что мы сегодня поймали, можно смело на случайность отнести. Не поняли мы с тобой Витя, как его брать нужно.
- Мы с вами завтра. - Встал следом за Николаем Александр. - Хочу и я попробовать.
- Тогда приманки сейчас подбери, ночью на воде некогда будет - предложил Виктор.
- А у меня в коробке зимние блесна есть, я в отвес попробую - ответил Саша.

- Все, я спать - шагнул в темноту Николай, а через минуту заскрипела резина на лодке перевернутой вверх дном.
- А он что не в палатке спать будет? - Шепотом спросил Сергей Александра.
- В палатке мы с тобой, а они всегда на лодках спят.

И только Виктор продолжал лежать на месте, подперев голову рукой, и смотрел на костер. Искры, уплывающие в темноту, напоминали ему блестки золота. Золото плавилось и внизу, под колыхавшимися на слабом ветру красными кустами огня. От этого светлого колыхания веяло жаром, и хотелось лежать так, смотреть и думать.

Хотя и начали рыбачить до восхода солнца, клевать, если клевом можно назвать четырех пойманных гольцов, начало на восходе. Рыбакам никак не удавалось нащупать способ проводки, который бы заинтересовал загадочную рыбу. Они меняли места, приманки, все было бесполезно.

Утро показалось Сергею серым, а солнце, тусклое и мглистое совсем задохнувшееся в белом мареве.
Николай с Виктором заметно беспокоились, поглядывая на солнце, вздыхали.
Потянувший из-за озера ветерок принес с собой горьковатый запах гари.
- Дым, однако. - Сказал Виктор.

- И огонь я думаю недалеко - ответил ему Николай. А седая, сухая мгла едучего глаза тумана густела с каждой минутой.
Решив ловить щук, переплыли поближе к «своему» берегу и занялись делом.

К обеду по тайге потянул ветер, он дул слабо, едва раскачивая прибрежные кусты, но был необычно зноен и имел горьковатый запах гари.

Рыбаки все чаще оглядывались на противоположенный берег. Беловатый дым окутывал на северо-западе все видимое пространство. Местами он был темнее и казалось небо сбросило туда все свои облака.
- Дым это, однако. - Вздохнул Виктор.

Огонь был еще далеко, но он быстро шел широким полукругом, загоняя на полуостров все живое умеющее бегать и летать.
Серый дым наполнил весь лес, и сквозь него безучастно, как слепой красный глаз, смотрело солнце.
Рыбаки выбрались на берег, убрали все вещи в палатку, а лодки вытащили на камни.
На противоположенной стороне озера перед огнем отступало все живое: летели, бестолково кружась, птицы, скакали, как безумные зайцы.

Все сильней и сильней пахло гарью.
Сначала рыбаки увидели серую клубящуюся гору дыма валившего к небу. Колеблемый ветром, разбрасывался он по поднебесью сизыми облаками. Но прежде чем люди увидели огонь, на противоположенном берегу у края леса появились три оленя. Бурые они сливались с таежной зеленью, не решаясь выйти на открытое место. Они, наверное, видели и чуяли близость людей. Но огонь наступал. Разом, как по команде, на берег высыпало множество рыжих белок. Быстрыми огоньками они, то взлетали на коряги и кочки, то исчезали в темной зелени прибрежных кустов. Наконец одна бросилась в воду и поплыла к противоположенному берегу. Там же на противоположенном берегу видно было метавшихся словно путающих следы зайцев. Но вот и они все разом помчались вдоль берега в правую сторону.

Внимание людей привлек мощный всплеск, куда они одновременно и повернули головы. Рогатый сохатый, а за ними и корова, обезумевшие от страха перед огнем и удушливой гари наполняющей воздух, бросились в озеро и поплыли.
- Смотрите! - закричал Витька.

Все посмотрели туда, куда он показывал. Там на берег выкатился медведь. Если бы рыбаки были рядом с ним, они бы услышали жалобное урчание этого могучего зверя и пугливое сверкание его крохотных глазок. Даже не взглянув в сторону людей зверь медленно вошел в воду и поплыл вслед за сохатыми. Это был как сигнал для белок, которые враз метнулись в темную воду и тоже поплыли к противоположенному берегу.

Мокрые белки выбирались на берег рядом с рыбаками, усталые после переправы, с облипшей шерсткой, они казались особенно тощими со своими большими ушами и безобразно прилизанными крысиными хвостами.
А через озеро плыло масса мелкого зверья. Горностаи, бурундуки, мыши.
Смерть неслась сюда, высоко развевая красной гривой и людям было так же страшно, как и зверям.

Прошли не более пятнадцати минут, как по ту сторону озера вдруг шевельнулась, стена тайги; как живые задвигались, задрожали деревья. И вот с шипением извергая душную гарь на противоположенном берегу появился огонь. И затрещали там залпы невидимых ружей, заухали взрывы лопающихся стволов, взвились огненные фонтаны, как от разрывов снарядов. Стихия огня рванулась вперед и налетела на … пустоту. И замерла, кружась в ярости на месте. Побежали языки пламени, как по бикфордову шнуру по прибрежной траве вправо и влево намереваясь обойти озеро. В бессильной злобе огненная стихия попыталась опалить людей лютым жаром, задушить гарью и дымом. Но рыбаки только отплевывались и чихали. Не смог огонь перекинуться через водную преграду, не прорвался на марь за озером. И тогда, в бессильном бешенстве, рванулся пожар вместе с переменившимся вдруг ветром вниз по левому берегу речки, сокрушая все в диком порыве и осыпая речку метелью вьющихся и гаснущих искр.
С противоположенного берега несло нестерпимым жаром. Жар гнул и коробил траву.
- Воздух из лодки нужно стравить - крикнул Виктор. И все кинулись к лодкам.

По сероватым щетинистым лицам людей струились грязные ручейки пота. Было жарко и душно, но люди уже поняли, что огонь не смог перебраться на их берег.

День был так насыщен этим событием, что не заметили, как за густым дымом наступил вечер.

Ночью в мутной мгле не горели звезды, угасла и та, что своим неподвижным светом указывает путь охотникам.

- Ну как Серега впечатления о нашем крае? - ткнув товарища в бок, спросил Саша.
- Ну ее, вашу Якутию…. у нас лучше.- Ответил Сергей и повернулся на другой бок.

Невыразимо приятно было предаваться безделью сидя у костра после утомительного перехода, хлопот с ужином и засолки рыбы.
- Ну, что братка, поговорим о хитрых и умных? - подмигнул я Михаилу.
- О евреях что ли? - спросил Вася.
Михаил улыбнулся: - О медведях это он.
- Ну, как всегда! В тайге, о чем бы ни зашел разговор с приезжим из города, о медведях завсегда слово вплетут. - Дымя сигаретой заговорил мой второй брат Володя. - Понараскажут историй, куда тебе писателям. Такой уж склад души у северян, да и как это жить в глухомани да о медведях не вспомнить.
- Хоть ты меня брат и записал уже горожанином, я все же попытаюсь как-нибудь отличить сказку от правды.
- Да ты не обижайся братка. Забыл что ли? Он у нас всю жизнь умничает, хотя и не должен.
- Это почему? - Спросил Володя.
- Как почему? Забыл как в сказке: «Старший умный был детина, средний был и так и сяк, а младший вовсе был дурак».
- Значит, тебе, как самому младшему и соврать можно, да? Вроде, того - а что с дурака возьмешь?
- А почему обязательно соврать? Вот, например когда я Ваську с собой взял сюда в первый раз у нас с медведями очень даже интересный случай был. - Михаил повернулся к Василию. - Помнишь?
- Да уж не забуду никогда.
- Расскажи - попросил я.
- Васька тогда первый раз в тайгу попал. Трусил, наверное, от меня старался не отставать, - начал рассказ Михаил.
- Ничего я не трусил… - обиделся Василий.
- Ладно, не трусил! - успокоил его Михаил. - Так вот. Идем значит петлю ставить, а навстречу таежный боярин. Место такое, что не разойтись нам с ним и обратно ни он не я повернуть не желаем. Васька-то, как я понял и не заметил его сначала, уж потом, когда я стрелять начал. Здоровый попался косолапый, крепкий. Всю обойму в него всадил, а он лежит на спине и лапами двигает. Подошли. Ну, сами знаете как себя люди, впервые столкнувшиеся с ним в тайге, ведут. Кто чувств лишается, кто немеет, кто орет. Вот Васька мой, когда подошли к медведю, тоже как заорет и оба ствола при этом разряжает в открытую пасть. Это из него так адреналин вылетел. Затих мишка, я папиросу достал, прикуриваю, а Васька говорит: «Медведь». Я ему: «Медведь, конечно, кто же еще». А он опять: «Медведь». Да «медведь, медведь, можешь не сомневаться» -говорю я, а сам думаю не поехала ли крыша у парня от эмоций. Васька в третий раз, но, уже заикаясь: «Ме-ме-дведь» и смотрит куда-то мимо меня. Я глаза скосил, ба! Прямо на нас прет еще один и такой же здоровенный. Васька хоть и впервые в тайге, а мигом сообразил, что оружие все разряжено и, рванул! Хоть убитый этот боярин у меня уже шестнадцатый был, но и я еще быстрее Васьки припустил оттуда.
Сколько бежали, не помню, но когда остановились отдышаться, оказалось, что никто за нами не гноиться. Перезарядились и пошли обратно. Я думал, что тот, второй, не по нашу душу шел, и надеялся застать его у убитого, но там его не оказалось.
Так вот, самое интересное, когда возвращались к медведю, то ни одного своего следа не нашли. Бежали, однако, земли не касаясь.
Все засмеялись.
- Ты же братка опытный боец, почему сразу-то не перезарядился? - спросил я.
- Да, - сказал Михаил, криво улыбнувшись, - опыт, конечно, увеличивает нашу мудрость, но не уменьшает нашей глупости.
- Только на этом история не закончилась - вставил Вася.
- Вот как? И что же было дальше?
Михаил раскурил папиросу.
- А дальше, как раз о том, что медведи еще и мстить умеют.
- Ага! - согласно закивал головой Вася.
- Мы шкуру того медведя растянули сушиться вон между тех двух лиственниц. Мясо подвесили тут же. А про того медведя от которого бежали и думать забыли. Но, через три дня приплываем с сетей, а табора не узнать. Все изорвано, исковеркано, разбросано. Палатку в клочья изорвал и даже весь каркас переломал.
- Печку, печку, и ту помял - сказал Вася.
- Тубы пластиковые, что под рыбу, и те разорвал, искусал, и ушел.
- А почему ты думаешь, что это тот же самый медведь был. - Спросил я.
- Да тот, я просто чувствовал это. Он за своего товарища нам отомстил таким образом.
Солнце давно село. По лесу разливалась жиденькая мгла. Вечер был полон звуков, тихих, глуховатых, будто тайга дремала и бормотала сквозь сон. Где-то в чаще глухо, устрашающе ухнул филин.
Володя тоже закурил сигарету, поерзал на чурбаке, заговорил:
- Года три тому, недалеко тут, собаки остановили мишку, я метров на сто подошел, стрельнул. Тот сразу завалился головой в мох, лапы под себя, задницу кверху, ну прям как поклоны в церкви отбивает. Подхожу, не шевелится. Собаки его треплют, аж визжат. Хотел закурить уже и вдруг вижу, что он на меня совершенно живым глазом смотрит и ну прям прикидывает, как бы получше тяпнуть за ногу. Вскинул я карабин, и он вскинулся одновременно! Я опередил на долю секунды. Так он, падая, ухватил зубами лиственницу, с руку мою толщиной, и одним жевком ее перекусил вместе с последним выдохом.
- Неужели он собак терпел только для того что бы тебя скрасть?
- А вот….
- Да, челюсти у них будь здоров! Помнишь, Миха, как я росомаху хотел поймать в прошлом году? - Васька аж привстал с чурбака.
- Помню - улыбнулся младший брат.
- Росомаха повадилась вокруг шастать, я на нее решил капкан поставить, волчий. Привязал вон там к лиственницы голову оленью, - Васька показал в густые сумерки рукой. - А под нее капкан насторожил. Короче день стоит - ничего. Два стоит - никого. А на третий, утром подхожу к лиственницы, а головы тю-тю и капкана то же. Я Михе кричу! Подошел он посмотрел и говорит: «Шатун». И только тут я понял, точно следы-то медвежьи! А Миха мне показывает на крохи, что от головы этой оленьей остались. Всю голову, мерзлую как лед, сожрал вместе с костями и ушел. Топором невозможно такую порубить, а он зубами разгрыз!
- Голод не тетка…
- И что нашли шатуна? - спросил я.
- Нет. Ушел и как сквозь землю провалился, хотя пришлось озираться постоянно.
Долго мы еще сидели в тот вечер у костра, а дремучий лес вокруг стоял спокойно, и сумрачно, точно осуждая нас людей, качал темными вершинами.

Быһах* - якутский нож

Н.Решетников Нвсб

Был короткий и ласковый сентябрьский день. Совсем по-летнему пригревало солнце, золоченые паутинки носились в воздухе, бесшумно падала с деревьев рыжая лиственничная хвоя.

Всего-то три дня пробыл дома Иван и вот опять впереди пятидневная дорога в стадо. Путь оленеводы измеряют не километрами, а днями, так уж повелось издревле. И этих трех дней, проведенных дома не было бы, если бы он не привез в школу своего старшего сына помогавшего ему все лето в стаде. А кто еще, если не сын должен помогать отцу- бригадиру, у которого в бригаде на полтары тысячи оленей всего три оленевода вместо двадцати пастухов и шести чумработниц. Не идет молодежь в пастухи из-за смешной зарплаты в четыре тысячи рублей, из-за непрестижности работы, да мало ли из-за чего. Невеселые мысли в голове у покачивающегося на лошади Ивана, ох невеселые.

А тут еще учетчика из района навязали, приспичило кому-то оленей пересчитать и доложить немедленно в министерство сельского хозяйства республики. Когда ширина тропы не позволяла ехать рядом, учетчик ехал сзади и молчал. Но стоило тропе выбежать из теснин на широкое место, он оказывался рядом и затевал очередной, как казалось Ивану, совсем не нужный разговор. Шел четвертый день пути, они только что поднялись на очередной хребет Верхоянских гор, где Иван решил дать коням немного отдохнуть. Учетчик подсел рядом.

- Слышал я Иван, что ты хороший бригадир. Вот закончим учет, вернусь в район, и буду просить, чтоб тебе зарплату увеличили. - Похлопывая покровительственно по плечу Ивана, заговорил учетчик.
Иван ничего не ответил, внимательно осматривая тропу, убегающую с гребня вниз.
- Ты в отпуск, когда ходил? - Не отставал учетчик.
- Никогда - буркнул Иван.
- Это не правильно! Куда ваш директор смотрит. Человека нужно беречь. Таких как ты специалистов у нас по пальцам пересчитать можно, а он тебя эксплуатирует как крепостного, в отпуск не пускает.
- Зачем нам отпуск, охотится и без отпуска можно.
- Съездишь, мир посмотришь, он, мир-то, большой. Ты был где-нибудь кроме гор своих?
- В Якутске был…
- И все?
- Все.
- В Москву съездил бы в Петербург….
- Зачем?
- Музеи там разные, театры, цирк.
- У нас цирка и здесь хватает, да и некогда мне. Вы же знаете, что на все стадо нас только четверо.
- А что жены не едут с вами в стадо?
- А детей с кем? Привыкли жить в поселке, в теплых деревянных домах наши жены….
- Ну, ты это зря им работы и в поселке хватает. Видал я, какие они унты шьют - загляденье. А сколько еще всяких сувениров делают, а? Это же какой доход они вашему предприятию приносят, а ты «привыкли». Сейчас спрос в больших городах и за границей на нашу продукцию большой. Нет, людей беречь надо, тем более женщин, зачем им в стадо, стадо это дело мужчин.
Иван молчал, курил и думал о более простых вещах, чем отпуск. А разговаривал он с тайгой, и тайга была отличным собеседником, слушала и кивала в ответ.

На величавых горах, под облаками, скрывающими их вершины, синела вековая богатая зверем родная тайга. Тропа, по которой они сейчас спускались, вилась по отвесным скалам над кипящей горной рекой, прозрачные воды которой почему-то старались быстрее покинуть эти горы и стремительно неслись по камням вниз, в долины.

Ехал Иван на четверке выносливых якутских лошадей. На одной сидел сам, а три остальные были загружены припасами, в основном продуктами питания. Все лошади находились на одной упряжи, чтобы не разбежались. Вдруг, где-то над их головами раздался сначала чуть слышный шорох, который через секунды перешел в грохот осыпающихся камней. Одна из лошадей испугалась, встала на дыбы и потащила за собой всю четверку. Иван, не ожидавший такой прыти от спокойных низкорослых и лохматых лошадок, не удержался и выпал из седла. Нога застряла в стремени, и несколько минут взбунтовавшиеся лошади волочили его по земле. Учетчик напугался и застыл на месте. Увертываясь от камней, зацепившись одной рукой за подпругу, другой рукой достал Иван нож - вечный спутник эвенка, с неимоверным усилием подтянулся и, перерезал стремя. Рухнув на каменистую тропу, замер, прислушиваясь к телу. Потом осторожно ощупал голову, руки, ноги. Особых ушибов не было, а вот нога…. Превозмогая боль, стянул мягкий сапог, ощупал. Нога оказалась поврежденной в том месте, где застряла. Вывих или перелом определить Иван не мог.

Подъехал учетчик.
- Что случилось - испуганно глядя на Ивана - спросил он.
- Нога… может, сломал….
Учетчик сполз с лошади, осмотрел ногу, не дотрагиваясь до нее.
- Вывих, однако - махнул он рукой. - Пройдет.
Иван же подозревал, что нога сломана.
«Может вернуться в поселок» - в какой-то момент подумал он, но учетчик, как будто подслушав его мысли, сказал:
- Иван нужно ехать в стадо, с меня в министерстве шкуру спустят, если я не выполню поручения. А нога пройдет, не впервой, наверное?

Конечно не впервой. Испокон веку со всеми болячками справлялись оленеводы сами, правда в недавнем социалистическом прошлом немного побаловали их вниманием, но все быстро прошло, как будто и не было. Посмотрел Иван в глаза учетчику, и вспомнились ему недавние слова этого чем-то не приятного ему человека: «людей нужно жалеть».
- Ладно, поедем. Только вы коней приведите, вон они стоят - указал Иван на лошадей под скалой.
- Это я мигом - засуетился учетчик.

Перетянув ногу потуже, превозмогая боль, Иван так и доехал с одним стременем до стада.
Приняв однажды решение, Иван обычно его не менял. Попав в стадо, с которым имел дело с малолетства, постигнув к пятидесяти годам все хитрости и секреты оленеводства, Иван взялся за работу. Работы как всегда было много и думать о ноге времени не было, да и что зря думать, если в стаде единственная радиостанция все равно не работала. День шел за днем, нога постепенно опухла, невыносимо болела, сапоги и другая обувь на нее уже не залазили. Пришлось надевать на сломанную ногу кянчи из меха горного барана чубуку, а сверху обматывать ее куском мешковины из-под муки. Учетчик делал вид, что не замечает страдания Ивана, и требовал ездить с ним по горам, подсчитывая поголовье. Круглыми сутками они переезжали с места на место еще две недели, и все это время испытывал Иван дикую боль в сломанном голеностопе.

Когда, наконец, работа по учету закончилась, учетчик уехал, кивнув Ивану на прощание головой, а у Ивана образовалась срочная работа в соседнем стаде, где без его опыта никак не могли обойтись. Ничего не поделаешь - надо так надо. И отправился Иван в очередной восьмидесяти километровый путь.

Осень в горах коротка и быстро переходит в зиму. Вот уже оказывая легкое сопротивление, под ногами со звоном ломается утренняя корочка льда. Как-то незаметно почти все горы укрыл белый, совсем не пушистый снег. Иван, хромая, лазил по этому снегу, переходил вброд еще не замерзшие бурные ручьи, карабкался по склонам, отгонял от стада упорных и умных волков. Нога от беспокойства, холода и сырости болела все больше и больше, не давая спать ночами. Иван, конечно, пытался чем-то помочь себе, но у предоставленных самим себе оленеводов давно уже не было в стаде даже медицинской аптечки. Все, что он нашел из лекарственных средств, оказалась марганцовка. В ее-то растворе он ежедневно, по два-три часа, и держал больную ногу.
Но лекарство это не помогало, через месяц нога уже не просто болела, а горела - из почерневших пальцев сочилась кровавая жидкость. Однажды разбинтовав ногу, понял Иван, что случилось худшее из того, что могло произойти - началась гангрена. Знал опытный оленевод, что это такое не понаслышке, ведь оленей, сбивших в кровь копыта, он лечил сам и часто, ничего кроме единственного средства - ножа им уже не помогало. И для него остался единственный способ выжить - резать.

То ли ища поддержки у родных гор, то ли воздуха ему не хватало в эти минуты, выглянул Иван на улицу. Луна в тот вечер была полная. Ее зеленоватый свет блестел в каждой снежинке, в мертвом свечении торчали из снега чахлые лиственницы, где-то далеко, далеко выли волки. Он коротко взглянул на Луну и, помня наказы стариков долго не глядеть на лунный свет потому, что это верная смерть, вернулся в палатку.

Достав из ножен узкий якутский нож, он несколько минут, глядя в одну точку, правил мягкое лезвие с помощью специального железного бруска всегда болтающегося на кожаном ремешке на ножнах. Потом открыл дверцу небольшой железной печурки, что бы было больше света, зажал в зубах короткую и горькую на вкус лиственничную палочку и быстрыми точными движениями охотника и оленевода обрезал себе сразу два пальца на правой ноге. Два раза горячая боль прожгла его тело от ноги до затылка и отразившись там стекала обратно к ноге уже смертельным холодом. Крупные капли пота выступили на обветренном лице, но ни один стон не вырвался наружу. Товарищи Ивана старались в это время не смотреть на него, и только когда он отложил в сторону нож, один протянул ему горсть толченой травы с ягелем, а другой кружку с горячим густым чаем.
Ни спирта, ни водки у оленеводов в стаде не бывает, и боль Иван мог заглушить только своей волей, волей сына сурового северного народа - эвенков.

На следующий день, в полдень, отрезал Иван еще два пальца, а через день половину, последнего, большого. Он надеялся, что гангрена не проникла дальше половины этого пальца, но вскоре понял, что ошибся, боль не унималась и оставшаяся часть пальца продолжала чернеть.
Товарищи предложили снарядить нарту и отвезти Ивана в поселок, но он не позволил оставить стадо всего на двух человек. Иван был сильным и мужественным человеком, но болезнь оказалась сильнее - человек слабел.

Однажды из короткого забытья его вывел громкий лай собак и в палатку ввалился сын Ивана, Архип, которому пастухи уже успели рассказать о состоянии отца. На счастье юноша привез в стадо недостающую деталь к рации «Ангара» - микрофон, без которого она была просто железным ящиком. Архип быстро связался с соседней бригадой, а оттуда тревожная весть полетела в оленеводческий поселок. В тот же день радиограмма дошла до республиканского центра медицины катастроф республики, который выполняет экстренные вылеты по спасению людей, и до брата Ивана, Дмитрия живущего в столичном городе. Дмитрий не на шутку беспокоился за жизнь близкого человека памятуя о случае двухлетней давности, когда к их племяннику упавшему с нарты и ударившемуся о торос головой в течении недели не могли добраться врачи, так юноша и скончался не дождавшись помощи.
Он по три раза в день звонил в центр медицины катастроф, но санрейс откладывался день за днем из-за нелетного прогноза.

Тогда Дмитрий позвонил знакомому директору одной небольшой северной авиакомпании и рассказал о постигшем их семью несчастье. Директор, коренной северянин, только уточнил место нахождения стада, и ничего не пообещав, немедленно пригласил к себе самый опытный экипаж.
- Мужики - сказал он. - Я отдаю себе отчет в том, что делаю, но если есть хоть какая-то возможность пробиться в горы, то пробейтесь. Если Дмитрий Иванович поймешь, что пройти нельзя, возвращайся. Рисковать машиной и вами троими мы тоже не можем. Вы меня поняли?
- Так точно, Андрей Семенович, поняли. - Ответил командир экипажа. Разрешите идти?
- Идите.
А когда экипаж повернулся к нему спиной, Андрей Семенович быстро перекрестил выходящих из кабинета пилотов.
Прогноз оказался на самом деле не летный.
- Командир, может, шоколадку и к Марине сходим - предложил бортмеханик.
- Покупай - бросил командир и пошел на АМСГ* .
Когда бортмеханик прибежал на АМСГ, командир сидел перед закутанной в шаль молодой женщиной и говорил:
- Мариночка, ты же понимаешь, что там человек погибает. Хороший, понимаешь человек.
- Понимаю, но нельзя же сейчас лететь.
- Ты Мариночка нам только прогнозик напиши на ближайшие три часа, чуть-чуть летный и все. А мы сами решение примем. Мы Мариночка слово дали Семеновичу, что на рожон не полезем и если что вернемся. Заодно тебе поможем, фактическую погоду каждые десять минут передавать будем, а?
- Ну, ладно - сдалась синоптик. - Напишу, только вы……..
- Хорошо Мариночка, все будет тип-топ. - Кладя плитку шоколада на стол, заверил командир.
Диспетчер прочел прогноз, проверил задание на полет и нехотя подписал разрешение на вылет.

Пролетев по долине Дулгалаха, оставив, справа высоту 873, вошли в ущелье знакомого ручья. Слоистые серые облака закрывали верхушки гор, но впереди было чисто. Хлопая срывающимся с лопастей потоком воздуха вертолет через пятнадцать минут влетел в более широкую пойму горной реки и, спугнув на склоне горы снежных баранов, метнулся вниз по течению.
- Паша, где это стадо? - Повернул голову в сторону второго пилота командир.
Второй пилот пальцем показал на свернутой карте квадрат:
- Где-то здесь…
-«Где-то» - проворчал командир. - А поточнее, нельзя?
Второй пилот пожал плечами.
- Гордеич, смотри в оба - скомандовал командир бортмеханику.
- Есть - послышалось в наушниках.
А внизу проносилась редкая малосильная тайга с разнобоем наклоненных частыми ветрами деревьев торчавших из каждой расщелины. Безнадежно унылое гиблое, на первый взгляд, царство вечной мерзлоты.
- Рядом стадо - сказал командир.
Второй, как всегда вопросительно посмотрел на командира.
- Волчьи следы появились и много, значит олени рядом.
Второй еще пристальнее стал вглядываться вдаль и наконец, спокойно произнес:
- Вижу.
- Я давно уже вижу - еще спокойнее сказал командир. - Гордеич, ты там не заснул?
- Нет, командир.
- Тогда готовность номер один.
Встревоженные вертолетом завертелись в беге по кругу олени, задвигалось внизу все живое.

Хирург, делавший Ивану операцию, удивился с какой точностью, как опытный хирург, отрезал себе пальцы этот, в общем-то, почти безграмотный оленевод. Знал бы он, что Ивану приходится часто делать такие вот операции оленям, он, может быть, и понял, почему так ювелирно все сделал Иван. С восхищением глядя на необычного пациента, хирург сказал:
- Вовремя вы ампутацию себе провели, еще день-другой и лишились бы ноги или еще хуже погибли бы от заражения крови.

Через месяц Иван вернулся в родной поселок и узнал, что за время нахождения на больничном, потерял двадцать процентов зарплаты и опять вспомнил слова учетчика: «людей надо беречь».

АМСГ* - «Авиационная метеорологическая станция гражданская»

Н.Решетников Новосибирск

Нет долгожданнее охоты, чем охота на уток. Ждешь ее, ждешь, сначала всю зиму, потом все лето и как же обидно бывает, когда по дороге к заветному озеру вдруг застревает машина и ...

Время утреннего перелета они упустили - копали, вываживали машину. Приехали поздно, пока то да сё и день наступил. Утки на все голоса кричали в камышах, но в воздух почти не поднимались, лишь изредка, словно кем-то вспугнутые, захлопают крыльями, зашумят, пронесутся над болотом и тут же посыплются в воду. С час все же просидели в скрадках и не сделали ни одного выстрела. Положив ружье на колени, Николай смотрел сквозь ветви на болото и тихо ругался:
- Сидят, подлые!

Солнце поднималось все выше, и блеск болотных окон начинал слепить. Жмурясь, он смотрел как в дальних окнах плещутся утки. Вокруг них взлетали и сверкали капли воды, горячие, будто искры электросварки. Наконец ему надоело ждать и ругаться; он лег на траву, закрыл глаза кепкой.

Под шелест травы Николай отдался дремоте, и совсем было уснул, да вдруг вздрогнул, открыл глаза. Прямо над ним, над самой землей, пронеслась, посвистывая крыльями и крякая, стая уток. И пришло тогда ему в голову, что так низко и близко они над ним пролетели потому, что для них он уже не охотник, а часть тайги. Часть земли, одна из неподвижных кочек.

- Вот так замаскировался!

На соседнем озере треснул выстрел.
Сон отступил. Свись, свись, свись - запели где-то сбоку крылья. Он быстро повернулся, вскинул ружье. Низко над болотом, шагах в двадцати пролетали две утки. Бах! - ухнул первый выстрел. Утки взвились вверх. Бах! - прогремел вслед второй выстрел. Завертевшись пропеллером, селезень плюхнулся в траву. Николай вскочил, перезарядил ружье. Выстрелы подняли птиц. Над болотом, будто ураган зашумел. Черной тучей поднялись утки в небо, пошли кругами над болотом. Николай с ружьем наизготовку затаился в скрадке. Стайка уток вывернулась из-за камышей. Николай ударил дуплетом. Одна птица комом упала в осоку; вторая вильнула в сторону, часто-часто взмахивая крыльями, стала снижаться. Она тяжело шлепнулась в воду, поплыла. На ходу перезаряжая ружье, Николай бросился за ней, но из скрадка Сергея грохнул выстрел и подранок уронил голову. Николай побрел к первой утке. Она еще слабо трепыхалась в траве, окрашивая зеленые стебли осоки кровью. Он поднял ее, расправил крылья, смыл с перьев кровь и грязь, положил в рюкзак.

Птицы перестали летать и галдели где-то в камышах не умолка ни на минуту. Пекло солнце. Теплый ветер, пахнувщий с болота, принес запах гниющих растений - приторно сладкий запах тления.

Опять потянуло в сон. Недалеко за кустами тальника, за камышами плескались утки, но видно их не было.

«Не берег, а приют уединения, царственное место для тебя одного - сиди хоть сто лет, думай - не думай, гляди - не гляди, вспоминай - не вспоминай, все тебе мило и хорошо. И прямо тебе сидеть приятно, и слегка облокотившись на локоть, хорошо наблюдать за покачивающимися ветками деревьев, и уткнувшись лицом в траву, сладко дремать, вкушая дремучие запахи земли» - думал Николай. Незаметно он повалился на сухую траву скрадка, подложил сцепленные ладони под голову, поворочался, приминая траву, и враз расслабил натруженные мышцы. Аромат пахучего багульника слегка туманил голову. Подле уха что-то невнятное пел комарик и чувствует Николай, как сон постепенно хмелит ему голову, ленью немеет тело, как веки смыкает непреодолимая, сладкая тяжесть.

Резкий треск мгновенно вырвал из сна. По спине - сквознячок. Николай схватил ружье, прошептал:
- Кто?... Кто тут?...

Но услышал только, как за ближними камышами тяжело плюхнулись на воду утки, призывно покрякивали, булькались и хлопали крыльями. Отдельные звуки сливались в сплошной неумолчный гомон.

«Сколько же я проспал? - думает Николай, выглядывая из скрадка. По макушкам деревьев прошел ветер. Подул. Солнце закатывалось за темнеющую кромку леса. - Вечер уже! Вот так вымотались за ночь, что весь день проспали. А треск откуда?..»

Из-за камышей выплыла большая, толстая и важная кряква. За ней тянулись утки поменьше, наверно, выводок, утята, ставшие почти взрослыми. «кы-кы, тю-тю», - разговаривали утята и совали плоские коричневые носы в воду. «Кря-я, кр-р-яа», - ворчала на них утка-мать. Вдруг утка вытянула шею, повернула голову направо, налево, как бы осматривая все предметы. Не обнаружив ничего подозрительного, опустила клюв в воду, опрокинулась, выставив наружу хвост. Утята шустро обогнули утку, направились прямо к скрадку. Вынырнув, утка недовольно крякнула. Обогнала утят и оказалась метрах в двадцати от Николая. Он застыл, затаив дыхание. Прямо на него смотрели круглые глаза птицы. Но и тут она не нашла ничего, что испугало бы ее, приподняла крыло, потеребила клювом перья под мышкой, еще раз посмотрела и нырнула. Николай поднял ствол, прицелился в выводок. Должно быть не найдя корма утка сразу же вынырнула и оказалась прямо на мушке охотника.

Со сна показалось, будто небо треснуло от выстрела. Со всех сторон эхо загудело, заскакало вокруг, а по воде подгоняемые ветром поплыли белые перья.

Случилось это в сентябре, когда лес уже скидывал разноцветный наряд, становясь прозрачным и грустным. После часовой ходьбы Петрович и Вася достигли, наконец, цели - небольшой речушки изобилующей хариусом. Километры отделяющих их от деревни совершенно стерли следы цивилизации, в воздухе ощущался тонкий аромат осеннего леса и чистой воды. Слышался писк какой-то птахи, шелест слабого ветерка в ветвях деревьев и тихое журчание реки.

Рыба клевала не очень активно, приходилось то переходить с одного места на другое, то менять приманки и постоянно внимательно следить за узким поплавком.

В какой-то момент, краем глаза, заметил Петрович мелькнувшую в зарослях тальника тень зверя. Что-то не позволило опытному таежнику сразу определить, кто же промелькнул справа от него. Волк? Росомаха?

«Вроде волк, - подумал он - только вот морда какая-то длинная».
Клюнуло. Петрович потянул на себя удилище и тут же услышал, с той стороны, куда проскользнул зверь, глухой удар чего-то об дерево.
- Вась, это ты стучишь - громко спросил Петрович.
Ответа не последовало.

Сняв с крючка хариуса, Петрович присел на корточки, сосредоточился на насаживании червячка, как вдруг прямо перед ним в прибрежных кустах снова мелькнуло странное животное. Он четко разглядел, что оно лохмато, ростом не выше крупной собаки, но вот голова и морда ни на что, ранее виденное им, не походили. И уж совсем странным показалось то, что от того места, где мелькнул странный зверь, слышались какие-то глухие удары, как будто животное это ударяло чем-то о деревья.

Петрович встал, огляделся, прислушался. Вокруг опять стояла тишина. Он раньше много охотился, а охотник, как никто другой понимает язык тишины. Зимой и летом, на открытой поляне и в молчаливой таежной чаще тишина различна. По-разному говорит она в ясную погоду и в туман, глубокой ночью и на рассвете, в сосновом бору и в березовой роще. Тишина всегда различна, у нее всегда свой ясный язык. Вот и эта тишина говорила ему: «Есть рядом кто-то, есть. И этот кто-то ведет себя странно».
- Василий - громко закричал он. - А-у-у-у!
- Э ге-гй - раздалось справа.
- Иди сюда! Ко мне иди!
Ответа не последовало.

Петрович огляделся, поплевал на червячка, забросил. Поплавок подхватило обратным течением и понесло к серому округлому валуну.
Вскоре справа от него затрещало. Петрович смотрел теперь не на поплавок, а на прибрежные кусты тальника, верхушки которых время от времени вздрагивали.
Не увидев, скорее, почувствовав новую поклевку, машинально подсек и потащил рыбину из воды. Хариус блеснул матовым гибким телом и через мгновение оказался в крепкой руке человека.
- Клюет? - Услышал он рядом.
- По немного.
- А у меня, дядь Вань, уже одиннадцать штук - похлопывая по белой полиэтиленовой канистре приспособленной для переноски рыбы, улыбаясь, сказал Вася и тут же оглянулся на звук послышавшейся из кустов.
- Ты-с-с-с - приложил к губам палец Петрович.

Во взгляде у Василия застыл вопрос, но Петрович еще раз приложил палец к губам.
Следом за шорохом из кустов высунулась что-то круглое и черное без ушей и глаз, но на лохматых, рыжеватых ногах. Чудище остановилось, похоже, прислушиваясь к окружающему миру. Оно покачивалось на нетвердых ногах, как пьяное. Постояло так немного и побежало прямо на рыбаков.
- М-м-м-м - промычал Вася, показывая на невиданное существо.
Зверь качнулся и изменил направление осторожного бега.
- Собака! - воскликнул Петрович.
Да, это была собака, только вместо головы у нее было закопченное, черное ведро. Пес, вероятно, услышал человеческий голос, остановился.
- На-на-на. - Позвал Петрович.
Пес стоял на месте, чуть покачиваясь.
- Ну, иди сюда, бедолага!
Собака, похоже, не слышала или не могла понять, откуда раздается голос, и поэтому не сдвинулась с места.

Петрович положил удочку и пошел к ней.
Может шуршание гальки под ногами, может какой-то другой, неведомый людям сигнал уловил необычный пес, он стал повизгивать, а потом тихонько двинулся навстречу человеку. Пес остановился только тогда, когда уткнулся головой-ведром в ноги Петровича. От прикосновения его руки к жесткой шерсти на спине он вздрогнул, но не отскочил. Пес скулил и мелко вздрагивал, пока Петрович пытался понять, как собака умудрилась засунуть голову в ведро и так смять его с четырех сторон, что снять его с головы без посторонней помощи у пса шанса не было.

- Вот выродок! - вдруг сказал Петрович, оборачиваясь к Васе который стоял уже рядом. - Похоже, ведро-то ему надел человек, а уж потом смял с четырех сторон, что бы пес снять его не смог.
- Зачем? - Тихо спросил Василий.
- Может, избавиться хотел, может просто садист….
Первая попытка просунуть пальцы между кровоточащими ранами на шее и железом не удалась, пес визжал, но не пытался вырваться, вероятно, понимая, что никто кроме человека ему помочь не сможет.
- У тебя есть что-нибудь, чтоб металл разрезать - спросил Петрович.
- Не….. Только пассатижи.
- Давай их.
Осторожно, сантиметр за сантиметром отгибал Петрович крепкое железо.
- Загнивать уже стало, - ворчал он, - встретил бы эту сволочь, ему бы на голову ведро напялил.
Ухватились за кромку ведра вдвоем, потянули друг не друга. Пес заскулил.
- Ясно, когда бока оттягиваем, снизу и сверху сжимает ему шею и душит. Давай с четырех сторон попробуем.
Пальцы, измазанные кровью, скользили по металлу.
- Еще чуть-чуть…. Ну!
И железо поддалось, разогнулось.
Петрович потянул осторожно, но пес, почувствовав слабину, выдернул голову из ведра и, не взглянув на спасителей пошатываясь, побрел к воде.
Пил он долго.
- Интересно сколько дней он с этим проходил? - спросил Василий.
- Много - разглядывая ведро, ответил Петрович, - смотри, как пьет и не может напиться.
Наконец пес оторвался от воды и с опущенной головой направился к людям.
- Жрать хочет - догадался Василий.
- Много не давай.
- А у меня много и нет.
Не жуя, пес проглотил два кусочка хлеба с маслом и смотрел теперь на своих спасителей голодными глазами, из которых по носу текли настоящие слезы.
- Все, - сказал Петрович, - пошли рыбачить…. Теперь не помрет.
Весь день пес не на шаг не отставал от своих спасителей то и дело заглядывая им в глаза, но когда те подошли к деревне он громко гавкнул и как будто учуяв что-то родное убежал в темноту наступающей ночи.
- Дом учуял - сказал Василий.
- Да. Только может статься, что сам хозяин с ним так поступил. Как думаешь?
- Может.
- А он глупый опять туда бежит…
- Так дом у него там.
- Дом там Вася, где ждут, а ждут ли его там?

Еще неделю назад деревья стояли одетые, пусть в рыжую, но листву, а вчера неожиданно испортившаяся погода, словно занавесом задернула голубое небо плотными слоистыми облаками и задула колючим, с низовьев реки, северным ветром враз обившим всю листву в редкой тайге.

Топографу-геодезисту Александру Петровичу Татаринову осталось провести последнюю съемку в этом полевом сезоне и домой, в родной Новосибирск. Мысли о доме последнюю неделю все чаще и чаще посещали не первый год ходившего по тайге Петровича, а что уж говорить о практикантах - Чуке и Геке, они просто грезили городом. Да это и понятно, пять месяцев в тайге, без девчат и танцев тяжеловато для таких веселых ребят. Эти прозвища Александр дал ребятам, имеющим одинаковые имена, из чисто практических соображений, чтоб не откликались одновременно на имя Виктор. Но, как обычно случается прозвища так прилипли к ним, что никто иначе, как Чук и Гек их в партии не называл.

На вершине горы ветер особенно безжалостно выдувал из-под одежды тепло.
- Ребята, вы здесь заканчивайте все и спускайтесь вниз. Я же переправлюсь через озеро, с той вершины - Петрович рукой показал на скалистую вершину горы. - Сделаю снимок вон той, дальней вершины, а к вечеру встретимся у лодки на озере. Понятно?
- Ясно Петрович, все сделаем, не впервой - ответил Чук.
- Осторожно, смотрите. Последняя работа, и ее нужно сделать не хуже, чем первую.
- Сделаем - сказал Гек.
- Тогда я пошел.

Переправа через озеро на резиновой лодке, подъем на вершину и проведения съемки отняли у Татаринова примерно четыре часа. Выполнив измерения, он невольно залюбовался раскинувшимся под ним суровым краем, стараясь запечатлеть в памяти эти последние в сезоне картины любимой тайги. А как же, уже через месяц он, лежа на белоснежных простынях, начнет вспоминать этот край, а через два месяца его уже потянет сюда снова, и будет он мучиться в шумном городе до весны в ожидании нового полевого сезона.

Он вздохну, собрал оборудование и пошел вниз.
Сложив в лодку оборудование и вещи, Татаринов обнаружил, что забыл на вершине горы журнал измерений.
- Вот голова садовая - стукнул себя ладонью по лбу Петрович. - Надо карабкаться обратно вверх.
Татаринов пожалел, что нет рядом с ним Чука или Гека. Ребята эти не хуже горных баранов натренировались скакать по горам и вмиг бы сбегали за журналом, а у него уйдет на все это не меньше двух часов.
Чтобы было легче идти, Петрович оставил в лодке все, даже свою полевую сумку и плащ. Потуже затянул пояс, на котором болтался нож и, тихонько выругавшись, полез обратно на гору.

На вершине Петрович понял, что надо спешить. Тучи налились свинцовой тяжестью и обещали, не через час, так через два, пролить на головы топографов холодный дождь, а может и посыпать снегом - температура падала.
«Ребята наверняка уже у озера» - подумал Петрович, перепрыгивая с камня на камень и в этот момент, под сапогом, как намазанный маслом, заскользил тонкий мох. Татаринов взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие и перенести тело вперед к следующему камню, но нога оказавшаяся между двух валунов не позволила ему этого сделать и он, охнув, завалился на бок. Боль прорезала суставы, проникла в кровь и, разливаясь по всему телу, погасила его сознание.

Без сознания он пролежал всего минут тридцать. Холод не всегда бывает враждебным, сейчас он помог, еще полному сил человеку, прийти в себя, очнуться. Петрович сразу и ясно понял, что повредил ногу, и осторожно перевалившись на другой бок, руками вынул ее из расщелины.
«Сломал?» - подумал он и попытался пошевелить ступней. Боль опять метнулась вверх по ноге, но теперь ожидаемая, не смогла овладеть его сознанием.

«Плохо дело, но идти-то надо» - оглядывая окрестности в поиске подходящей для костыля палки, подумал Петрович. Но на склоне горы рос только кустарник да редкие чахлые деревца, из которых можно было разве что стрелы для лука изготовить. Вспомнился его первый начальник партии говоривший ему когда-то: «В тайге можно встретить четыре вида дураков: первый плывет по реке и плюет в лодку; второй - геолог: ищет то, что не терял; третий дурак тот, кто сидит у костра и прикуривает от спички, а четвертый тот, что прыгает по моховым булыжникам». Татаринов решил ползти уверенный в том, что его уже ищут Чук и Гек.
Практиканты, закончив работу позже, чем рассчитывали, с тяжеленными рюкзаками, теодолитами, нивелирами и рейками спустились к озеру, где Чук сразу заметил лодку.

- Вон она, между кочек - показал он на резиновую трехсотку оранжевого цвета. - А Петровича не видать.
- Спит, наверное, в лодке.
- Ага, или пишет что-нибудь. Может, тихонько подкрадемся к нему и зарычим из кустов - предложил Чук.
- Он по тебе из нагана как шмальнет, и ты не рычать, а визжать будешь с пулей в мягком месте. Пошли уж быстрее, и так здорово задержались, темно уж скоро станет.
- Пошли - легко согласился Чук.
Не возле лодки, ни в ней, Петровича не оказалось.
- Смотри Гек - показывая на плащ Татаринова, испуганно сказал Чук. - И сумка и наган….
Гек беспокойно оглядывал озеро и берега.
- Петрови-и-и-и-ч - закричал Гек. - Петрови-и-и-и-ч….
Но даже эхо не откликалось на этот крик.
- Обойдем вокруг - предложил Чук и бросил на плащ Петровича полотняный мешочек с сухарями, который до этого держал в руке.
И они, разделившись, начали искать своего товарища по берегам и на склоне. Почти стемнело, когда они сошлись возле лодки. Оба старались не смотреть друг другу в глаза.
- Все в лодке, а его нет…..
- Ты думаешь...
- Да, наверное, утонул. Все лежит, даже то, что он никогда не снимает с себя - его полевая сумка.
- Надо срочно в лагерь, рассказать там, что Петрович утонул.
- Конечно.

Практиканты забрались в лодку и поплыли на другой берег озера, откуда можно было по не широкой протоке выплыть в таежную речку и попасть всего через шесть километров в базовый лагерь.
В лагере никто не поверил, что такой опытный человек мог утонуть в озере, но факты вещь упрямая - личные вещи есть, а человека нет. Тем не менее, решено было немедленно сообщить о ЧП и попросить организовать поиск.
Уже утром над районом, где пропал Татаринов, появился вертолет.

Петрович проснулся от знакомого звука доносившегося откуда-то из-за горы.
- Ищут - прошептал он и улыбнулся.

Но вертолет летал в стороне. Через час звук медленно стал отдаляться еще дальше и, исчез.
«Наверное, на дозаправку полетел» - подумал Татаринов и решил доползти сегодня до озера, где, он был уверен, его точно найдут. И он полз, обдирая ладони и локти, полз, превозмогая боль в ноге, когда задевал ею за камни. Полз и думал о том, что зря он бросил курить, и теперь у него в кармане не оказалось спичек, и что нет никакой возможности подать сигнал этому бестолковому пилоту. Во второй половине дня вертолет летал близко, но опять не там, где находился Татаринов. К ночи он почти дополз до озера. Ночь темная, глухая спустилась на горную тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала склон горы, над которым лишь бежал холодный ветер да шумел в чахлых лиственницах да кустах. К утру пошел снег. Стало холодно, и Петрович решил ночами, когда особенно холодно ползти к базе, а днем отдыхать.

На следующий день вертолета слышно не было и в какой-то момент, Петрович понял, что его больше не будет. Партия должна была выехать с базового лагеря именно сегодня и вероятно выехала. Какое-то время он еще тешил себя надеждой, что именно из-за него люди останутся в лагере еще на день-два, но, вспомнив прошлые годы, понял, что вряд ли. Поняв это, он внушил себе, что оставленная им на берегу озера лодка там и стоит, но нашел там только свой плащ и лежащий на нем мешочек с сухарями. Петрович вспомнил, что такой мешочек всегда носил с собой Чук, любивший сухарики больше конфет.
- Спасибо и за это - прошептал Петрович.

Засунув в рот маленький сухарик, понял, как сильно он проголодался. У канавы соединяющей озеро с рекой он увидел рябину с несколькими завядшими листьями. На тонких ветках висели ягоды те, что прихвачены морозцем, были ничего себе на вкус, но другие пронзительно и горько кислы.
Вот и река, от стылой воды которой, поднимался золотой туман, терпкий и холодный. На прибрежных кустах лежала изморозь, а в золотом дыме утра реку переплывал олень.

Несколько километров ползком по тайге дались опытному геодезисту не легко. С обмороженными пальцами, в лохмотьях он выполз на поляну, где стояли два дома, но не было видно людей.
Боль прорезала душу как нож. Обида, голод, все вырвалось наружу через горькие слезы текущие по грязным щекам. Он плакал молча, не рыдал, слезы против его воли текли и текли из покрасневших глаз.

Сначала Петрович смастерил костыль. Обыскав все закоулки, забравшись даже на чердак, что было особенно трудно и болезненно, он нашел спички, немного муки, растительного масла и соли. Все это было оставлено не потому, что в северных таежных избушках принято оставлять для других полезное - спички, хлеб, сахар, а скорее из-за разгильдяйства их повара - Тимофеевича, мужика для Татаринова непонятного. Но самое главное, нашел он старую, прохудившуюся во многих местах сеть и топор без топорища. Деревянная старая лодка вверх дном лежала на высоком берегу, и вообще, все говорило о том, что люди ушли отсюда не надолго и обязательно вернуться.

Пока лед не сковал реку и озеро, Петрович ловил рыбу. Ловил, как одержимый, часто проверяя сеть. Он понимал, что рыбалка единственный способ запастись едой и использовал этот шанс.

Грамотно и туго перевязанная нога постепенно заживала. Насаженный на новое топорище топор, как единственное оружие, всегда был заткнут за ремень, опоясывающий его собранную по всей базе, брошенную разными людьми одежду.

Поняв, что зимой большой дом ему не протопить Петрович решил жить в бане. Дрова в лесу заготавливать было нечем, да и не возможно с одной здоровой ногой, поэтому он начал разбирать сени у дома. Сухие доски горели быстро и вскоре закончились.
Прошел месяц. К этому времени он уже ходил, хоть и хромая, но без костыля. Когда снег засыпал все округу, Петрович смастерил из досок лыжи и стал выходить в тайгу. Вскоре он понял, что вокруг очень много соболей и освоил изготовление плашек, используя в качестве приманки рыбьи потроха.

Дрожащей от волнения рукой снимал он с первого пойманного соболя тонкую шкурку. Потом долго варил его, и каким же вкусным показался первый положенный в рот кусочек, вкуснее всего, что он, когда-либо ел до этого. В тот вечер он долго не мог заснуть, а когда все же навалилась тяжелая дрема, он застонал вдруг подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот край. Он встал и вышел в ночь. За лесом встали вздрагивающие столбы северного сияния. Зеленоватые, изумрудные и всякие иные, быстро меняющиеся краски, отчужденные, и пугающие своей таинственностью столбы.

«Ну, уж нет - подумал Петрович, стоя под лентами и сполохами. - Не возьмете вы меня ничем и этой чертовщиной то же».
Разбирая на дрова пол в большом доме, нашел он кусок полевого телефонного провода, чему несказанно обрадовался. Из этого куска проволоки получилось двенадцать петлей на зайцев. Зайцев было мало, и проволока для петель мало годилась, но он все же поймал до Нового года трех беляков.
А еще под полом нашлись окурки, кот
орые, давно бросивший курить Петрович, все же собрал, а вечером сидя возле печи, он закурил. Едкий дым сигарет напоминал о доме и людях, о том, что скоро Новый год. А кругом на сотни километров ни жилья, ни человеческого голоса, только мерзлые, заваленные снегом болота, да вековая тайга. Если бы кто-то пролетел в это время над ним, то, скорее всего, даже не смог бы разглядеть занесенную снегом, с печально темными стенами баньку, из трубы которой вырвавшиеся легкие клубы дыма тут же подхватывал ветер и уносил прочь.

Петрович огрызком карандаша, на полях найденного журнала «Огонек», каждый день отмечал прожитые дни, порой сомневаясь в точности своего исчисления. Причиной сомнения было количество дней, проведенных им в пути к базе. Но, в конце, концов, Татаринов решил, что большого значения это не имеет, тем более, что часы у него тоже останавливались и сколько времени они стояли, он не знал. Примерно зная время восхода солнца, время на часах Петрович установил по нему. Вот по этому своему календарю и времени Петрович встречал Новый год. Вместо шампанского у него был лесной чай, заваренный сухими ягодными листьями.

Однажды подойдя к одной из петель, он обнаружил следы волков. Зайца волки съели и, судя по следам, пошли «проверять» остальные петли, используя в качестве ориентира след его лыж. До этого дня он ни разу не встречал волчьих следов. Поздним вечером он услышал их вой. Волки выли совсем близко от базового лагеря. Утром он не пошел в тайгу, надеясь, что серые разбойники уйдут туда, откуда они пришли, но он ошибся, ночью волки опять выли, но уже в другой стороне и еще ближе от его жилья. Петрович опять решил не ходить в тайгу, используя этот день для разборки очередного венца дома. Он давно уже разобрал на дрова крышу и теперь принялся за стены. Держа в руках топор, Татаринов завернул за угол дома и замер: на снегу, метрах в сорока, сидели пять волков и спокойно смотрели на человека. Волки не вскочили, они просто сидели и внимательно смотрели на человека, будто изучая его. Татаринову не раз приходилось встречаться с волками, но осторожные звери всегда мгновенно исчезали, а эти нагло сидели и не прятались. Петрович вскарабкался на стену и начал выворачивать бревно, изредка поглядывая на волков. Раз за разом всаживал он поблескивающий в морозной мгле топор в прокаленное временем и морозом дерево. Иногда топор со звоном отскакивает - трудно рубить, не хватает воздуха. Минут через тридцать санитары леса неожиданно поднялись и гуськом устремились в тайгу. Еще три дня Татаринов не ходил в лес, опасаясь волчьей засады. На четвертый он обошел вокруг базы и, не обнаружив свежих волчьих следов, решил на следующий день идти на промысел. В тайге свежих следов то же не было, Петрович успокоился, обошел все свои ловушки, насторожил оставшиеся, не оборванные петли и поспешил к своему убежищу, где никогда не должен был потухать огонь в печи. Уходя, он клал в топку такие поленья, после которых оставалось много горячих углей хранящих в себе живой огонек. Возле печи всегда имелись сухие лучины способные мгновенно воспламениться при соприкосновении с углями. Он уже был в трехстах метрах от базы, когда заметил боковым зрением движение справа от себя. Повернул голову и холодок побежал по спине - пять волков, взметая снег, быстро бежали ему наперерез. Петрович бросил палки, правой рукой выхватил из-за ремня топор, а левой нож и побежал, насколько позволяли быстро бежать его самодельные лыжи, вперед. Проявив минутную активность, волки, не добежав до лыжни, почему-то остановились и опять, как несколько дней назад, внимательно смотрели на человека. Ночью их воя слышно не было.

Не появились они ни на завтра, не спустя неделю.
К концу февраля закончилась рыба, перестали попадаться в ловушки соболя. Очень редко попадались в петли зайцы. Наступило голодное время.

Что чувствовал, что слышал он бесконечными ночами? Завывание ветра? Нет, слышал он немой голос зимней тайги, ледяную тишину, которая будто что-то говорит, кажется еще миг, и поймешь, зачем вселенная, время, познаешь истины, не выражаемые словами…. Или сойдешь с ума. В такие моменты Петрович прижимался лбом к стене бани и чувствовал, что он сливается с ней, что принадлежит ей, этой бане. Ему хотелось кричать но и этого он боялся. Боялся, что от вопля расколется пополам этот хрупкий мир. Вечерами он чувствовал боль и не знал, откуда она взялась. Он вставал, ходил взад-вперед по тесной бане, шептал:
- Ерунда, выдержу, что может быть лучше одиночества. Мне есть чем заняться… завтра пойду на охоту…. Дрова нарублю…
И он строил планы бедующего дня, боясь при этом бушующей длинной ночи.

Другим вечером он подумал, что неплохо было бы обозлиться на что-нибудь, вытеснить тоску злобой. Но, злобы не было.
Петровичу иногда казалось, что люди больше никогда не придут сюда, и в такие моменты им овладевало нестерпимое желание уйти из этой опостылевшей бани.

Однажды в петли попали сразу два зайца. Петрович решил, что с таким запасом мяса, с тем, что у него еще осталось из продуктов и с шестью спичками, он сможет выйти к людям. Плащ в купе с лапником мог выполнять функцию шалаша. Угли он мог переносить от костра к костру в старом чайнике. Сил ему должно было хватить, что бы преодолеть примерно двести - двести пятьдесят километров тайги до ближайшего поселка расположенного где-то на юго-западе. Была, пусть небольшая, но надежда набрести на охотничье зимовье или на кочевье оленеводов.

В эту же ночь ему приснился сон: его Любаша ежившись как бы предчувствуя недоброе с тоской смотрела на него. Вот она сжалась, маленькая, угловатая, обхватив себя за плечи длинными тонкими пальцами, и позвала тихим голосом - Саша, Саша. Он вздрогнул и проснулся.

А утром он пошел.
Шел и оглядывался. Вскоре в густом морозе и белизне снегов потонул сзади черным пятнышком на половину разобранный дом, обступил, обложил со всех сторон Петровича белый лес. Чем дальше от базы, тем сильнее стынет дыхание у лица. На сотни верст ни жилья - все тайга, неподвижная, траурная. И под траурно отягченными махрово-белыми ветвями неподвижно-бледная синева.
Через четыре часа ходу Петрович поднял голову, - те же отчаянно-белые лиственницы, то же бледное холодное небо, точно первозданный холод безжизненно разлился по земле, все застыло. И почувствовал вдруг Петрович, как это безжизненно-холодное одиночество, вливающееся в его сердце. Почувствовал, как стынет в нем надежда дойти до человеческого жилья, как подступает отчаянье. Он еще шел дальше, втянув голову в плечи, и все тот же первозданный холод все тоже немое молчание было вокруг.
Наконец он остановился. «Хоть бы звук!.. хоть бы тонкий живой писк полевки… хоть бы веточка сломалась» - подумал он, но вокруг была морозная пустыня, казалось, само недвижимое время застыло.

И вдруг из этого мертвого молчания, из этого мертвого холода, робко выросла в нем жажда живого. Петрович прислушался к ней, к этой затаившейся теплеющей где-то жизни и понял - идти дальше нельзя, только оставленная им баня может спасти его в этой стране холода мрака и тишины. Он вздохнул, повернул назад и тут же услышал: «кле-кле-кле», вскинул голову, вгляделся. Малиновая птаха с темными крыльями и хвостом прыгала по ветке. А ее «кле-кле-кле» показалось Татаринову самой мелодичной и нежной песней на земле.
Еще два месяца он жил в этом лесу, дышал этим воздухом и даже думал этим лесом. Вокруг все это время стоял тот глубокий и задумчивый покой, который способен врачевать истерзанные души одних и сводить с ума других.
В марте появились первые признаки приближающейся весны: яркое солнце днем, а в синем-синем небе, перистые облака. Дни стали длиннее.
И вот однажды, в чаще, за рекой, услышал он прелестно-однозвучную песенку - пересвист разбившихся на пары рябчиков. «Весна» - подумал Петрович и не ошибся.

Дни шли своей чередой. Еще не открывались поляны, но снег, казавшийся всю долгую зиму полновластным хозяином леса, вдруг начал темнеть, усыпанный множеством еловых хвоинок и тонких веточек. В воздухе появился чуть уловимый аромат ольховых сережек. Тайга медленно, но наполнялась голосами птиц, всю долгую зиму неслышных и потому теперь так приятных сердцу Петровича.

Эту весну он ждал с особым нетерпением, каждый день, наблюдая за пробуждающейся жизнью.
Ждал он и людей, но когда однажды, рубя очередное бревно на дрова, услышал над тайгой далекое однотонное гудение, не поверил своим ушам. Петрович заткнул пальцами уши, постоял а, убрав их, отчетливо услышал нарастающий ни с чем не сравнимый звук авиационных двигателей. Сначала он сел на бревно, потом встал, набрал охапку дров и пошел в баню. Плотно притворил за собой дверь и сел на топчан. Петрович боялся, что если вертолет пролетит мимо, он просто сойдет с ума.
«Лучше не видеть» - решил он и принялся доваривать заячью голову - последнюю, оставшеюся у него еду. Он слышал, как вертолет облетал вокруг базы, как он заходил на посадку, хлопая лопастями несущего винта, но все еще боялся поверить и выйти.
Он, тупо уставившись невидящим взглядом в закопченную чашку, кастрюли у него не было, монотонно мешал варево самодельной деревянной ложкой, стоя спиной к дверям.

Начальник партии увидавший через иллюминатор, разломанный почти до основания экспедиционный дом и дым, валивший из трубы над баней, громко выругался.
- Командир говорит, чтоб оружие приготовили, может зеки на вашей базе обосновались, видишь, никто не показывается…. попрятались - услышал он от подсевшего к нему бортмеханика.
- Сделаем - морщась, ответил начальник и потянулся к зачехленному карабину.

Еще вращались лопасти, когда начальник партии и двое топографов, следом за бортмехаником спрыгнули в осевший весенний снег. Не успели они сделать и по паре шагов в сторону базы, как открылась дверь бани и оттуда покачиваясь, как пьяный, вышел заросший, в рваной одежде человек. Увидев людей, он закрыл лицо руками и привалился спиной к стене своего убежища.
Начальнику партии показалась знакомой фигура этого человека у стены бани, но даже когда тот убрал от лица ладони, он долго не мог поверить, что стоявший перед ним, исхудавший, заросший и поседевший человек есть тот самый, пропавший прошлой осенью в тайге, Татаринов Александр Петрович.

Эпилог.

После этого случая Татаринов еще десять лет успешно работал в экспедиции. Но судьба оказалась коварной - через многие годы Петрович всё-таки утонул во время отпуска в теплом среднеазиатском озере.

Н.Решетников Новосибирск